Вверх по лестнице ведущей вниз читать. Антон чехов «вверх по лестнице. "вверх по лестнице"

20. Такова жизнь

Дорогая Эллен!

Твое письмо взбодрило меня, а это мне очень нужно: я уж было начала думать, что потеряла связь с миром. Мои ученики пришли ко мне с такими ничтожными знаниями, что я не соображу, с чего начать, что им давать, как наверстывать упущенное.

Как-то Бестер пришел в мой «ОО» класс (особо отстающих), и я срочно дала ученикам классное сочинение на тему «Мой лучший друг», и, проверяя тетрадки, я думала: как их исправлять и что исправлять - правописание, пунктуацию или одиночество, сквозящее между строк? Я не знаю, смеяться мне или плакать. Впрочем - и то и другое.

Внушить им интерес к литературе мне не удается. В этом я убедилась после контрольной по мифологии.

Лучше вернемся к тебе. С интересом прочла твой рассказ о малярах. Конечно, желтый для спальни не годится, заставь их перекрасить в бледно-голубой.

С той же почтой получила письмо от Мэтти, которая пишет, что в феврале ожидается вакансия в Уиллоудэйле. Очень соблазнительно. Это маленький колледж, где я могу получить работу даже без ученой степени. Но вот беда - мне нравятся мои ученики, я сама выбрала школу, я чувствую, что нужна им. Особенно ребятам вроде Фероне.

Я заглянула в его УКУ. Это учетная карточка ученика, которая заводится на каждого школьника на все время пребывания его в школе. Туда заносятся оценки, результаты всевозможных тестов, кривая колебания отметок, замечания учителей, письма, счета, записи бесед, отчеты дежурных - история ученика, вшитая в канцелярскую папку.

Умственный уровень Фероне - 133, отметки за прошлый семестр - 65, 20, 94, 45 (94 - за социологию, 20 - за язык и литературу). Недоумеваю, почему 20? Почему не 18, не 33, не 92? На чем это основано: на его мышлении, чувствах, пунктуации, пропусках уроков, самовыражении, памяти, наглости? Какой кривой он соответствует? Или такая девушка, как Алиса. Или такой паренек, как Эдди. Какую отметку надо поставить Эдди за то, что его обидел мир белых? Или Алисе за те грезы, которыми напичкали ее кинофильмы? Или мне - даже мне?

Слева от синей черты выставляются оценки гражданских качеств человека - патриотизм, организаторские способности, у Фероне - очень низкие оценки. Отношения с равными себе - хорошие, отношения с учителями - неудовлетворительные.

За этим следует длинный список наказаний и провинностей, заканчивающийся «непристойной руганью в классе».

Справа от синей черты записывается УХ - ученическая характеристика. В конце каждого семестра каждый учитель вписывает всеобъемлющую типовую фразу о каждом ученике. Самая любимая здесь - «Должен больше стараться».

Просматриваю другие УКУ:

«Хороший мальчик»,

«Хорошая девочка»,

«Должен больше стараться»,

«Хороший мальчик».

Это застенчивый пуэрториканец, чье имя никто не может запомнить, а потому он подписывается «Я». (Тот, что сам себя поздравил с днем рождения.) Попытаюсь запомнить его имя и фамилию: Хосе Родригес.

За УХ следует ПУП - персональный ученический профиль, изобретенный мисс Фриденберг, нашим доморощенным Фрейдом. Эти записи составляются на основе бесед с учениками, и ведутся они в псевдонаучном стиле. Фероне, например, следует обращать свои «чувственно-агрессивные импульсы на социально приемлемые моменты». Вивиан Пейн «страдает дисфункцией самооценки от чрезмерной тучности». Лу Мартин «проявляет симптомы извращенной озлобленности, выражающиеся в маниакальных поступках». Алиса Блэйк «уравновешенна и сосредоточенна».

Но иногда среди благоглупостей УКУ встречаются записи учителей, умеющих проникнуть в душу ученика и стремящихся помочь ему, рассказ о внешкольных беседах с учениками и посещении их квартир, о воспитательном воздействии, о честных попытках как-то разобраться в ребячьих проблемах.

А я чувствую, что именно сейчас наши питомцы переживают тот критический возраст, когда решается, кем они станут потом. И многих мы теряем навсегда. Статистика отсева угрожающая. А что сталось с теми, кто ушел, где они сейчас?

Фероне пока не входит в этот список. И Эдди Уильямс не входит. И Хосе Родригес (наконец-то я запомнила его имя). Но как мало дает им школа Калвина Кулиджа!

Вот что пишут учителя о причинах отсева:

«Нашел работу»,

«Денежные затруднения»,

«Появились другие возможности».

Но я обратилась непосредственно к источнику - попросила самих учеников написать честно, почему они хотели оставить школу. Прилагаю некоторые ответы.

Я не за школу; если ты негр - это все сплошь ложь, в книгах не то, что в жизни. Поскольку я знаю. И учителя не лучше родителей - или заняты, или орут на тебя. И к тому же дискриминация.

Эдуард Уильямс.

Я знаю, что школа вроде бы должна помочь мне в жизни, но пока этого не случилось.

Когда мне исполнится 17, отец скажет, почему он должен кормить лишний рот. Ха-ха. Это я.

Лу Мартин.

Еще в школе мы должны узнать - что там, «за книгами». Это показывает, что мы, американские ребята, должны не глотать на веру, пока не заглянем в содержание бутылки. В эти «атомные дни» мы никогда не знаем, когда «Америка призовет своих сыновей», так что мы должны научиться думать сами за себя. Чтобы нас не погнали на войну вслепую, как наших отцов. Но мой хочет, чтобы я оставался в школе.

Чарльз X. Роббинс.

Чем больше времени в школе, тем меньше времени, чтобы зашибать деньгу.

Убывающий.

Чтобы быть честным я должен сказать, что у меня большие трудности с матерью потому что она больная и некому о ней позаботиться, пока я не приду из школы. У нее плохое сердце так что завтра ее может не стать. Какая мне польза от школьных уроков когда в жизни есть другие вещи как заработок.

В конце концов когда-нибудь я женюсь и мне придется взять маму, чтобы она жила вместе со мной и с моей женой. Так какой же смысл в школе?

Неудачник.

Учителя меня ненавидят.

Вивиан Пейн.

Я знаю, что год назад умер мой отец и моя мать постоянно в нервном состоянии, поэтому вот я и хочу заработать побольше, чтобы быть себе хозяином.

Честолюбивый.

Я ничем не особенный так что никто меня не знает. Может быть я стану кем-то, когда найду работу.

Укажите хоть одну вескую причину, почему я должен остаться.

Джо Фероне.

Я тоже хочу посмотреть, «что там, за книгами». Я хотела бы привести Фероне несколько веских причин, почему он должен остаться в школе. И понимаю Вивиан, когда она заявляет, что учителя ненавидят ее. Она имеет в виду, что сама ненавидит учителей - так же, как и самое себя. УКУ мне ничего не говорят, а ученики - очень много. Расскажу тебе о Хосе.

«Мифы и их значение» пройдены, и моему «ОО» классу ведено изучать сборник современных рассказов. К счастью, их было достаточно в читальном зале. В первом рассказывалось о мальчике, которому нельзя было есть сладкое, и о жалостливой соседке, накормившей его конфетами, несмотря на запреты матери. После этого мальчик серьезно заболел, и мать пригрозила соседке судом. Вот и все.

Обсуждение, начавшееся в классе - о добрых намерениях и об ответственности, - было таким оживленным, что я подумала, не завершить ли его инсценировкой. Я объявила детям, что завтра наш класс будет превращен в зал суда и мы рассмотрим «дело о сладостях». Напомнив им, что нужно как следует разобраться в сюжете рассказа и в характерах его героев, я раздала роли: матери, отца, соседки, ребенка, прокурора (конечно, Гарри Кагану), защитника, свидетелей защиты и свидетелей обвинения, даже врача. Но мы забыли про судью. И тут меня осенило - я повернулась к Хосе Родригесу и попросила его взять на себя эту роль. Несколько человек захихикали, Хосе поклонился, а я и сама не знала, что из всего этого получится.

На следующий день Хосе явился в класс в шапочке и в чем-то похожем на судейскую мантию - ума не приложу, где он все это раздобыл, - с молотком в руках. Держался он с таким достоинством, что никто не посмел скалить зубы.

Он сел за мой стол и изрек: «Секретарю суда вроде надо сказать, чтобы все встали». Его голос звучал так авторитетно, что медленно, один за другим, поднялся весь класс. Мне кажется, я никогда не забуду этой минуты.

Потом классу велено было садиться. И завертелись колеса правосудия. Выступали прокурор и адвокат, вызывали свидетелей, начался допрос, возбуждение росло. Когда кто-нибудь выступал не по порядку, Хосе стучал своим молоточком по столу: «Здесь в суде пусть будет тихо. Вызовите следующего свидетеля. А ты сиди спокойно, а то тебе влепят за оскорбление суда».

Он не признавал никаких возражений: «Пусть я дурак, но сегодня я - судья, и вы должны меня слушаться».

А когда Гарри Каган обвинил его в нарушении судебной процедуры, он ответил со спокойной уверенностью: «Не лезь, я лучше знаю».

Суд поддержал защиту.

Когда раздался звонок, Хосе медленно снял шапочку и мантию, аккуратно сложил их и положил на свою тетрадь и пошел на следующий урок. Но шел он так, как будто на нем все еще было судейское облачение.

Думаю, что теперь он никогда не будет таким, как прежде.

Вот почему я хочу учить, вот в чем вознаграждение за труд: постоянно воздействовать на ученика, изменять его жизнь.

В конце концов, так ли уж соблазнительно предложение из Уиллоудэйла?

С любовью,

P. S. Знаешь ли ты, что в Нью-Йорке из 77 000 отсеявшихся 90 процентов - негры и пуэрториканцы?

21. Доска объявлений, комната 304

КЛАСС МИСС БАРРЕТ

(пользоваться только левой стороной доски)

ПОТЕРЯНО - НАЙДЕНО

ПОТЕРЯНО: Зеленая клетчатая куртка с рваной подкладкой и испорченной молнией. Экстренно нужна.

Лу Мартин.

ПОТЕРЯНО: Румяна в красной коробочке под кожу.

Линда Розен.

ПОТЕРЯНО: Журнал «Голливудский гороскоп звезд». Вознаграждение.

Алиса Блэйк.

ПОТЕРЯНО: (или украдено…): Левое стекло от моих очков между Литературой и Историей.

Эдуард Уильямс.

ПОТЕРЯНО: Плакат, написанный тушью, в котором говорится, что ПРАВЛЕНИЕ УЧЕНИКОВ, СИЛАМИ УЧЕНИКОВ И ДЛЯ УЧЕНИКОВ НАВСЕГДА СОХРАНЯЕТСЯ В ШКОЛЕ КАЛВИНА КУЛИДЖА.

Гарри А. Каган,

избранник учеников.

ЛУЧШИЕ ОБРАЗЦЫ УЧЕНИЧЕСКИХ РАБОТ:

«Театр абсурда» и «Рассерженные молодые люди»

Критический этюд Элизабет Эллис

Если есть связь между абсурдом и отчаянием, а я считаю, что она есть, то Эдвард Олби, Джон Осборн, Гарольд Пинтер и Артур Копит - все одна компания. Анализируя как симптомы, так и более явные феномены (продолжение на следующей странице)…

Отлично, как всегда.

ЧТЕНИЕ ДЕЛАЕТ ЧЕЛОВЕКА ЗНАЮЩИМ, БЕСЕДА - НАХОДЧИВЫМ, А ПРИВЫЧКА ЗАПИСЫВАТЬ - ТОЧНЫМ.

ФРЭНСИС БЭКОН.

Учительница: Есть два слова, которые никогда не следует употреблять. Одно из них - «муровое», а другое - «модерновое».

Ученик: А что это за слова?

Св. Петр: Кто ты в этот час стучишься?

Св. Петр: Уходите! Нам здесь больше школьные учителя не нужны.

ТРЕБУЮТСЯ:

Опытная приходящая няня. Обращаться в кабинет 211.

КЛАСС МИСС ЛЬЮИС

(ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ТОЛЬКО ПРАВОЙ СТОРОНОЙ ДОСКИ)

«А». Произношение в открытом и закрытом слоге.

«О». Произношение в открытом и закрытом слоге. Окончание деепричастий настоящего времени.

ЛУЧШИЕ ОБРАЗЦЫ УЧЕНИЧЕСКИХ РАБОТ

ПРОВЕДЕНИЕ ТЕСТОВ - 100%

5. Т ОЧЕНЬ ХОРОШО! 10. Т

ПРЕДСЕДАТЕЛИ КОМИССИЙ

Комиссия по распределению бумаги - Луис Рамон.

Комиссия, ответственная за классные доски, - Джуди Торнуолл.

Санитарная комиссия - Сибел Клопоткин.

Комиссия по размещению по кабинетам - Уонг Джи.

КРИВАЯ УСПЕВАЕМОСТИ

Сэди Финч,

школьный секретарь.

Уважаемая мисс Финч!

Я не сумела сделать это по той простой причине, что Линда Розен явилась в школу в малиновом свитере и лиловых эластичных брюках. Ее заметил мистер Макхаби и пригласил в свой кабинет для проработки. Ее заметили также мальчики из моего класса и начали массовую миграцию в район ее местопребывания. Так как состав класса постоянно менялся, я не могла отметить присутствующих. Я сделаю это в конце занятий, конечно если они не ушли за ней, как крысы в море, и не утонули.

С. Баррет.

КОМУ: Мисс С. Баррет.

Уважаемая мисс Баррет!

Губок в наличии не имеется, красных карандашей в наличии не имеется. Требование на оконные крюки выслано в управление прошлой весной. Наберемся терпения.

В последнее время наблюдается эпидемия кражи мела. Держать мел под замком, кроме тех моментов, когда он находится в непосредственном пользовании.

Имеются в наличии плакаты. Желтыми буквами на зеленом фоне «ПРАВДА КРАСИТ ЧЕЛОВЕКА» и черными буквами на белом фоне «НАУЧИТЬСЯ - ЗНАЧИТ ДОБИТЬСЯ».

Дж. Дж. Макх.

(Легкомысленное отношение и шутливый тон, когда речь идет о перекличке в классе, несовместимы с серьезностью нашей профессии.)

ВНУТРИШКОЛЬНАЯ ПЕРЕПИСКА

ИЗ 304-й В 508-ю.

Дорогая Беа!

Вдохновленная посещением Ваших классов, я спросила доктора Бестера, можно ли мне посетить уроки других учителей языка и литературы, познакомиться с их методами. Каменное молчание. Догадываюсь: никто не хочет, чтобы к нему приходили на уроки. (А мне особенно хотелось бы посмотреть, как Генриетта обучает пунктуации. Насколько я понимаю, она использует систему сигналов, таких как «стоп», «вперед», «впереди поворот»…)

У меня было еще одно столкновение с Дж. Дж. Макх. - упрекает меня в легкомыслии. Но я буду верна своему чувству юмора - оно мне служит противовесом.

Один ученик сказал мне: «Только вы и миссис Шехтер обладаете чувством юмора. Вы замечаете смешные стороны, поэтому все легче воспринимается».

Легче воспринимается! Как можно воспринимать всерьез такую несуразицу, как «Опоздание по отсутствию», «Лучший неуспевающий» и «Привитие прививок».

ИЗ 508-й В 304-ю.

Дорогая Сил! Я Вас сразу переплюну: что Вы скажете насчет «Прошу игнорировать нижеследующее».

ОТ: Джеймса Дж. Макхаби, н. адм. о. с.

КОМУ: Всем учителям.

ВАШЕ ЧИСТОСЕРДЕЧНОЕ СОТРУДНИЧЕСТВО НЕОБХОДИМО В БОРЬБЕ С НЕЗАКОННЫМИ ОПОЗДАНИЯМИ, КОТОРЫЕ ОТНИМАЮТ ДРАГОЦЕННОЕ ВРЕМЯ УЧЕБЫ. НЕОБХОДИМО ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНО НАКАЗЫВАТЬ ЗА НАРУШЕНИЯ.

Дж. Дж. Макх.

Допустить в класс. 9.30. Опоздание по неуважительной причине. Утверждает, что заблудился по дороге в школу.

Дж. Дж. Макх.

ЦИРКУЛЯР № 59.

ХРАНИТЬ ВСЕ ЦИРКУЛЯРЫ В ДЕЛЕ.

ТЕМА: БЛАГОПОЛУЧИЕ УЧИТЕЛЕЙ.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ОБЪЕДИНЕННОЙ ФЕДЕРАЦИИ УЧИТЕЛЕЙ ОБРАТИЛСЯ В СОВЕТ ПО ОБРАЗОВАНИЮ С ПРЕДЛОЖЕНИЕМ ПОДДЕРЖАТЬ ЗАКОНОПРОЕКТ О ПОВЫШЕНИИ ПОСОБИЙ ПО СМЕРТИ И НЕТРУДОСПОСОБНОСТИ УЧИТЕЛЕЙ, УМЕРШИХ ИЛИ ПОСТРАДАВШИХ ВО ВРЕМЯ ИСПОЛНЕНИЯ СВОИХ ОБЯЗАННОСТЕЙ. ЭТО МЕРОПРИЯТИЕ НУЖДАЕТСЯ В ВАШЕЙ ПОДДЕРЖКЕ.

Мисс Баррет!

Джозеф Фероне из Вашего класса отсутствовал сегодня на уроке математики. По его словам, он выполнял работу для Грэйсона. Прошу подвергнуть наказанию и внести в УКУ.

Фредерик Лумис.

ОТ: Джеймса Дж. Макхаби, н. адм. о. с.

КОМУ: Всем учителям.

ТАК КАК ДЕЖУРНЫЕ ПОМОЩНИКИ ОСВОБОДИЛИ УЧИТЕЛЕЙ ОТ МНОГИХ НЕУЧИТЕЛЬСКИХ ОБЯЗАННОСТЕЙ, УЧИТЕЛЯ ПРИГЛАШАЮТСЯ В КАНЦЕЛЯРИЮ ДЛЯ ПОЛУЧЕНИЯ ДАЛЬНЕЙШИХ ПОРУЧЕНИЙ.

Дж. Дж. Макх.

Уважаемая мисс Баррет!

Джозеф Фероне пропустил сегодня контрольную по физике, так как он был у Грэйсона. Если Вы сумеете прислать его ко мне, я проведу контрольную специально для него.

С приветом,

Маркус Мангейм.

ВНУТРИШКОЛЬНАЯ ПЕРЕПИСКА

ОТ: П. Барринджера, 309.

КОМУ: С. Баррет, 304.

Извините за неявку на вчерашнее свидание.

Предлагаю перемирие.

Скоро Вам грозит День открытой школы.

Это страшное испытание.

Примерные родители посетят примерных учителей в примерных классах. Так давайте же споем им:

Я - образцовый педагог,

Учителям служу примером.

Новинки все узнать я смог

От Айовы до Делавэра.

Держу в мозгу я и в руках

Все о моих учениках.

А это знать весьма непросто.

Хоть голова полна огня,

Психоанализа коростой

Спина покрылась у меня.

Я всем вниманье уделяю,

Учу прогульщиков, лентяев,

Тот, кто отстал, виновен разве?

Мы ликвидируем беду.

А кто умен, нормально развит -

И для того часок найду.

Остальное - в другой раз, меня ждут на репетицию. Последняя мольба - поступите хотя бы в хор! В гримеры! В костюмеры, в художники-декораторы! До встречи в обычное время в таверне.

КОМУ: Всем учителям.

ВО ВРЕМЯ ОБЩЕШКОЛЬНОГО СОБРАНИЯ Я НАБЛЮДАЛ И ЗАМЕТИЛ, ЧТО МНОГИЕ УЧЕНИКИ НЕ ЗНАЮТ ГИМНА НАШЕЙ ALMA MATER «ПУРПУР И ЗОЛОТО». ОСОБЕННО ЧАСТО ОНИ ПУТАЮТ СЛОВА ПЕРВОГО КУПЛЕТА. УЧИТЕЛЯМ ПОЛОЖЕНО И НЕОБХОДИМО ПОВТОРИТЬ ТЕКСТ СО СВОИМИ КЛАССАМИ, ЧТОБЫ НА СЛЕДУЮЩЕМ И ВСЕХ ПОСЛЕДУЮЩИХ СОБРАНИЯХ УЧЕНИКИ ИСПОЛНЯЛИ ГИМН С ЧУВСТВОМ И ОСОЗНАННО. НАПОМИНАЮ ЭТИ СЛОВА:

И будут ваши души молоды, И будет вам неведом страх, Покуда гимн «Пурпур и золото» Звучит в распахнутых сердцах.

Максуэлл Э. Кларк,

директор.

ЦИРКУЛЯР №61.

ХРАНИТЬ ВСЕ ЦИРКУЛЯРЫ В ДЕЛЕ ПОД ПОРЯДКОВЫМИ НОМЕРАМИ.

ТЕМА: НЕВЫПОЛНЕНИЕ ДОМАШНИХ ЗАДАНИЙ.

В ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ НАБЛЮДАЕТСЯ ЭПИДЕМИЯ НЕВЫПОЛНЕНИЯ УЧЕНИКАМИ ДОМАШНИХ ЗАДАНИЙ. УЧЕНИКАМ, НЕ ВЫПОЛНИВШИМ ДОМАШНЕГО ЗАДАНИЯ, ПРЕДСТАВИТЬ УЧИТЕЛЮ В ПИСЬМЕННОЙ ФОРМЕ ОБЪЯСНЕНИЕ ПРИЧИНЫ ИЛИ ПРИЧИН НЕВЫПОЛНЕНИЯ. ХРАНИТЬ ЭТИ ОБЪЯСНЕНИЯ В ДЕЛЕ В ПРАВОМ ЯЩИКЕ ВАШЕГО СТОЛА.

Н. адм. о. с.

24. Из правого ящика стола, комната 304

Я знаю, что домашние задания необходимы для нашего просвещения, и я его приготовил, но по дороге в школу подрался с мальчиком, и он выбросил мою тетрадь в лужу.

Наша собака его съела.

Я не знал, что это нужно было приготовить.

Я заснул в метро, потому что всю ночь готовил уроки, а на своей остановке я быстро выскочил, чтобы не опоздать, и забыл тетрадь в метро на сиденье.

Кошка изорвала его, и мне некогда было написать еще раз.

Почему я не приготовил? Я не люблю, когда вы нам задаете изложение. Это значит идти в библиотеку и доставать книгу. Потом нужно два месяца или больше, чтобы ее прочесть, да еще платить за задержку. Это разорительно для моего кармана. Ха-ха! Чем тратить время на чтение, лучше посмотреть телевизор или пошататься по улицам.

Когда я переписывал с доски, что задано, испортилась моя шариковая ручка.

Я должен был готовить французский, поэтому не успел приготовить английский.

Я приготовил, но по ошибке забыл дома.

Если учительнице надо что-то узнать, почему она сама не посмотрит в книжку, вместо того чтобы задавать нам это на дом. Мы больше получаем, слушая ее. В конце концов, она - учительница.

Малыш залил его молоком.

Мой братишка захватил мою тетрадку вместо своей.

Я работаю после школы, и меня продержали до 12 часов ночи.

У меня в книге не хватало этой страницы.

Хотя я принес справку об отсутствии, он отослал меня назад. Вот почему я не приготовил.

Я должен был кормить младших сестренок, потому что моя мама в больнице.

Я потерял книгу и только что ее нашел.

У нас дома нет места - к нам приехал дядя. Мне пришлось спать в коридоре, а кухонный стол был занят.

Кто-то его стащил.

Я заболел, и меня уложили в постель.

Какое домашнее задание?

Собака наделала на него.

"ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ"

Провинциальный советник Долбоносов, будучи однажды по делам службы в Питере, попал случайно на вечер к князю Фингалову. На этом вечере он, между прочим, к великому своему удивлению, встретил студента-юриста Щепоткина, бывшего лет пять тому назад репетитором его детей. Знакомых у него на вечере не было, и он от скуки подошел к Щепоткину.

Вы это... тово... как же сюда попали? - спросил он, зевая в кулак.

Так же, как и вы...

То есть, положим, не так, как я... - нахмурился Долбоносов, оглядывая Щепоткина. - Гм... тово... дела ваши как?

Так себе... Кончил курс в университете и служу чиновником особых поручений при Подоконникове...

Да? Это на первых порах недурно... Но... ээ... простите за нескромный вопрос, сколько дает вам ваша должность?

Восемьсот рублей...

Пф!.. На табак не хватит... - пробормотал Долбоносов, опять впадая в снисходительно-покровительственный тон.

Конечно, для безбедного прожития в Петербурге этого недостаточно, но кроме того ведь я состою секретарем в правлении Угаро-Дебоширской железной дороги... Это дает мне полторы тысячи...

Дааа, в таком случае, конечно... - перебил Долбоносов, причем по лицу его разлилось нечто вроде сияния. - Кстати, милейший мой, каким образом вы познакомились с хозяином этого дома?

Очень просто, - равнодушно отвечал Щепоткин. - Я встретился с ним у статс-секретаря Лодкина....

Вы... бываете у Лодкина? - вытаращил глаза Долбоносов...

Очень часто... Я женат на его племяннице...

На пле-мян-ни-це? Гм... Скажите... Я, знаете ли... тово... всегда желал вам... пророчил блестящую будущность, высокоуважаемый Иван Петрович...

Петр Иваныч...

То есть, Петр Иваныч... А я, знаете ли, гляжу сейчас и вижу - что-то лицо знакомое... В одну секунду узнал... Дай, думаю, позову его к себе отобедать... Хе-хе... Старику-то, думаю, небось не откажет! Отель "Европа", N 33... от часу до шести...

Антон Чехов - ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ , читать текст

Бел КАУФМАН

ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ, ВЕДУЩЕЙ ВНИЗ

Посвящается Tea и Джонатану

Дорогой читатель, ты держишь в руках роман «Вверх по лестнице, ведущей вниз», с которым советские люди познакомились еще в 1967 году, когда он был напечатан в июньском номере журнала «Иностранная литература». Мне говорили, что в вашей огромной стране мой роман прочли более восьми миллионов человек, передавая друг другу, записывались в очередь и месяцами ждали, когда зачитанный до дыр журнал наконец дойдет до них. Прошло более двадцати лет, мою книгу будет читать уже другое поколение, и я хочу сказать несколько слов моим новым читателям. Однажды на курорте, когда я, раздевшись, спустилась в большой бассейн с горячей водой, где плескались две или три женщины, тоже без купальных костюмов, одна из них закричала, указывая на меня пальцем: «А вы моя бывшая учительница по английскому! Никогда не видела голую учительницу!» Вот так и я сейчас предстану перед вами во всей моей наготе, не прячась за звучащие на бумаге голоса моих героев.

Когда я в 1968 году приехала в вашу страну по приглашению Союза советских писателей, чтобы познакомиться с вашими школами, у меня сложилось впечатление, что мой роман читали все. Потом я рассказала в бюллетене американского ПЕН-центра, как московский таксист, узнав, кого он везет, пришел на следующее утро ко мне в гостиницу с обтрепанным номером журнала и попросил автограф. В Киеве официантка обняла меня, поцеловала и начала рассказывать, какое удовольствие ей доставила моя книга. Директор школы № 752 подарила мне банку домашнего варенья. В Ленинграде один двенадцатилетний мальчик сказал мне: «Все как у нас» – но, конечно же, у вас совсем не так, как у нас.

Многое изменилось в мире за последние двадцать лет, но, судя по всему, эта книга в ее новенькой обложке не устарела. Она столь животрепещуще остра, что мои нью-йоркские издатели готовятся отметить ее двадцатипятилетний юбилей. Проблемы в наших школах все те же, только еще углубились; они уже касаются не только содержания и методов обучения, но приобрели социальный характер. Мой вымысел предвосхитил мрачную действительность сегодняшнего дня.

Я никогда в жизни не собиралась писать роман, и уж тем более роман, который будут называть «классическим романом о школе». Думала ли я, что произвожу переворот в школьном образовании, – мне просто казалось, что я пишу о любви.

Роман вырос из рассказа на трех страницах, который состоял из обрывков записок, якобы найденных в мусорной корзине в одном из классов нью-йоркской средней школы, – смешно смонтированные вперемешку, они показали, какой хаос и неразбериха царят в этой школе, как упорно бюрократическое равнодушие прикрывается косноязычной риторикой, как отчаянно звучат немые крики о помощи и как самоотверженно одна-единственная учительница пытается изменить судьбу хотя бы одного-единственного подростка.

Два журнала отвергли рассказ, сочтя его слишком специфичным и решив, что он отпугнет читателя необычным типографским оформлением. Но я не пала духом и послала рассказ в «Сатердей ревью оф литерачер», которое и напечатало его 17 ноября 1962 года. Помню, как ошарашили меня рисунки-карикатуры, которыми журнал иллюстрировал рассказ. Ну вот, подумала я, увидит их читатель и решит, что это раздел юмора. Однако я ошиблась.

В первый же день, как журнал появился в киосках, один предприимчивый издатель предложил мне сделать из него роман. Я сначала отказалась: я пишу только рассказы, романы сочинять не умею; к тому же, как мне казалось, в этом крошечном рассказе я сказала все, что можно было сказать. Но он соблазнил меня авансом, и я этот аванс истратила. Чувство вины и подвигло меня написать книгу.

Началось самое трудное: надо было вылепить характеры, пользуясь тем же приемом, который я применила в рассказе: сочинить великое множество писем, объяснительных записок, циркуляров и распоряжений, которые обрисуют учеников, учителей, родителей и дирекцию ярче и живее, чем мои собственные слова. Пришлось ввести в роман молодую учительницу-идеалистку, которая бунтует против всего мертвящего и уничтожающего человеческое достоинство, что есть в школьной системе, и хотя бы штрихами обозначить жизнь ребят вне школы. «Его мать не может прийти будучи умершей. Пожалуйста, извините», – сообщалось в одной из родительских записок.

Все забывается. Книга смешная, и потому мне вскоре стало казаться, что писала я ее легко и весело. Помню, как я смеялась, когда придумывала нелепости вроде: «Опоздание по отсутствию» или «Нижеследующим пренебречь». А однажды ночью я проснулась и стала хохотать – я придумала фразу, которую мальчишка мог сказать об «Одиссее»: «Такую муру я бы и собаке не дал читать!»

Говорят, что книга читается легко, но на нее ушло полтора года тяжелейшего, каторжного труда. Когда я заглядываю в исчерканную вдоль и поперек рукопись романа, я вижу, как мучительно искала точного слова, верной интонации, как безжалостно вымарывала я текст, добивалась выразительности, – например, глава о расовых предрассудках сократилась в конце концов до одного-единственного параграфа, а от параграфа в последнем варианте остался лишь вопрос: «А вы можете угадать по моему почерку, белый я или нет?»

Мои герои выкристаллизовывались, обретали плоть и кровь: остряк, потешающий весь класс; карьерист; рано созревшая девушка, терзаемая сексом; черный паренек-задира; пуэрториканец, которому в конце концов удается преодолеть свою застенчивость; некрасивая девочка, которая понемногу начинает обретать себя. Чтобы дать им возможность высказывать свои мысли, я придумала «Ящик пожеланий»; одинокий мальчик положил в него письмо, в котором поздравил себя с днем рождения.

Я знала, что роман будет начинаться словами «Привет, училка!» и кончаться «Привет, зубрилка!», а все остальное между этими двумя репликами будет развитием, разработкой темы, и финал замкнет круг. И еще я знала, что в первой главе мои герои будут говорить: в какофонии голосов наметятся конфликты, а потом письма, письма, письма – крики людей, надеющихся, что их услышат.

Название подсказала докладная записка начальника административного отдела: «Задержан мною за нарушение правил: шел вверх по лестнице, ведущей вниз, и на замечание ответил дерзостью». Эта формулировка выразила не только всю меру тупости школьного начальства, но и показалась мне метафорой – человек идет против движения, бунтует против системы. Одно меня смущало – название очень уж длинное и не слишком понятное. Кто его запомнит?

Однако его запомнили. Оно стало крылатой фразой. Замелькало в газетных заголовках. Даже в вашей «Правде» появилась карикатура, под которой было написано: «Вверх по лестнице, ведущей вниз».

Когда я писала роман, я надеялась, что его прочтут разве что десяток-другой учителей и, может быть, они посмеются, узнав свою школу. Однако книга моя несколько месяцев занимала первое место в списке бестселлеров; она получила множество премий, была переведена на многие языки и оказала влияние на жизнь многих людей. Но когда она готовилась к печати, я больше всего на свете боялась, что меня уволят из колледжа, куда я недавно поступила на работу. «Я написала книгу, она выходит на следующей неделе, – призналась я одной из своих коллег. – В ней я свела счеты кое с кем из начальства. Боюсь, как бы меня не прогнали». Приятельница стала меня успокаивать: «Ну что вы, не волнуйтесь, кому придет в голову писать на нее рецензию? Никто не узнает, что вы ее автор».

Рецензии были одна восторженней другой. Мне даже неловко их цитировать. Скажу только, что во всех них говорилось о гуманности и доброте, к которым призывает книга. Один из критиков так подытожил свои впечатления: «Здесь много страниц, над которыми смеешься. Иные вызывают слезы. Но сквозь смех и слезы мы ясно понимаем, как трудно ученикам и учителям понять друг друга при нынешней системе массового обучения».

Посвящается Tea и Джонатану

ОТ АВТОРА

Когда я в 1968 году приехала в вашу страну по приглашению Союза советских писателей, чтобы познакомиться с вашими школами, у меня сложилось впечатление, что мой роман читали все. Потом я рассказала в бюллетене американского ПЕН-центра, как московский таксист, узнав, кого он везет, пришел на следующее утро ко мне в гостиницу с обтрепанным номером журнала и попросил автограф. В Киеве официантка обняла меня, поцеловала и начала рассказывать, какое удовольствие ей доставила моя книга. Директор школы № 752 подарила мне банку домашнего варенья. В Ленинграде один двенадцатилетний мальчик сказал мне: «Все как у нас» — но, конечно же, у вас совсем не так, как у нас.

Я никогда в жизни не собиралась писать роман, и уж тем более роман, который будут называть «классическим романом о школе». Думала ли я, что произвожу переворот в школьном образовании, — мне просто казалось, что я пишу о любви.

Роман вырос из рассказа на трех страницах, который состоял из обрывков записок, якобы найденных в мусорной корзине в одном из классов нью-йоркской средней школы, — смешно смонтированные вперемешку, они показали, какой хаос и неразбериха царят в этой школе, как упорно бюрократическое равнодушие прикрывается косноязычной риторикой, как отчаянно звучат немые крики о помощи и как самоотверженно одна-единственная учительница пытается изменить судьбу хотя бы одного-единственного подростка.

Бел Кауфман - американская писательница, чье имя хорошо известно читателям во всем мире. Славу Бел Кауфман принес роман "Вверх по лестнице, ведущей вниз". Роман о школьниках и их учителях, детях и взрослых, о тех, кто идет против системы. Книга начинается словами "Привет, училка!" и заканчивается словами "Привет, зубрилка!", а между этими двумя репликами письма, письма, письма - крики людей, надеющихся, что их услышат.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 2

ЧАСТЬ ВТОРАЯ 8

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 12

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 17

ЧАСТЬ ПЯТАЯ 20

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ 23

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ 25

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ 27

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ 31

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ 34

ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ 38

ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ 41

Примечания 41

Бел КАУФМАН
ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ, ВЕДУЩЕЙ ВНИЗ

Посвящается Tea и Джонатану

ОТ АВТОРА

Дорогой читатель, ты держишь в руках роман "Вверх по лестнице, ведущей вниз", с которым советские люди познакомились еще в 1967 году, когда он был напечатан в июньском номере журнала "Иностранная литература". Мне говорили, что в вашей огромной стране мой роман прочли более восьми миллионов человек, передавая друг другу, записывались в очередь и месяцами ждали, когда зачитанный до дыр журнал наконец дойдет до них. Прошло более двадцати лет, мою книгу будет читать уже другое поколение, и я хочу сказать несколько слов моим новым читателям. Однажды на курорте, когда я, раздевшись, спустилась в большой бассейн с горячей водой, где плескались две или три женщины, тоже без купальных костюмов, одна из них закричала, указывая на меня пальцем: "А вы моя бывшая учительница по английскому! Никогда не видела голую учительницу!" Вот так и я сейчас предстану перед вами во всей моей наготе, не прячась за звучащие на бумаге голоса моих героев.

Когда я в 1968 году приехала в вашу страну по приглашению Союза советских писателей, чтобы познакомиться с вашими школами, у меня сложилось впечатление, что мой роман читали все. Потом я рассказала в бюллетене американского ПЕН-центра, как московский таксист, узнав, кого он везет, пришел на следующее утро ко мне в гостиницу с обтрепанным номером журнала и попросил автограф. В Киеве официантка обняла меня, поцеловала и начала рассказывать, какое удовольствие ей доставила моя книга. Директор школы № 752 подарила мне банку домашнего варенья. В Ленинграде один двенадцатилетний мальчик сказал мне: "Все как у нас" - но, конечно же, у вас совсем не так, как у нас.

Я никогда в жизни не собиралась писать роман, и уж тем более роман, который будут называть "классическим романом о школе". Думала ли я, что произвожу переворот в школьном образовании, - мне просто казалось, что я пишу о любви.

Роман вырос из рассказа на трех страницах, который состоял из обрывков записок, якобы найденных в мусорной корзине в одном из классов нью-йоркской средней школы, - смешно смонтированные вперемешку, они показали, какой хаос и неразбериха царят в этой школе, как упорно бюрократическое равнодушие прикрывается косноязычной риторикой, как отчаянно звучат немые крики о помощи и как самоотверженно одна-единственная учительница пытается изменить судьбу хотя бы одного-единственного подростка.

Два журнала отвергли рассказ, сочтя его слишком специфичным и решив, что он отпугнет читателя необычным типографским оформлением. Но я не пала духом и послала рассказ в "Сатердей ревью оф литерачер", которое и напечатало его 17 ноября 1962 года. Помню, как ошарашили меня рисунки-карикатуры, которыми журнал иллюстрировал рассказ. Ну вот, подумала я, увидит их читатель и решит, что это раздел юмора. Однако я ошиблась.

Началось самое трудное: надо было вылепить характеры, пользуясь тем же приемом, который я применила в рассказе: сочинить великое множество писем, объяснительных записок, циркуляров и распоряжений, которые обрисуют учеников, учителей, родителей и дирекцию ярче и живее, чем мои собственные слова. Пришлось ввести в роман молодую учительницу-идеалистку, которая бунтует против всего мертвящего и уничтожающего человеческое достоинство, что есть в школьной системе, и хотя бы штрихами обозначить жизнь ребят вне школы. "Его мать не может прийти будучи умершей. Пожалуйста, извините", - сообщалось в одной из родительских записок.

Все забывается. Книга смешная, и потому мне вскоре стало казаться, что писала я ее легко и весело. Помню, как я смеялась, когда придумывала нелепости вроде: "Опоздание по отсутствию" или "Нижеследующим пренебречь". А однажды ночью я проснулась и стала хохотать - я придумала фразу, которую мальчишка мог сказать об "Одиссее": "Такую муру я бы и собаке не дал читать!"

Говорят, что книга читается легко, но на нее ушло полтора года тяжелейшего, каторжного труда. Когда я заглядываю в исчерканную вдоль и поперек рукопись романа, я вижу, как мучительно искала точного слова, верной интонации, как безжалостно вымарывала я текст, добивалась выразительности, - например, глава о расовых предрассудках сократилась в конце концов до одного-единственного параграфа, а от параграфа в последнем варианте остался лишь вопрос: "А вы можете угадать по моему почерку, белый я или нет?"

Мои герои выкристаллизовывались, обретали плоть и кровь: остряк, потешающий весь класс; карьерист; рано созревшая девушка, терзаемая сексом; черный паренек-задира; пуэрториканец, которому в конце концов удается преодолеть свою застенчивость; некрасивая девочка, которая понемногу начинает обретать себя. Чтобы дать им возможность высказывать свои мысли, я придумала "Ящик пожеланий"; одинокий мальчик положил в него письмо, в котором поздравил себя с днем рождения.

Я знала, что роман будет начинаться словами "Привет, училка!" и кончаться "Привет, зубрилка!", а все остальное между этими двумя репликами будет развитием, разработкой темы, и финал замкнет круг. И еще я знала, что в первой главе мои герои будут говорить: в какофонии голосов наметятся конфликты, а потом письма, письма, письма - крики людей, надеющихся, что их услышат.

Название подсказала докладная записка начальника административного отдела: "Задержан мною за нарушение правил: шел вверх по лестнице, ведущей вниз, и на замечание ответил дерзостью". Эта формулировка выразила не только всю меру тупости школьного начальства, но и показалась мне метафорой - человек идет против движения, бунтует против системы. Одно меня смущало - название очень уж длинное и не слишком понятное. Кто его запомнит?

Однако его запомнили. Оно стало крылатой фразой. Замелькало в газетных заголовках. Даже в вашей "Правде" появилась карикатура, под которой было написано: "Вверх по лестнице, ведущей вниз".

Когда я писала роман, я надеялась, что его прочтут разве что десяток-другой учителей и, может быть, они посмеются, узнав свою школу. Однако книга моя несколько месяцев занимала первое место в списке бестселлеров; она получила множество премий, была переведена на многие языки и оказала влияние на жизнь многих людей. Но когда она готовилась к печати, я больше всего на свете боялась, что меня уволят из колледжа, куда я недавно поступила на работу. "Я написала книгу, она выходит на следующей неделе, - призналась я одной из своих коллег. - В ней я свела счеты кое с кем из начальства. Боюсь, как бы меня не прогнали". Приятельница стала меня успокаивать: "Ну что вы, не волнуйтесь, кому придет в голову писать на нее рецензию? Никто не узнает, что вы ее автор".

Рецензии были одна восторженней другой. Мне даже неловко их цитировать. Скажу только, что во всех них говорилось о гуманности и доброте, к которым призывает книга. Один из критиков так подытожил свои впечатления: "Здесь много страниц, над которыми смеешься. Иные вызывают слезы. Но сквозь смех и слезы мы ясно понимаем, как трудно ученикам и учителям понять друг друга при нынешней системе массового обучения".

Посыпались письма - от друзей и совершенно незнакомых людей, причем один молодой человек - судя по вложенной фотографии, очень красивый - даже сделал мне предложение. Учителя писали: "Откуда вы все это узнали? Ведь вы рассказываете о моей школе, о моем классе, о моих трудностях". А директор одной из школ заверил: "Мы бы вам позволили ходить по всем лестницам и вверх, и вниз, как вам вздумается".

Итак, меня простили!