Зверь в каждом из нас. Книга была коммерческим провалом. Длинные волосы, раскрашенные лица

Катастрофа, в результате которой на необитаемый остров попадает группа мальчишек, без всяких взрослых; два варианта развития событий. Подростки вспомнят о приличиях и будут вести себя, как «истинные англичане». Либо же с них сойдёт бремя цивилизации, и они одичают, позабыв о ценностях и дисциплине. Первую возможность рассматривал шотландец Роберт Баллантайн при написании робинзонады «Коралловый остров» (1857), где воспевал Викторианскую имперскую Англию. О второй версии заговорил почти сто лет спустя Уильям Джеральд Голдинг в знаковой книге «Повелитель мух» (1954). Это его дебют в литературе.

Фильм Питера Брука самая близкая к книге адаптация, у картины имеются как и сильные стороны, так и слабые. К сильным, несомненно, относится то, что режиссёр сумел полностью передать конфликт из романа противостояние Разума и Разрушения. Точно переданы диалоги, почти слово в слово, хорошо показаны характеры главных персонажей. Как экранизация книги, данная лента берёт явный реванш, выигрывает у дальнейшей версии 1990 года, где полно режиссёрской отсебятины. Подобно книге, лента Брука метафорично показывает остров, как мир, в котором образовалось тоталитарное племя дикарей, травящее уникумов «не таких, как они». Ввиду непосредственной близости картины к своему первоисточнику, заметим, что это один из немногих плюсов, перекрывающих недостатки фильма. Ему простительны примитивные съёмки или почти полное отсутствие музыкального сопровождения. Это замечательно компенсируется также хорошей игрой главных актёров, сыгравших Ральфа, Джека, Хрюшу, Саймона. Ребятам выдалось сыграть несколько особо эмоциональных сцен. Например, эпизоды противостояния разумного Ральфа жажде крови и слепой ярости Джека.

Одно из средств, использованных Бруком, для передачи книжного конфликта в картине одиночество персонажей. В начале ленты Ральф и Хрюша, будущие сторонники порядка, находятся наедине со зрителем. В финале Ральф становится одиночкой в целом мире, изгоем. Иной способ звукоряд или его отсутствие. В ленте диалоги Ральфа и Хрюши проходят в тишине; мальчик Саймон, олицетворение правды, открывает жуткую истину о Звере в мёртвой тишине. Тогда как Джек и его племя истошно орут свои ритуальные песни. Перед зрителем целый ряд символов: шум как безумие; спокойствие как порядок. Однако значение тишины двойственно: в некоторых эпизодах она является признаком надвигающейся опасности или же подготовкой к ужасу (Ральф и Джек находят Зверя «с небес»). Точно так же дело обстоит и с огнём в истории Голдинга. Огонь, как спасительный знак на горе, единственный путь к цивилизации, за которую усердно держится Ральф; с другой стороны, пламя здесь олицетворяет апокалипсис, поскольку способно погубить весь остров. Огненная разрушающая сила, вызванная нелюдями, означает конец человечества, в целом.

Джек староста церковного хора, однако его вера является напускной, фальшивой, о чём говорит его дальнейшее поведение. Он и его хор, облачённый в величественные чёрные плащи, символично представляется «элитой». Остров обнажил Зло, которое прячется в каждом из нас, и тот самый Зверь вырвался наружу. Ральф олицетворение порядка, держащийся за цивилизацию. Как и Хрюша, он весь фильм проходил в старой одежде, даже несмотря на то, что она на нём была вся изорвана ещё одна деталь, отличающая их от «охотников». Однако в книге человеческая Личность Ральфа подвергается проверке на прочность: борясь с дикарями за свою жизнь, он забывает о человеческом в самом себе, уподобляясь остальным. «Дитём науки» в «Повелителе мух» представлен Хрюша; этот мальчик близорук, потому, что смотрит только в науку, не верит в чудовищ с научной точки зрения, зато свято верит в цивилизацию (заметим, что именно благодаря его очкам можно добыть огонь). Поэтому Голдинг делает его очкариком, как интеллектуала; именно поэтому полуслепой астматик наименее приспособлен к выживанию в дикой среде.

Самая известная аллегория из книги говорит о Повелителе мух, как о Вельзевуле, князе Тьмы, упоминаемом в Библии. Однако существует иная интерпретация: повелитель мух это Джек Меридью, а его племя это, соответственно, мухи, летающие над трупом человеческой природы. Очень сильные и запоминающиеся христианские аллюзии, скорее всего, противопоставляются научной сфере жизни человечества, которую олицетворяет Хрюша. Поэтому в некотором роде роман Голдинга христианский. Иная аллегория говорит о необитаемом острове, как мире, в котором присутствуют различные слои и структуры общества. Ральф как демократ (найденный им морской рог как оплот демократии). Хрюша как простолюдин, цепляющийся за цивилизацию, к тому же, поверхностно смотрящий на мир за своей близорукостью. В этот же раздел отнесём и Персеваля, который заучил адрес дома священника в Хаккет Сент-Энтони, и изо всех сил пытается сохранить его в своём мозгу, до поры до времени. Джек как лидер тоталитаризма и последователь уничтожающей идеологии со своими безликими двойниками, вроде Роджера.

Мой вердикт: Роман «Повелитель мух», хоть и пугающий, а местами даже отталкивающий, хорош тем, что помогает читателю задуматься. Написанное живым языком, показывающее острые конфликты, актуальные и поныне проблемы, это произведение мастера слова Уильяма Голдинга является одной из умных книг XX столетия. Фильм Питера Брука можно приравнять к первоисточнику, до такой степени, что они сливаются в единое целое (воистину редчайший случай!). Не имея в своём арсенале ярких спецэффектов, мастеровитых актёров своего времени или каких-то душевных элементов, но наполненная интересными «фишками», анализируемая кинокартина запоминается именно что своей близостью к оригиналу. Тем, что она смогла передать аллегории и пугающие пророчества писателя на все 100 %. Это не тепло-душевный фильм для семейного просмотра; «Повелитель мух» находится в разделе «кино не для всех».

Есть такие фильмы, которые из года в год не стареют и «Повелитель мух» один из них. Он представляет собой социальную драму актуальную в любое время. Экранизация данного произведения довольно четко передает идею автора о том, что в отсутствии внешнего контроля человек может превратиться в монстра. Фильм получился о детях, но далеко не детский.

История повествует о подростках-курсантах, которые в результате авиакатастрофы оказались на необитаемом острове. Им нужно выжить в диких условиях, но самое главное для них еще впереди, это они сами Сразу оговорюсь, что ситуация несколько утрирована. Во-первых выжили в аварии вообще все и лишь пилот получил ранение, что несколько удивляет. Во-вторых сам остров похож на райские угодья: нет ядовитых змей, прочих опасных хищников, вода под боком и т. д. Только «добыча»,«охотниками» же становятся сами герои. Также в канве произведения было подспорьем то, что несмотря на свой небольшой возраст(10-14лет) все мальчишки были кадетами, а значит обладали военной выдержкой и способностью выживать в экстремальных условиях. Я считаю, что все эти условности допускаются специально, чтобы акцентировать внимание именно на человеческих отношениях, а не на сопутствующих проблемах. Кого-то данный минимализм может отпугнуть, но истинный киноман должен ценить содержание, а не форму.

По ходу фильма обращаешь внимание на ключевые моменты повествования, которые отражают переход цивилизованного человека к племени. Если вначале реализуется попытка создать некое подобие общества с общими собраниями и распределением обязанностей, то с течением времени ситуация стремительно ухудшается. Копья, раскрашивание лиц, нарастающая жестокость, показные наказания и, наконец, охота на людей все это стадии вышеописанного пути. Ключевым моментом на мой взгляд является убийство кабана. Неопытные кадеты были не силах это сделать, однако «охотникам» это удалось без проблем. Поняв свою силу и превосходство они получили власть, которой не сумели воспользоваться.

Важную роль также играет психология толпы, представленная здесь в самом жутком варианте. И те кто ею следовали не понимали простой истины, что тот, кто присоединяется к силе(большинству) сам же ее и создает.

Фильм интересен с точки зрения отражения человеческой сущности, которая, потеряв социальные оковы, предстает во всей красе. После просмотра невольно задаешься вопросом «как бы я поступил на этом месте?», поддался стадному инстинкту или попытался до последнего сохранить в себе все человеческое, то, что по сути и ставит нас на вершину эволюции. И что один человек может сделать против толпы? Картина заставляет думать и это главное.

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Глава первая
Морской рог

Светловолосый мальчик только что одолел последний спуск со скалы и теперь пробирался к лагуне. Школьный свитер он снял и волочил за собой, серая рубашечка на нем взмокла, и волосы налипли на лоб. Шрамом врезавшаяся в джунгли длинная полоса порушенного леса держала жару, как баня. Он спотыкался о лианы и стволы, когда какая-то птица желто-красной вспышкой взметнулась вверх, голося, как ведьма; и на ее крик эхом отозвался другой.

– Эй, – был этот крик, – погоди-ка!

Кусты возле просеки дрогнули, осыпая гремучий град капель.

Светловолосый мальчик остановился и подтянул гольфы автоматическим жестом, на секунду уподобившим джунгли окрестностям Лондона.

– Двинуться не дают, ух и цопкие они!

Тот, кому принадлежал голос, задом выбирался из кустов, с трудом выдирая у них свою грязную куртку. Пухлые голые ноги коленками застряли в шипах и были все расцарапаны. Он наклонился, осторожно отцепил шипы и повернулся. Он был ниже светлого и очень толстый. Сделал шаг, нащупав безопасную позицию, и глянул сквозь толстые очки.

– А где же дядька, который с мегафоном?

Светлый покачал головой:

– Это остров. Так мне по крайней мере кажется. А там риф. Может даже, тут вообще взрослых нет.

Толстый оторопел:

– Был же летчик. Правда, не в пассажирском отсеке был, а впереди, в кабине.

Светлый, сощурясь, озирал риф.

– Ну, а ребята? – не унимался толстый. – Они же, некоторые-то, ведь спаслись? Ведь же правда? Да ведь?

Светлый мальчик пошел к воде как можно непринужденней. Легко, без нажима он давал понять толстому, что разговор окончен. Но тот заспешил следом.

– И взрослых, их тут совсем нету, да?

– Вероятно.

Светлый произнес это мрачно. Но тотчас его одолел восторг сбывшейся мечты. Он встал на голову посреди просеки и во весь рот улыбался опрокинутому толстому.

– Без всяких взрослых!

Толстый размышлял с минуту.

– Летчик этот…

Светлый сбросил ноги и сел на распаренную землю.

– Наверно, нас высадил, а сам улетел. Ему тут не сесть. Колеса не встанут.

– Нас подбили!

– Ну, он-то вернется еще, как миленький!

Толстый покачал головой:

– Мы когда спускались, я – это – в окно смотрел, а там горело. Наш самолет с другого края горел.

Он блуждал взглядом по просеке.

– Это все от фюзеляжа.

Светлый потянулся рукой и пощупал раскромсанный край ствола.

На мгновенье он заинтересовался:

– А что с ним стало? Куда он делся?

– Волнами сволокло. Ишь, опасно-то как, деревья все переломаты. А ведь там небось ребята были еще.

Он помолчал немного, потом решился:

– Тебя как звать?

Толстый ждал, что его, в свою очередь, спросят об имени, но ему не предложили знакомиться; светлый мальчик, назвавшийся Ральфом, улыбнулся рассеянно, встал и снова двинулся к лагуне. Толстый шел за ним по пятам.

– Я вот думаю, тут еще много наших. Ты как – видал кого?

Ральф покачал головой и ускорил шаг. Но наскочил на ветку и с грохотом шлепнулся.

Толстый стоял рядом и дышал, как паровоз.

– Мне моя тетя не велела бегать, – объяснил он, – потому что у меня астма.

– Ассы-ма-какассыма?

– Ага. Запыхаюсь я. У меня у одного со всей школы астма, – сказал толстый не без гордости. – А еще я очки с трех лет ношу.

Он снял очки, протянул Ральфу, моргая и улыбаясь, а потом принялся их протирать замызганной курткой. Вдруг его расплывчатые черты изменились от боли и сосредоточенности. Он утер пот со щек и поскорей нацепил очки на нос.

– Фрукты эти…

Он кинул взглядом по просеке.

– Фрукты эти, – сказал он. – Вроде я…

Он поправил очки, метнулся в сторонку и присел на корточки за спутанной листвой.

– Я сейчас…

Ральф осторожно высвободился и нырнул под ветки. Сопенье толстого тотчас осталось у него за спиной, и он поспешил к последнему заслону, отгораживавшему его от берега. Перелез через поваленный ствол и разом очутился уже не в джунглях.

Берег был весь опушен пальмами. Они стояли, клонились, никли в лучах, а зеленое оперенье висело в стофутовой выси. Под ними росла жесткая трава, вспученная вывороченными корнями, валялись гнилые кокосы и то тут, то там пробивались новорожденные ростки. Сзади была тьма леса и светлый проем просеки. Ральф замер, забыв руку на сером стволе, и щурясь смотрел на сверкающую воду. Там, наверное, в расстоянии мили, лохматилась у кораллового рифа белая кипень прибоя и дальше темной синью стлалось открытое море. В неровной дуге кораллов лагуна лежала тихо, как горное озеро – разнообразно синее, и тенисто-зеленое, и лиловатое. Полоска песка между пальмовой террасой и морем убегала тонкой лункой неведомо куда, и только где-то в бесконечности слева от Ральфа пальмы, вода и берег сливались в одну точку; и, почти видимая глазу, плавала вокруг жара.

Он соскочил с террасы. Черные ботинки зарылись в песок, его обдало жаром. Он ощутил тяжесть одежды. Сбросил ботинки, двумя рывками сорвал с себя гольфы. Снова вспрыгнул на террасу, стянул рубашку, стал среди больших, как черепа, кокосов, в скользящих зеленых тенях от леса и пальм. Потом расстегнул змейку на ремне, стащил шорты и трусики и, голый, смотрел на слепящую воду и берег.

Он был достаточно большой, двенадцать с лишним, чтоб пухлый детский животик успел подобраться; но пока в нем еще не ощущалась неловкость подростка. По ширине и развороту плеч видно было, что он мог бы стать боксером, если бы мягкость взгляда и рта не выдавала его безобидности. Он легонько похлопал пальму по стволу и, вынужденный наконец признать существование острова, снова упоенно захохотал и стал на голову. Ловко перекувырнулся, спрыгнул на берег, упал на коленки, обеими руками подгреб к себе горкой песок. Потом выпрямился и сияющими глазами окинул воду.

– Ральф…

Толстый мальчик осторожно спустил ноги с террасы и присел на край, как на стульчик.

– Я долго очень, ничего? От фруктов этих…

Он протер очки и утвердил их на носу-пуговке. Дужка уже пометила переносицу четкой розовой галкой. Он окинул критическим оком золотистое тело Ральфа, потом посмотрел на собственную одежду. Взялся за язычок молнии, пересекающей грудь.

– Моя тетя…

Но вдруг решительно дернул за молнию и потянул через голову всю куртку.

– Ладно уж!

Ральф смотрел на него искоса и молчал.

– По-моему, нам надо все имена узнать, – сказал толстый. – И список сделать. Надо созвать сбор.

Ральф не клюнул на эту удочку, так что толстому пришлось продолжить.

– А меня как хочете зовите – мне все равно, – открылся он Ральфу, – лишь бы опять не обозвали, как в школе.

Тут уж Ральф заинтересовался:

Толстый огляделся, потом пригнулся к Ральфу. И зашептал:

– Хрюша – во как они меня обозвали.

Ральф зашелся от хохота. Даже вскочил.

– Хрюша! Хрюша!

– Ральф! Ну Ральф же!..

Хрюша всплеснул руками в ужасном предчувствии:

– Я сказал же, что не хочу…

– Хрюша! Хрюша!

Ральф выплясал на солнцепек, вернулся истребителем, распластав крылья, и обстрелял Хрюшу:

– У-у-уф! Трах-тах-тах!

Плюхнулся в песок у Хрюшиных ног и все заливался:

– Хрюша!!

Хрюша улыбался сдержанно, радуясь против воли хоть такому признанию.

– Ладно уж. Ты только никому не рассказывай…

Ральф хихикнул в песок.

Снова на лице у Хрюши появилось выражение боли и сосредоточенности.

– Минуточку…

И он бросился в лес. Ральф поднялся и затрусил направо.

Там плавный берег резко перебивала новая тема в пейзаже, где господствовала угловатость; большая площадка из розового гранита напролом врубалась в террасу и лес, образуя как бы подмостки высотой в четыре фута. Сверху площадку припорошило землей, и она поросла жесткой травой и молоденькими пальмами. Пальмам не хватало земли, чтобы как следует вытянуться, и, достигнув футов двадцати роста, они валились и сохли, крест-накрест перекрывая площадку стволами, на которых очень удобно было сидеть. Пока не рухнувшие пальмы распластали зеленую кровлю, с исподу всю в мечущемся плетеве отраженных водяных бликов. Ральф подтянулся и влез на площадку, в прохладу и сумрак, сощурил один глаз и решил, что тени у него на плече в самом деле зеленые. Он прошел к краю площадки над морем и заглянул в воду. Она была ясная до самого дна и вся расцвела тропическими водорослями и кораллами. Сверкающим выводком туда-сюда носились рыбешки. У Ральфа вырвалось вслух на басовых струнах восторга:

– Потряса-а-а!

За площадкой открылось еще новое чудо. Какие-то силы творенья – тайфун ли то был или отбушевавшая уже у него на глазах буря – отгородили часть лагуны песчаной косой, так что получилась глубокая длинная заводь, запертая с дальнего конца отвесной стеной розового гранита. Ральф, уже наученный опытом, не решался по внешнему виду судить о глубине бухты и готовился к разочарованью. Но остров не обманул, и немыслимая бухта, которую, конечно, мог накрыть только самый высокий прилив, была с одной стороны до того глубокая, что даже темно-зеленая. Ральф тщательно обследовал ярдов тридцать и только потом нырнул. Вода оказалась теплее тела, он плавал как будто в огромной ванне.

Хрюша снова был тут как тут, сел на каменный уступ и завистливо разглядывал зеленое и белое тело Ральфа.

– А ты ничего плаваешь!

Хрюша снял ботинки, носки, осторожно сложил на уступе и окунул ногу одним пальцем.

– Горячо!

– А ты как думал?

– Я вообще-то никак не думал. Моя тетя…

– Слыхали про твою тетю!

Ральф нырнул и поплыл под водой с открытыми глазами; песчаный край бухты маячил, как горный кряж. Он зажал нос, перевернулся на спину, и по самому лицу заплясали золотые осколки света. Хрюша с решительным видом стал стягивать шорты. Вот он уже стоял голый, белый и толстый. На цыпочках спустился по песку и сел по шею в воде, гордо улыбаясь Ральфу.

– Да ты что? Плавать не будешь?

Хрюша покачал головой:

– Я не умею. Мне нельзя. Когда астма…

– Слыхали про твою какассыму!

Хрюша снес это с достойным смирением.

– Ты вот здорово плаваешь!

Ральф дал задний ход к берегу, набрал в рот воды и выпустил струйку в воздух. Потом поднял подбородок и заговорил:

– Я с пяти лет плавать умею. Папа научил. Он у меня капитан второго ранга. Как только его отпустят, он приедет сюда и нас спасет. А твой отец кто?

Хрюша вдруг покраснел.

– Папа умер, – пролепетал он скороговоркой. – А мамка…

Он снял очки и тщетно поискал, чем бы их протереть.

– Меня тетенька вырастила. У ней кондитерская. Я знаешь, сколько сладкого ел! Сколько влезет. А твой папа нас когда спасет?

– Сразу, как только сможет.

Хрюша, струясь, выбрался из воды и голый стал протирать носком очки. Единственный звук, пробивавшийся к ним сквозь жару раннего часа, был тяжелый, тягучий гул осаждавших риф бурунов.

– А почему он узнает, что мы тут?

Ральф нежился в воде. Перебарывая, затеняя блеск лагуны, как кисея миража, его окутывал сон.

– Почему он узнает, что мы тут?

«Потому что, – думал Ральф, – потому что – потому». Гул бурунов отодвинулся в дальнюю даль.

– На аэродроме скажут.

Хрюша покачал головой, надел очки и сверкнул стеклами на Ральфа.

– Нет уж. Ты что – не слыхал, чего летчик говорил? Про атомную бомбу? Все погибли.

Ральф вылез из воды, встал, глядя на Хрюшу и сосредоточенно соображая.

Хрюша продолжал свое:

– Это же остров, так?

– Я на гору влезал, – протянул Ральф. – Кажется, остров.

– Все погибли, – сказал Хрюша. – И это остров. И никто ничего не знает, что мы тут. И папаша твой не знает, никто.

Губы у него дрогнули, и очки подернулись дымкой.

– И будем мы тут, пока не перемрем.

От этих слов жара будто набрякла, навалилась тяжестью, и лагуна обдала непереносимым сверканьем.

– Пойду-ка, – пробормотал Ральф, – там вещи мои.

Он бросился по песку под нещадными, злыми лучами, пересек площадку и собрал раскиданные вещи. Снова надеть серую рубашечку оказалось до странности приятно. Потом он поднялся в уголок площадки и сел на удобном стволе в зеленой тени. Прибрел и Хрюша, таща почти все свои пожитки под мышкой. Осторожно сел на поваленный ствол возле небольшого утеса против лагуны; и на нем запрыгали путаные блики.

Он опять заговорил:

– Надо их всех искать. Надо чего-то делать.

Ральф не отвечал. Тут был коралловый остров. Укрывшись в тени, не вникая в прорицания Хрюши, он размечтался сладко.

Хрюша не унимался:

– Сколько нас тут всех?

Ральф встал и подошел к Хрюше.

– Не знаю.

То тут, то там ветерок рябил натянутую под дымкой жары гладкую воду. Иногда он задувал на площадку, и тогда пальмы перешептывались, и свет стекал кляксами им на кожу, а по тени порхал на блестящих крылышках.

Хрюша смотрел на Ральфа. На лице у Ральфа тени опрокинулись, сверху оно было зеленое, снизу светлое от блеска воды. Солнечное пятно застряло в волосах.

– Надо делать чего-то.

Ральф смотрел на него, не видя. Наконец-то нашлось, воплотилось столько раз, но не до конца рисовавшееся воображению место. Рот у Ральфа расплылся в восхищенной улыбке, а Хрюша отнес эту улыбку на свой счет, как знак признанья, и радостно захохотал.

– Если это правда остров…

– Ой, что это?

Ральф перестал улыбаться и показывал на берег. Что-то кремовое мерцало среди лохматых водорослей.

– Камень.

– Нет. Раковина.

Хрюша вдруг закипел благородным воодушевлением.

– Точно. Ракушка это. Я такую видал. На заборе у одного. Только он звал ее рог. Задудит в рог – и сразу мама к нему выбегает. Они жуть как дорого стоят.

У Ральфа под самым боком повис над водою росток пальмы. Хилая земля все равно уже вздулась из-за него комом и почти не держала его. Ральф выдернул росток и стал шарить по воде, и от него в разные стороны порхнули пестрые рыбки. Хрюша весь подался вперед.

– Тихо! Разобьешь…

– А, да ну тебя.

Ральф говорил рассеянно. Конечно, раковина была интересной, красивой, прекрасной игрушкой; но манящие видения все еще заслоняли от него Хрюшу, которому среди них уж никак не могло быть места. Росток выгнулся и загнал раковину в водоросли. Ральф, используя одну руку как опору рычага, другой рукой нажимал на деревцо, так что мокрая раковина поднялась и Хрюше удалось ее выловить.

Наконец можно было потрогать раковину, и теперь-то до Ральфа дошло, какая это прелесть. Хрюша тараторил:

– …рог. Жуть какой дорогой… Ей-богу, если бы покупать, так это тьму-тьмущую денег надо выложить… он у них в саду на заборе висел, а у моей тети…

Ральф взял у Хрюши раковину, и ему на руку вытекла струйка. Раковина была сочного кремового цвета, кое-где чуть тронутого розоватым. От кончика с узкой дырочкой к разинутым розовым губам легкой спиралью вились восемнадцать сверкающих дюймов, покрытых тонким тисненым узором. Ральф вытряхнул песок из глубокой трубы.

– …получалось как у коровы, – говорил Хрюша, – и еще у него белые камушки, а еще в ихнем доме птичья клетка и попугай зеленый живет. В белый камушек, ясно, не подуешь, вот он и говорит…

Хрюша задохнулся, умолк и погладил блестящую штуку в руках у Ральфа.

Ральф поднял на него глаза.

– Мы ж теперь можем всех созвать. Сбор устроить. Они услышат и прибегут…

Он сияя смотрел на Ральфа.

– Ты для этого, да? Для этого рог из воды вытащил?

Ральф откинул со лба светлые волосы.

– Как твой приятель в него дул?

– Он вроде как плевал туда, – сказал Хрюша. – А мне тетя не велела, из-за астмы. Вот отсюдова, он говорил, надо дуть. – Хрюша положил ладонь на свое толстое брюшко. – Ты попробуй, а, Ральф. И всех скликаешь.

Ральф с сомненьем приложился губами к узкому концу раковины и дунул. В раковине зашуршало – и только. Ральф стер с губ соленую воду и снова дунул, но опять раковина молчала.

– Он вроде как плевал.

Ральф сделал губы трубочкой, впустил в раковину струйку воздуха, и раковина будто пукнула в ответ. Оба покатились со смеху, и в промежутках между взрывами смеха Ральф еще несколько минут подряд извлекал из раковины эти звуки.

– Он вот отсюдова дул.

Ральф наконец-то понял и выдохнул всей грудью. И сразу раковина отозвалась. Густой, резкий гул поплыл под пальмами, хлынул сквозь лесные пущи и эхом откатился от розового гранита горы. Птицы тучами взмыли с деревьев, в кустах пищала и разбегалась какая-то живность.

Ральф отнял раковину от губ.

– Вот это да!

Собственный голос показался ему шепотом после оглушающих звуков рога. Он приложил его к губам, набрал в легкие побольше воздуха и дунул опять. Загудела та же нота; но Ральф поднатужился, и нота взобралась октавой выше и стала уже пронзительным, надсадным ревом. Хрюша что-то кричал, лицо у него сияло, сверкали очки. Вопили птицы, разбегались зверюшки. Потом у Ральфа перехватило дух, звук сорвался, упал на октаву ниже, вот он споткнулся, ухнул и, прошуршав по воздуху, замер.

Рог умолк – немой, сверкающий бивень; лицо у Ральфа потемнело от натуги, а остров звенел от птичьего гомона, от криков эха.

– Его жуть как далеко слыхать.

Ральф отдышался и выпустил целую очередь коротких гудочков.

Вдруг Хрюша заорал:

– Глянь-ка!

Среди пальм ярдах в ста по берегу показался ребенок. Это был светлый крепыш лет шести, одежда на нем была порвана, а личико перемазано фруктовой жижей. Он спустил штаны с очевидной целью и не успел как следует натянуть. Он спрыгнул с пальмовой террасы в песок, и штанишки сползли на щиколотки; он их перешагнул и затрусил к площадке. Хрюша помог ему вскарабкаться. А Ральф все дул, и уже в лесу слышались голоса. Мальчуган присел на корточки и снизу вверх блестящими глазами смотрел на Ральфа. Убедившись, что тот, очевидно, не просто так развлекается, а занят важным делом, он удовлетворенно сунул в рот большой палец – единственный оставшийся чистым.

Над ним склонился Хрюша:

– Тебя как звать?

– Джонни.

Хрюша пробормотал имя себе под нос, а потом прокричал Ральфу, но тот и бровью не повел, потому что все дул и дул. Он упивался мощью и роскошью извлекаемых звуков, лицо раскраснелось, и рубашка трепыхалась над сердцем.

Крики из лесу приближались.

Берег ожил. Дрожа в горячих струях воздуха, он укрывал вдалеке множество фигурок; мальчики пробирались к площадке по каленому глухому песку. Трое малышей не старше Джонни оказались удивительно близко – объедались в лесу фруктами. Кто-то щуплый и темный, чуть помоложе Хрюши, выбрался из зарослей и залез на площадку, радостно всем улыбаясь. Шли еще и еще. По примеру простодушного Джонни садились на поваленные стволы и ждали, что же дальше. Ральф продолжал выпускать отдельные пронзительные гудки. Хрюша обходил толпу, спрашивал, как кого зовут, и морщился, запоминая. Дети отвечали ему с той же готовностью, как отвечали взрослым с мегафонами. Кое-кто был голый – те держали одежду под мышкой, кто-то был полуодет, другие даже одеты, в школьных формах, серых, синих, коричневых – кто в свитерке, кто в курточке. Тут были эмблемы и даже девизы, полосатые гольфы, фуфаечки. Зеленая тень укрывала головы, головы русые, светлые, черные, рыжие, пепельные; они перешептывались, лепетали, они во все глаза глядели на Ральфа. Недоумевали. И ждали.

Дети парами и поодиночке показывались на берегу, выныривая из-за дрожащего марева. И тогда взгляд сначала притягивался к пляшущему на песке черному упырю и лишь затем поднимался выше и различал бегущего человека. Упыри были тени, сжатые отвесным солнцем в узкие лоскутья под торопливыми ногами. Ральф еще дул в рог, а к площадке над бьющимися черными лоскутьями уже неслись двое последних. Двое круглоголовых мальчиков с волосами как пакля, повалились ничком и, улыбаясь и тяжко дыша, как два пса, смотрели на Ральфа. Они были близнецы и до того одинаковы, что в это забавное тождество просто не верилось. Дышали в лад, улыбались в лад, оба здоровые и коренастые. Губы у близнецов были влажные, на них будто не хватило кожи, и потому у обоих смазались контуры профиля и не закрывались рты. Хрюша склонился над ними, сверкая стеклами очков, и между кличами рога слышно было, как он заучивает имена:

– Эрик, Сэм, Эрик, Сэм.

Скоро он запутался; близнецы трясли головами и тыкали друг в друга пальцами под общий хохот.

Наконец Ральф перестал дуть и сел, держа рог в руке и уткнувшись подбородком в коленки. Замерло эхо, а с ним вместе и смех, и настала тишина.

Из-за блестящего марева на берег выползало черное что-то. Ральф первый увидел это черное и не отрывал от него взгляда, пока все не посмотрели туда же. Но вот непонятное существо выбралось из-за миражной дымки, и сразу стало ясно, что чернота на сей раз не только от тени, но еще от одежды. Существо оказалось отрядом мальчиков, шагавших в ногу в две шеренги и странно, дико одетых. Шорты, рубашки и прочий скарб они несли под мышкой; но всех украшали черные квадратные шапочки с серебряными кокардами. От подбородка до щиколоток каждого укрывал черный плащ с длинным серебряным крестом по груди слева и наверху с треугольным жабо. От тропической жары, спуска, поисков пищи и вот этого потного перехода под палящим небом лица у них темно лоснились, как свежепромытые сливы. Вожак отряда был облачен точно так же, только кокарда золотая. Ярдах в десяти от площадки его люди по команде встали, задыхаясь, обливаясь потом, качаясь под нещадными лучами. Сам он отделился от них, вспрыгнул на площадку в разлетающемся плаще и со света щурился в почти непроглядную темень.

Мир никогда еще не видел такого писателя как Уильям Джералд Голдинг, и вряд ли когда-либо увидит. У него был совершенно особый взгляд на мир. Но, как не парадоксально, никогда не было такого понятия, как роман Голдинга, потому что каждая его работа никогда не была похожа на другую. Однако истинной жемчужиной его библиографии по праву считается роман «Повелитель мух». Именно за него в 1983 году писатель получил Нобелевскую премию. «Повелитель мух», который по праву считается жемчужиной мировой литературы, хранит немало интересных фактов, о которых мы и расскажем в нашей статье.

НИКТО НЕ ХОТЕЛ ПУБЛИКОВАТЬ РОМАН

Так как это был первый роман Голдинга, «Повелитель мух» не был встречен с особым интересом со стороны издательских домов, которым он предлагал свою рукопись. Её отвергло двадцать одно издательство. Дочь писателя Джуди Карвер вспоминала, как её безденежный отец страдал из-за каждого письма с отказом: «Моё первое воспоминание были не о самой книге, а о множестве посылок, которые очень быстро возвращали обратно и снова куда-то отправлялись. Должно быть, он был убит горем из-за каждого возврата, но всё тратил деньги на новые посылки».

ИЗДАТЕЛЬ, ВЗЯВШИЙСЯ ЗА КНИГУ, ПЫТАЛСЯ СКРЫТЬ ЭТО ОТ Т.С.ЭЛИОТА

Даже лондонский издательский дом «Faber and Faber», который, в конечном счете, выпустил книгу, изначально скептически к ней относился. Да и согласились они только потому, что новый издатель Чарльз Монтейт был очень увлечен этой историей. Издательский дом настолько засекретил книгу, что было принято решение не обсуждать её в присутствии их литературного консультанта, известного поэта Т.С. Элиота.

Элиот якобы впервые услышал о «Повелителе мух» из небрежного замечания своего знакомого в клубе. В биографии Уильяма Голдинга «Человек, написавший «Повелителя мух»» Джон Кэри рассказывает, что друг Элиота предупредил его: «Faber опубликовали неприятный роман о маленьких мальчиках, ведущих себя немыслимо на необитаемом острове». В конце концов, опасения были напрасными, так как роман очень понравился Элиоту.

КНИГА БЫЛА КОММЕРЧЕСКИМ ПРОВАЛОМ

После своего выхода в сентябре 1954 года «Повелитель Мух» не произвел фурора в книжных магазинах. В тот же год было продано всего 4662 копий, после чего книга и вовсе была снята с печати. Но признание критиков и уважение научного сообщества роман всё же заслужил в ближайшее десятилетие. «Повелитель мух» нашел свою аудиторию, и к 1962 году было продано 65,000 экземпляров.

КНИГА ПОСТРАДАЛА ОТ ЦЕНЗУРЫ

«Американская библиотечная ассоциация» дала «Повелителю мух» восьмое место в рейтинге самых оспариваемых «классических» книг в американской культуре. И 68-е место в списке самых оспариваемых книг всех времен в 90-х годах.

ГОЛДИНГ НЕ БЫЛ ВПЕЧАТЛЕН ИНТЕРПРЕТАЦИЕЙ СВОЕЙ КНИГИ

Несмотря на то, что он изначально был в восторге от текста, с течением времени он пересмотрел сильный ажиотаж вокруг своего произведения. После пересмотра «Повелитиля мух» в 1972 году, впервые после его публикации, Голдинг дал книге весьма прохладную оценку. Согласно его биографу Кэри, писатель назвал свою книгу «скучной и сырой с уровнем языка ниже 0».

«ПОВЕЛИТЕЛЬ МУХ» ЛЮБИМАЯ КНИГА ДРУГОГО ИЗВЕСТНОГО ПИСАТЕЛЯ

Стивен Кинг назвал «Повелителя мух» одной из своих любимых книг. В предисловии к переизданию 2011 года Кинг написал: «Из всего, что я читал, эта книга была практически самой сильной — она схватила меня с первых страниц и достала до самого сердца. Она буквально говорила мне: «Это не просто развлечение, это вопрос жизни и смерти». Кинг даже отдал дань писателю в одном из своих романов. «Повелителя мух» читает главный герой романа Стивена Кинга «Низкие люди в желтых плащах» Бобби Гарфилд. А также Кинг придумал город Касл Рок в штате Мен — несуществующее место, которое присутствует во многих его романах — в честь геологической местности из «Повелителя мух».

КНИГА ВДОХНОВИЛА МНОГИХ ИЗВЕСТНЫХ МУЗЫКАНТОВ

Многие группы посвятили свои песни «Повелителю мух» Уильяма Голдинга: U2 — «Shadows and Tall Trees» (названа в честь седьмой главы), The Offspring — «You’re Gonna Go Far, Kid» (в честь сути книги) и Iron Maiden — «Lord of the Flies» (в честь самого названия).

Кадр из фильма «Повелитель мух» (1990)

ПЕРВОНАЧАЛЬНАЯ ВЕРСИЯ РОМНА ИМЕЛА ДРУГОЕ НАЧАЛО И КОНЕЦ

Действие в оригинальном «Повелителе мух» начиналось не на острове, а на борту аэроплана, на котором летели мальчики, прямо перед катастрофой, из-за которой они и оказались на острове. Более того, книга начиналась с конкретной даты и времени «6.00, 2 октября 1952 года». Позже автора попросили убрать все четкие упоминания о дате, времени и войне, которая велась по сюжету книги.

САЙМОН, ИЗНАЧАЛЬНО, БЫЛ ПЕРСОНАЖЕМ ПОДОБНЫМ ХРИСТУ

Одной из самых существенных правок, на которых настоял издатель, было то, что герой Саймона не должен иметь приписанных ему изначально характеристик Иисуса Христа. Изначально, Голдинг придумал Саймона, как святого, неземного персонажа, но, по мнению издателя, он был слишком властным. Саймон, который появился в последней версии «Повелителя мух», на самом деле, гораздо более мирный и добросовестный чем его сверстники, но ему не хватает набожности, которую издатель счел проблематичной.

НАЗВАНИЕ КНИГИ ИМЕЕТ ДРЕВНИЙ ПОДТЕКСТ

Название книги «Повелитель мух» является буквальным переводом с древнееврейского имени языческого бога — Бааль звув (בעל זבוב), чьё имя (Вельзевул) в христианстве стало ассоциироваться с Дьяволом.

Кадр из фильма «Повелитель мух» (1963)

Английский писатель Уильям Голдинг написал 12 романов, но мировую известность ему принесла антиутопия «Повелитель мух» — литературный дебют автора. Голдинг взял за основу архетипический сюжет Дефо и создал антиробинзонаду, то есть показал постмодернистскую трактовку известного мифа о человеке на необитаемом острове.

В результате авиакатастрофы несколько английских школьников разных возрастов оказались в изоляции от цивилизованного мира. Таким образом, писатель смоделировал пограничную ситуацию, обеспечивая «чистоту опыта». Со временем дети (в основе своей) сбрасывают личину цивилизованности, раскрашивают лица, как дикари, и без раскаяния убивают своих товарищей, сжигая остров дотла.

Изначально школьники выбирают демократический способ правления, выдвигая кандидатуру главного (Ральфа) и сочиняя правила поведения, обязательные для всех. Для собраний они оборудуют специальную площадку, а для передачи слова используют рог. Дети строят незамысловатый быт, собирая фрукты, строя шалаши и разведывая местность. Однако вскоре встает вопрос охоты, который может решить только один человек – Джек – олицетворение грубой силы и тоталитарной власти. Он один не боится убить животное, поэтому собирает группу охотников и отправляется в походы на дичь. Пока Ральф (олицетворение демократической формы правления и человечного лидера), Хрюша (носитель цивилизации и олицетворение родителя), Саймон (образ Христа) и малыши строят шалаши, охотники убивают диких свиней для пропитания.

Постепенно Джек забирает власть в свои руки, предлагая «племени» дикую и веселую жизнь взамен занудного ожидания спасения, которое предлагает Ральф. Ответственность и дисциплину ребята сменяют на дикие пляски у костра и постоянную жажду крови. Их новым идолом становится свиная голова на копье – тот самый повелитель мух. Этим жертвоприношением они задабривают зверя (мертвого парашютиста, который в темноте показался им чудовищем). Во время ночного пира у костра они принимают Саймона за зверя и убивают его. После первого неосознанного убийства племя начинает охоту на несогласных с новым режимом. Второй жертвой становится Хрюша, которого убивают уже вполне осознанно. После принято решение затравить Ральфа, как дикого зверя. Мальчик спасается в лесу, тогда Джек и компания поджигают лес, чтобы выманить его. В момент, когда Ральф выбегает на открытое место, к берегу причаливает бригада спасателей. Когда школьников в шутку спрашивают, есть ли жертвы, они отвечают: «Всего лишь двое» (если считать мальчика, пропавшего в самом начале, то трое). То есть, для них ценность человеческой жизни упала настолько, что двое убитых – это «всего лишь». Они привыкли к крови и больше ее не страшатся. Очевидно, что антропопессимизм, свойственный постмодернистской литературе, проявил себя и у Голдинга.

Философская «начинка» постмодернизма в романе проявляется так: Оказываясь на острове, герои переживают экзистенциальное прозрение, высвобождая свою экзистенцию. Иначе говоря, они показывают свою реальную сущность, которую сдерживает цивилизация. Они понимают, что больше не обязаны притворяться и подделываться под общепринятые нормы. Только вот в большинстве из них верх берет темное начало, которое как раз таки надо сдерживать, чтобы оно не разрушило мир до основания.

Полемика с просветительской концепцией человека

Если у Дефо вера в Господа и трудолюбие обеспечили герою спокойную и даже комфортную жизнь на острове, то у Голдинга детей не спасли ни кажущаяся на первый взгляд невинность, ни безупречные манеры, привитые в английских частных школах. Если учение Tabula rasa (теория просветителей) утверждало, что человек рождается чистым, как белый лист, и его личность зависит только от степени просвещения, то точка зрения Голдинга опровергает эту идею. Он изображает школьников, не испорченных жизнью и в то же время воспитанных и образованных. Они еще не успели стать циничными и порочными взрослыми, которые посылают знаки в виде мертвых парашютистов. Однако с течением времени на острове становится ясно, что люди не рождаются чистыми. В каждом из них изначально заложен целый мир противоречивых страстей, в каждом из них был дикарь и цивилизованный человек. В ком-то победил один, в ком-то — другой. Но от одного воспитания не зависели ни победа, ни поражение.

То, что изобразил Голдинг, реалистичнее. Воинственный 20 век показал, что человека не учит история (Вторая мировая война началась через двадцать лет после Первой), не красит образованность (вспомнить хотя бы художника Гитлера), не спасает воспитание. Он с детства способен научиться убивать, если имеет к этому врожденную склонность. Когда он окажется на острове, его сущность вряд ли изменится к лучшему.

Смысл иносказания в романе «Повелитель мух»

Роман был задуман как иронический «комментарий» к «Коралловому острову» Р. М. Баллантайна. Сначала критики так его и восприняли и не проявили особого интереса. Но позже читатели декодировали «Повелителя мух»: оказалось, что он являл собою аллегорию первородного греха с рассуждениями о глубинной человеческой сути.

Ральф – воплощение рационального человеческого начала. Он символизирует демократического лидера – ответственного и милосердного.

Джек – воплощение дикой отрицательной энергии, темной стороны человека. Он жесткий и амбициозный лидер, но его прельщает только абсолютная власть, что зиждется на вражде. Его сразу же захватило тлетворное влияние Повелителя мух.

Повелитель мух – символ дьявола, которого в мировой культуре не раз ассоциировали с различными существами. Например, Мифистофель из «Фауста» Гете представляет себя, как повелителя мух.

Саймон – образ Христа. Он пытался донести до ребят истину, но никто его не понял. Именно ему Повелитель мух раскрывает свое истинное лицо и объясняет, что чудовища – это они сами. Когда он нес людям весть, что зверь – это просто мертвый парашютист, его убивают, причем, это убийство было ритуальным. Джек объясняет племени, что это зверь, спустившийся с горы, в одном из своих обличий. То есть, мальчик пожертвовал собой, но мир так его и не понял. Интересно также, что Саймон ни с кем не враждовал и никого никогда не винил. Он всех любил, молчал и пытался в одиночку разведать тайну зверя. В итоге он понял, почему у них ничего не получается — чудовищ в себе культивируют сами люди.

Роджер – мальчик, феноменальная жестокость которого проявилась только в финале. Он целенаправленно убивает Хрюшу днем у всех на глазах. Понятие о его опасном нраве дает имя – череп на пиратском флаге зовется «Веселым Роджером». На поверку оказалось, что он даже более жесток, чем Джек.

Хрюша – носитель цивилизации и источник родительской опеки. Он ратует за разумную организацию быта и комфортные условия. Он же постоянно призывает авторитет далеких взрослых на помощь. Он символизирует некое научное, теоретическое восприятие мира.

Близнецы – предатели. Их можно сравнить с апостолами, которые отказались от Христа.

Мертвый парашютист – как писал сам автор, это тот самый знак от взрослого мира, которого ждал Ральф. Это издевка автора над теми людьми, от которых дети ожидали помощи. Очевидно, автор хотел сказать, что взросление не искореняет, а усугубляет пороки человека. Войнушка детей на острове перерастет со временем в мировую войну, частичка которой попала на остров в виде мертвеца.

Крепость – символ воинственности. Сама идея укреплений в том, чтобы обороняться от врага, которого выдумал Джек, чтобы сплотить и запугать племя.

Открытая площадка для собраний – символ миролюбия и открытости. Им не от кого защищаться и прятаться, на площадке всех хорошо видно и слышно.

Рог – символ демократической власти и равенства всех собравшихся. Каждому дано право голоса.

Огонь – символ надобности спасения, то, что освещает детей и не дает сумеркам их запутать. Свет рассеивает темноту и гарантирует шанс спасения. Не поддерживать огонь — значит отказаться от цивилизации навсегда и стать дикарями.

Сумерки – именно в темноте был убит Саймон, во тьме мальчики обезумили и стали диким племенем.

Маски – раскрашенные лица снимали с их обладателей всякую ответственность. Они не были больше собой, вместо них появились дикари, которые не обязаны подчиняться никаким нормам. Маски развязали героям руки, и они начали убивать без боязни и стеснения.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!