Чем болен сын антоновой ирины александровны. Ирина Антонова, Евсей Иосифович и их сын Борис Ротенберг. Полный кавалер ордена «За заслуги перед отечеством»

Директор Пушкинского музея Ирина Антонова давно не считает нужным скрывать возраст. К чему кокетливое лукавство, если достаточно открыть биографию Ирины Александровны и убедиться, что в ГМИИ имени Пушкина она работает с 1945 года, а с 61-го - полвека с гаком! - возглавляет его? Таким долголетием и постоянством можно лишь гордиться...

- «Остановиться, оглянуться» - это не о вас сказано, Ирина Александровна?

Почему же? Постоянно смотрю назад. Работаю в таком учреждении, где, двигаясь вперед, нельзя забывать о пройденном пути, иначе не понять и не почувствовать новое, возникающее в культуре и искусстве. Необходимое условие для правильного развития - знание того, что было раньше.

- Вы сразу заговорили о высоком, а я хотел спросить: часто ли обращаетесь к собственному прошлому?

Конечно. Особенно сейчас. Опять остро ощущаю разницу рубежных дат. Молодые люди часто считают стариками тех, кто старше их на десять лет. С ходом жизни эти представления меняются, категоричность исчезает, но сегодня я обнаруживаю, что к девяноста годам стала воспринимать мир по-новому, не так, как даже лет пятнадцать назад. Это правда. Попытаюсь объяснить. Если человек покидает грешную землю лет в семьдесят, это нормально. Мой папа, например, прожил семьдесят два года, а мама ровно сто. Было время заявить о себе, сделать что-то полезное для других. Все, что сверх семидесяти, вроде бы как премия, бонус. Как распорядиться этим подарком? Лучше с умом. Обязательная программа закончилась, начинается произвольное катание. И тут, знаете, в голову приходят всякие мысли, иногда даже неглупые. Появляется глобальное отношение к проблемам, явлениям, людям.

- Отстраненный взгляд, чуть-чуть из космоса?

Нет-нет, вполне земной. Облетает наносная шелуха, за ненадобностью отпадает выглядевшее прежде существенным и важным, а на поверку оказавшееся фантиком, мишурой. Фильтр становится жестче, требования к поступкам и словам выше. С одной стороны, лучше понимаешь тех, кто думает иначе, нежели ты, с другой - ощущаешь в себе большую бескомпромиссность и определенность. Всем приходится порой хитрить и лукавить, никто не без греха. Но когда тебе девяносто, можно уже не говорить совсем ничего либо только чистую правду. По-другому нельзя. Какие могут быть игры на краю бездны? Отступать-то некуда...

- Полагаете, честность - исключительная привилегия убеленных сединами?

Нет, но факт, что после семидесяти шкала ценностей меняется. Меньше суетишься, отметаешь лишнее. Зато обретаешь нечто более важное. Знаю случаи, когда на старости лет люди приходили к Богу.

- И вы, Ирина Александровна?

Со мной этого не произошло, по-прежнему не верю в загробную жизнь.

- Убежденной атеистке страшно смотреть в лицо вечности?

Можете не поверить, хотя сейчас мне верить надо: нет, умереть не боюсь. И не потому, что такая смелая. Уходить не хочется даже в девяносто, но я ведь вижу: пройден большой путь, не сделано ничего постыдного... Чтобы не отравить настоящее, нельзя постоянно ждать конца, думать только об этом. Но и цепляться за жизнь, пытаясь любой ценой продлить пребывание на белом свете, ни к чему. На мой взгляд, лучше жить так, словно никогда не умрешь. Не в том смысле, чтобы расслабиться и ничего не делать, мол, потом успею, а наоборот - каждый день совершать маленький шажок вперед, чтобы завтра продвинуться еще дальше. Мне некогда думать о смерти, слишком много дел не завершено. Говорю это абсолютно серьезно. Не могу позволить себе умереть до того, как закончу самое необходимое. Это касается и работы здесь, в музее, и проблем чисто семейных, но не менее важных для меня...

- Они как-то связаны с сыном?

Да, речь о Борисе. Мы коснулись очень больного вопроса... Я не вправе уйти, пока не найду выход. Должна признаться, до сих пор получалось не слишком хорошо, если не сказать плохо...

- Даже при ваших связях и знакомствах на самом верху?

Какое это имеет значение, если в России нет соответствующих институций, не выстроена система помощи людям, требующим специального ухода? И в высоких кабинетах, куда теоретически могла бы обратиться, нет ответа. Вы же понимаете, есть особенные болезни... У нас служба опеки не поставлена, она на чудовищно низком уровне. Приходится полагаться на собственные силы, которых, как легко догадаться, у меня не слишком много. Но, повторяю, я не отступлю, пока не будет решения, позволяющего не беспокоиться за дальнейшую судьбу Бори.

- Решения в стране или?..

Где угодно. Хочу съездить в Петербург, осенью собираюсь в Израиль... Однако не стоит углубляться в детали. Я лишь намеревалась показать, что не преувеличиваю, говоря, что есть неотложные дела, которые без моего участия не завершатся. Отдельная история - масштабная реконструкция ГМИИ. Понимаю, что не дождусь реализации планов создания музейного городка в полном объеме, все должно быть окончено к 2018 году, но очень хотелось бы, чтобы основной фронт работ выполнили при мне. Рассчитываю, что государство окажет необходимую поддержку. До сих пор было именно так. Проект подкреплен огромной суммой, которая, если говорить откровенно, появилась во многом благодаря заинтересованному участию в нашем начинании Владимира Путина. В минувшем декабре он приезжал в музей, подчеркнул, что пора переходить от разговоров о реконструкции к делу, и подтвердил: на проект выделено 23 миллиарда рублей, их должно хватить на все, если деньгами грамотно распорядиться.

- То, что вы стали доверенным лицом ВВП на президентских выборах, ответная любезность с вашей стороны? Алаверды?

Ни в коем случае. Меня пригласили...

- И вы не смогли отказаться?

Ну почему? Достаточно было бы сослаться на возраст и нагрузки, которые реально испытываю. К юбилею музея, а в этом году ему исполняется сто лет, мы готовим три выставки. Все очень сложные, каждая по-своему. Одна посвящена истории ГМИИ. Фотографии, книги, документы... Сделать это увлекательно, чтобы публика выстраивалась в очередь, как на Караваджо, «Парижскую школу» или «Диора», невероятно трудно. Мы вошли в контакт с замечательным мастером архитектурного дизайна Юрием Аввакумовым, рассчитываем на его помощь. Вторая выставка - «Шедевры коллекционеров». Наверное, догадываетесь, сколь это тонкая и деликатная материя. Третья запланированная экспозиция - «Воображаемый музей». Название я взяла у Андре Мальро, министра культуры в правительстве Шарля де Голля. Подробности замысла раскрывать не буду, надеюсь, все получится и зрители останутся довольны. Идея в том, чтобы встроить произведения великих мастеров, которых нет в нашей коллекции, в ткань существующей экспозиции. Вы входите в немецкий зал, а там - Дюрер и Гольбейн, высвеченные специальными выставочными приемами. Среди голландцев - полотно Франса Хальса, у испанцев - Веласкес и Эль Греко. Ну и так далее... Хотим заставить посетителей пройти все наше пространство - главное здание, галерею, Музей личных коллекций. Но сначала предстоит проделать колоссальный объем работы. Боже мой! Буквально сегодня ко мне приходила посол Австрии в России, очень милая дама. Мы договорились, что нам дадут картины Густава Климта. Он очень популярен, за ним гоняется весь мир, в ГМИИ его нет. По случаю юбилея будет.

- Вам нравится Климт?

Люблю его. Да, это искусство своего времени, в нем есть червоточинка, тем оно и замечательно. Сегодня это нравится...

- Музейщикам формально запрещено быть коллекционерами, но мечтать ведь не вредно?

Нет-нет! Существует этический кодекс, тут и рассуждать не о чем. Собирательство - это страсть, а чувства контролировать трудно. Легко спутать свое с чужим. Вдруг так захочется, что доводы рассудка не остановят? И дело необязательно в воровстве. Шел приобретать для музея, а взял для себя, не удержался... Да, у меня есть несколько картин Тышлера, Мессерера, Гуэрры, даже работа Бакста, но это подарки, я ничего не покупала и все завещаю музею... Впрочем, мы с вами отвлеклись и не закончили разговор о моем участии в президентской кампании. Если бы хотела обеспечить алиби, найти причину для благовидного отказа, сделала бы это без каких-либо усилий, и, уверена, никто меня не упрекнул бы. Но я не видела причин говорить нет. Не напрашивалась, боже упаси, все случилось неожиданно. Мне показалось, что неправильно пренебрегать появившейся возможностью принять участие в дискуссии о том, каким путем идти России. Собрались ведь умные люди с собственной точкой зрения, которым было что сказать. И они говорили отнюдь не комплименты, а делали немало критических замечаний. Никто рамок не ставил, рот не затыкал. Слова звучали наказом для нового старого президента. Только ради шанса прямого разговора с властью стоило соглашаться. Я вообще редко уклоняюсь. Не в моем характере.

- А раньше вас звали в доверенные?

Никогда. В первый раз.

- Вечный вопрос «С кем вы, мастера культуры?»...

Ну да, в России традиционно считается хорошим тоном, что люди искусства дистанцируются от власти, держатся от нее в сторонке. Но мне такая манера поведения никогда не была близка.

- В силу статуса директора государственного музея?

Безотносительно к должности. И прежде не молчала, тем более угодливо не поддакивала, если точка зрения руководства не совпадала с моей. Легко отстраниться и потом критиковать чужие шаги, сидя дома на кухне или на лавочке у подъезда. А ты попробуй сказать в глаза! Роль наблюдателя или стороннего комментатора не для меня. Никогда не выступала в таком качестве, всегда была участницей. Начиная со студенческой поры. Иначе неинтересно жить. Это внутренняя позиция, идущая от природного естества. Да, проще уклониться, но так ведь нехорошо, некрасиво. Гораздо честнее говорить, что думаешь. Хотя, конечно, риск есть...

- Вы же на своем веку повидали множество чиновников высокого ранга, Ирина Александровна?

Если бы и захотела пересчитать только министров культуры СССР и России, при которых довелось работать, наверняка ошиблась бы, запамятовав кого-нибудь. Первой была Фурцева. Собственно, Екатерина Алексеевна и утверждала меня в должности директора музея в 1961 году.

- Видели сериал, посвященный Фурцевой? Его недавно показывали по ТВ.

Мало смотрю телевизор. Некогда. Но если бы нашла свободное время, взглянула бы. Любопытно понять, как сегодня оценивают вчерашний день, сравнить, насколько личные воспоминания совпадают с версией кинематографистов. Мне ведь доводилось не раз и не два контактировать с Екатериной Алексеевной, могла составить мнение о ней. Я приходила в министерство, Фурцева приезжала в музей... Она была очень интересным человеком. Самобытным, неординарным, живым, энергичным. Ей нравилось заниматься делом, это бросалось в глаза. Потом я сталкивалась с вереницей министров, которые ничего не хотели делать. Вот ровным счетом ничего! Надо учитывать и то, что у Фурцевой часто оказывались связаны руки. Она не могла развернуться, даже если бы сильно захотела. Скажем, под запретом находилось искусство импрессионистов. Кубистов и прочих авангардистов тоже не приветствовали. Нельзя - и все! Но и в таких условиях Екатерина Алексеевна санкционировала проведение у нас в 63-м году выставки Фернана Леже.

- Ну да, он же был членом французской компартии.

И тем не менее. Тогда это воспринималось как настоящий прорыв. Когда в 66-м мы показывали работы Александра Тышлера, Фурцева сначала страшно возмутилась. Кто-то из ее окружения наплел гадостей об экспозиции. Екатерина Алексеевна буквально взяла меня за шкирку: «Что творится у вас в музее, товарищ директор? Какого-то Тышлера выставляете... Где вы его откопали?» Ситуацию спас первый секретарь Союза художников СССР Борис Иогансон. Он сказал, что, во-первых, Тышлер его личный друг, во-вторых, очень хороший мастер. Екатерина Алексеевна примирительно произнесла: «Правда? А мне говорили совершенно иное...» Может, ей не хватало вкуса, внутренней культуры, но она могла прислушаться к чужому мнению, к счастью, не всегда скверному. Так в Москву на гастроли приехала труппа знаменитого «Ла Скала». И «Джоконда» оказалась здесь благодаря тому, что Екатерине Алексеевне рассказали о картине великого Леонардо. «Мона Лиза» выставлялась в Японии и возвращалась в Лувр через Советский Союз. Фурцеву убедили, что имеет смысл договориться с французами и задержать «Джоконду» на некоторое время в Москве, после чего она приложила максимум усилий и добилась намеченной цели... Нет, у меня положительные воспоминания о Екатерине Алексеевне.

Очень хорошим министром культуры был Николай Губенко. Он оказался последним, кто занимал этот пост в Советском Союзе. Страна развалилась на куски, и Николай Николаевич, к сожалению, проработал главой ведомства очень короткий срок. Думаю, если бы подольше оставался при должности, успел бы сделать много полезного, хотя ему тоже пришлось существовать в жестких рамках дозволенного, как в свое время Фурцевой. Сегодня наверняка уже никто не помнит, что Губенко, которому неоднократно предлагали вступить в КПСС, долго оставался беспартийным и лишь с приходом к власти Горбачева, поверив в перестройку, подал заявление в компартию. Наша артистическая и прочая богема потом с удовольствием клевала его, обзывая конъюнктурщиком, готовым на все ради власти и карьеры. Яркие представители интеллигенции быстро запамятовали, как сами сжигали партбилеты перед объективами телекамер... А Губенко принципами не торговал, всегда был высокопорядочным человеком. Он не пошел в КПСС, когда членство в ней сулило выгоду, и в конфликте с Юрием Любимовым повел себя достойно... Словом, я раньше с симпатией относилась к Николаю Николаевичу и сегодня не изменила мнения.

- А о Демичеве что скажете?

Типичный советский министр. Хотя был момент, когда Петр Нилович оставил на мое усмотрение решение вопроса, показывать ли в музее Кандинского. У нас в запасниках хранилась работа Василия Васильевича, но, чтобы вывесить ее на широкое обозрение, требовалось благословение свыше, официальная директива. Демичев приехал в музей, и я, выбрав удобный момент, сказала, что у нас есть единственная картина абстракциониста Кандинского, которую хочу продемонстрировать зрителям. Петр Нилович не стал возражать... Сегодня об этом смешно слушать, но события надо воспринимать в контексте своего времени. Конечно, теперь подобных запретов не существует, показывай что душе угодно. Вот и выставляют все подряд, вываливая порой на головы посетителей совершенно жуткие вещи, навязывая под видом нового и современного очень плохое искусство. Вседозволенность вынесла на поверхность дилетантов, спекулянтов, ловчил. В такой атмосфере надо быть особо ответственным. Думаете, не знаю, как в мгновение ока привлечь внимание публики, еще более увеличить посещаемость музея? Как говорится, элементарно, Ватсон! Скажем, публика радостно клюнет на эротику. У нас есть такой материал, но мы его не показываем, считая это не нашим путем.

- Да у вас за дверью пятиметровый голый Давид стоит, слепок Микеланджело! Школьники мимо ходят, рты рукой зажимают, хихикают...

У нас не только Давид - весь музей в обнаженных статуях героев античности. Им можно. Остальным - нет! Морально-нравственные устои вне времени, они должны существовать всегда.

- Какой период работы в музее кажется вам, Ирина Александровна, наиболее сложным, но интересным?

Возьмите начало оттепели, 1956 год. Всеобщая эйфория, ожидание больших перемен... К нам впервые привезли выставку Пикассо, вы, очевидно, помните.

- Честно? Я тогда еще не родился.

Извините, постоянно забываю о собственном возрасте... На открытие пришло столько народу, что люди прорвали оцепление, и Илья Эренбург, лично знавший Пикассо, друживший с ним, вынужден был обратиться к собравшимся с просьбой. Мол, двадцать лет ждали, еще немного потерпите. То событие казалось невероятным! Возникло ощущение, что дальше пойдет лучше и лучше, все запреты будут сняты. Не только я, но и люди поумнее уверовали, что наступает новое время. Получилось по-другому, гайки быстро закрутили. Удручающее впечатление произвел рык Хрущева на художников, разнос, устроенный Никитой Сергеевичем в Манеже. Досталось Павлу Никонову, Эрнсту Неизвестному, другим нашим замечательным мастерам... Напрямую меня это вроде бы не касалось, но переживала сильно. Такое, знаете, очередное крушение иллюзий, избавление от них. Я ведь в юности была активной комсомолкой - в школе, в университете, во время войны. Но события второй половины сороковых отрезвили. Не только новая волна репрессий, включая дело врачей, но и постановления ЦК о Шостаковиче и Прокофьеве, о закрытии Музея нового западного искусства... Я могла тогда вступить в партию, но отказывалась по принципиальным соображениям и сделала это лишь в 54-м, после смерти вождя народов. Увы, перемены остались на бумаге, делами их не торопились подкреплять.

Знаете, меня всю жизнь спасало, что мы работали с ведущими музеями мира и могли позволить себе чуть больше, чем остальные. Нет, не хочу изображать из себя революционерку, на рожон я не лезла, но если был шанс выйти за рамки допустимого, старалась его не упускать. Известна история, как Третьяковка отказалась от выставки «Москва - Париж». Тогдашний директор галереи сказал: «Через мой труп!» Мы не устилали дорогу своими или чужими костями, тут же пригласили экспозицию из Центра Помпиду к себе и оказались правы...

А вот за то, что однажды в Пушкинском музее сыграли «Всенощную» Рахманинова, мне строго поставили на вид. И Стравинский, которого не исполняли в других концертных залах Москвы, у нас звучал. Какой-нибудь очередной начальник из Министерства культуры звонил и спрашивал: «Разве не знаете, что произведения этого автора не играют даже в консерватории? Что вы себе позволяете?» Приходилось лукавить, дескать, была не в курсе... Порой поругивали, но чаще закрывали глаза. Невелико прегрешение... Маленькие хитрости помогали жить, хотя должна сказать, что никогда не держала фигу в кармане. Это не в моем стиле.

- А как же лавирование между струйками?

Совсем другая история! Не старалась специально выставить кого-то дураком, высмеять или сделать человеку назло. Считала, что нужно показывать Кандинского и играть Стравинского, добивалась этого доступными мне методами и средствами. Сегодня работает один министр, завтра другой, а искусство вечно. Умение искать и находить компромиссы, на мой взгляд, достоинство, плюс, а не минус. Я ведь помню, как готовили выставку «Москва - Париж» и чуть ли не по граммам взвешивали, сколько будет реалистов, а сколько формалистов и абстракционистов, высчитывали правильную пропорцию, чтобы избежать обвинений в крене в ту или иную сторону. На протяжении месяца каждое мое утро начиналось с того, что в десять часов приходила в музей и принималась тасовать колоду, развешивая картины по залам. Искала баланс...

- Вы всегда были выездной, Ирина Александровна?

Не пустили за границу единственный раз в жизни. Будете смеяться, но в июне 1945 года отказали в поездке в Германию, в которой я вместе с родителями провела в детстве несколько лет. В Пушкинский музей я пришла работать в самом конце войны после окончания Московского университета, и мне почти сразу предложили отправиться на поиски Дрезденской галереи. Точнее, ее уже обнаружили и теперь собирали комиссию из искусствоведов, которые должны были на месте решить, какие произведения следует вывозить в Советский Союз. Меня рекомендовали в состав экспедиции, поскольку знала немецкий язык и имела некоторое представление, что именно надо искать. Не скрою, очень хотела поехать. Мне выдали офицерскую форму с погонами майора, мы с приятелем ходили вверх-вниз по улице Горького, и все шедшие навстречу солдаты отдавали нам честь. Представляете картину? Я только и делала, что вскидывала руку к козырьку фуражки. Была абсолютно счастлива, чувствовала себя важной персоной. Что вы хотите? Молоденькая девчонка! Примерно в те же сроки в Германию по каким-то делам собирался мой отец. Я планировала, что мы там встретимся... Но, как говорится, недолго музыка играла. За неделю до отъезда меня вдруг вызвали и сказали: «Товарищ Антонова, вам придется остаться в Москве». У меня глаза от огорчения расширились: как, почему? Аргумент сразил наповал: «Вы - женщина». Не сдержалась, спросила: «Раньше об этом никто не догадывался?» Оказалось, я слишком молода для столь ответственного задания родины. Это сочли решающим недостатком. Вместо меня командировали сотрудницу Академии художеств значительно старше возрастом. Надо сказать, женщина была очень достойная и профессионал замечательный. Но на этом история не закончилась. Прошло более шестидесяти лет, тем не менее в Германии многие до сих пор считают, что Дрезденскую галерею вывезла лично Антонова. Своими глазами читала об этом в немецких газетах. Мне даже пришлось дать официальное опровержение во Frankfurter Allgemeine Zeitung, где опубликовали лживую и грязную статью о том, что я, такая-сякая, лишила Германию национального достояния. Моя публикация вышла, однако слухи по сей день не утихли...

- Но и вы ведь позицию не изменили, Ирина Александровна?

Да, по-прежнему считаю: Советский Союз поступил абсолютно правильно, когда вывез часть коллекции Дрезденской галереи и экспонаты из ряда других немецких музеев в Москву. Впрочем, я много раз высказывалась на эту тему, не хочу повторяться.

- Какие-то детские воспоминания о Германии у вас сохранились?

Помню, как мы с папой ходили в Берлине в Пергамский музей, названный в честь знаменитого алтаря. Его потом отвезли в Эрмитаж, а у нас в коллекции есть слепки. Папа сфотографировал меня на ступеньках алтаря. У нас дома сохранилось много снимков той поры. Папа был заядлым фотолюбителем и постоянно просил, чтобы я ему позировала. Должна сказать, для маленькой девочки это жуткая мука. Как и любой ребенок, я не могла секунды спокойно простоять на месте, а тут приходилось замирать, не моргать, пока не сработает выдержка, иначе снимок получался размытый, нечеткий. Ненавидела эти фотографии! А папе нравилось... Кстати, о съемках. Осталось в памяти, как мы смотрели в клубе советского посольства фильм «Голубой ангел» с Марлен Дитрих. Мама сомневалась, стоит ли брать меня с собой, картина-то явно не детская, но папа трезво рассудил: «Пусть идет. Что поймет, то ее. Остальное забудет...» Действительно, к концу показа я спала... Перед началом сеансов я часто танцевала в фойе клуба, обожала это делать. Стоило разок попросить, повторять не приходилось. Кто-то из взрослых садился за рояль, и начинался бесплатный концерт. Я ведь долго мечтала стать балериной...

- Наверное, Берлин с тех давних пор любимый город?

Ни в коем случае. Как говорится, не мое. Сначала мы жили в районе Темпельхоф, потом перебрались на Унтер-ден-Линден, поближе к советскому посольству. Я сама ездила на велосипеде в школу, мама не боялась отпускать одну. Квартировали мы у фрау Паде. Та была недовольна моей невоспитанностью, незнанием правил этикета. Мама не учила меня этому, и я понятия не имела, с какой стороны должна лежать ложка, где - вилка и как полагается сворачивать салфетку. Фрау Паде всякий раз в ужасе закатывала глаза к потолку: «Боже, что за ребенок?» После чего старательно прививала хорошие манеры. У нее не было детей, и, видимо, фрау Паде нашла подходящий объект для выражения нерастраченных материнских чувств. Я благодарна ей до сих пор...

Не забуду и фройляйн Лотту. Вот кого люто ненавидела! Под присмотром этой девицы вместе с другими детьми работников советского посольства и торгпредства я проводила три летних месяца на Северном море. Иногда на несколько дней приезжала мама, потом возвращалась в Берлин к отцу, а я продолжала мучиться с Лоттой. Такая была вредная, требовательная и занудная! А ребенку и побегать хочется, и пошалить... Я писала маме слезные послания: «Забери меня отсюда, больше не могу!» Третий берлинец, который оставил след в моей жизни, - геноссе Эрих, школьный физкультурник. Он увидел у меня задатки спортивного таланта и пытался их развить. Вернувшись в Москву, я с гордостью заявляла, что работаю на разновысотных брусьях. Есть такой гимнастический снаряд. А еще я хорошо плавала, каждый день ходила в бассейн. Геноссе Эрих сказал папе: «У вашей дочери пойдет спина». Мне очень понравилось это выражение. Из Берлина мы уехали в 1933 году, вскоре после пожара Рейхстага. Помню мамины слова: «Ира, не выходи сегодня на улицу, там сильный пожар». Рейхстаг ведь расположен рядом с Унтер-ден-Линден... Так вот. Вернувшись в Москву, я столкнулась с неожиданной проблемой: здесь почти не было плавательных бассейнов. В Берлине встречались буквально в каждом квартале, в шаговой доступности, а в Москве не смогла найти. Так у меня спина и не «пошла», хотя я продолжала плавать даже в зрелые годы...

- Считай, напротив Пушкинского музея долго стоял бассейн «Москва». При желании вы даже в обеденный перерыв могли бы успеть совершить заплыв.

Знаете, я туда почти не ходила. Почему-то сразу не понравилось. Грязно как-то было, неуютно...

- Раз не Германия, то какая страна ваша, Ирина Александровна?

Италия, конечно. Вне конкурса. Ну что вы... Евсей, мой, к несчастью, ушедший из жизни осенью прошлого года муж, тоже безумно любил Италию и в шутку часто повторял, что он там родился. У меня такое же чувство, если честно. Приезжаю, и кажется, будто вернулась домой, на родину. Мне нравится в Италии буквально каждая мелочь. Это не страна музеев, нет. Там все без исключения искусство. Специально проверяла: куда ни посмотришь, обязательно наткнешься взглядом на памятник. Даже природа выстроена по законам творческой гармонии. И лес не похож на банальные зеленые насаждения, ты видишь декорации: деревья на фоне гор или полей. О городах и не говорю. В Италии даже у заурядных архитекторов почему-то получаются шедевры. Тем более у выдающихся мастеров. Прогуляйтесь по Риму, Флоренции, Падуе, Бергамо, Пизе, Брешиа, Сиене, Равенне, Неаполю или Урбино... Меньше мне нравятся Милан и Болонья, но и там есть совершенно упоительные места. А как итальянцы двигаются, как говорят! Это же музыка, поэзия. В тамошних мальчиков до семнадцати лет невозможно не влюбиться. Их очень хорошо видел Микеланджело. Особый тип, горделивый и красивый. Потом, правда, они превращаются в толстых горластых мужиков, но это уже к сорока годам...

- Вам удавалось подолгу пожить в Италии?

Не далее как в 1960 году. Я была комиссаром (так официально называлась должность) советского павильона на биеннале в Венеции. Провела там почти пять месяцев. Так получилось. Сейчас на столь длительный срок не командируют, мне, можно сказать, повезло. В свободное от работы на выставке время я объездила всю Италию. Очень помог посол СССР Козырев. К будущему министру иностранных дел России Семен Павлович не имел никакого отношения, однофамилец. Посол Козырев побывал в нашем павильоне в Венеции, после чего пригласил меня в Рим, где познакомил с женой и дочерями. И мы стали путешествовать по стране женской компанией, осматривать достопримечательности. Иногда я выступала в роли гида, но это было не в тягость, напротив, мне доставляло удовольствие рассказывать о том, что знала. Ездила я и сама. Шла на вокзал Санта Лючия, садилась в поезд и через полтора часа выходила в Триесте или Парме...

- Поняли причину любви Бродского к Венеции?

Разве Иосиф Александрович одинок в привязанности к этому городу? Его нельзя не полюбить. Я тоже приросла к нему, прониклась духом.

- Не поверю, если скажете, что никогда не приходила мысль остаться там навсегда.

Не могу без России. Раза два мне делали прозрачные намеки: мол, не хотите ли задержаться у нас подольше? Так говорили и в Италии, и во Франции. Нет, для меня это совершенно исключено. Только Россия! С ее pro и contra. Что со всеми, то и со мной. Я укоренена в эту землю, полностью разделяю все, что ей присуще. Бывает, ругаешься и проклинаешь последними словами, а потом вдруг испытываешь невероятную гордость и подъем... Здесь все мое - Большой зал консерватории, МХТ, особенно тот, старый, бульвары, Садовое кольцо, даже московский «Спартак», за который мы с мужем болели много лет. Евсей знал о футболе все, я за ним подтягивалась. Наш коллега профессор Виппер иногда давал абонемент на стадион, чтобы мы сидели на трибуне, как белые люди, а потом требовал подробного отчета о матче: «Хорошо ли сегодня играл Башашкин?» Видите, какие детали помню? Даже в другом городе жить не смогла бы. Москва! Как говорится, приговор окончательный, обжалованию не подлежит...

#ЮБИЛЕЙ КОРОЛЕВЫ

/ О ВОЗРАСТЕ ДАМ ГОВОРИТЬ НЕ ПОЛАГАЕТСЯ. НО ЭТО ОСОБЫЙ, МОЖНО СКАЗАТЬ, ЕДИНСТВЕННЫЙ СЛУЧАЙ, КОГДА, КАК ГОВОРЯТ ФРАНЦУЗЫ, «СHAPEAU BAS». ШАПКИ ДОЛОЙ! ИРИНЕ АЛЕКСАНДРОВНЕ АНТОНОВОЙ – ПРЕЗИДЕНТУ ГМИИ ИМ. А. С. ПУШКИНА – ЭТОЙ ВЕСНОЙ ИСПОЛНЯЕТСЯ 95 ЛЕТ /

Текст CЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ
фото ЮРИЙ МАРТЬЯНОВ / Коммерсантъ, АНТОН ТУШИН / ТАСС

Много раз замечал: если начинается эра юбилеев, то конца им не видно. Кажется, только недавно праздновали 90-летие Ирины Александровны Антоновой и столетие Пушкинского музея. А вон прошло пять лет, и новый юбилей грядет в марте.

Девяносто пять – это какая-то непредставимая и величественная цифра, перед которой хочется снять шляпу и молча стоять с непокрытой головой на мартовском ветру. Собственно, все так и делают, как только на горизонте появляется Ирина Александровна.

Перестав быть директором ГМИИ им. А. С. Пушкина, она осталась одной из самых важных фигур нашего культурного ландшафта. Ей удалось не только сохранить свой кабинет по соседству от Итальянского дворика, но и отстоять право продолжать делать то, чем она занимается всю жизнь, – новые выставки, сложносочиненные художественные проекты, присутствие в высшей музейной лиге, попасть в которую можно, только имея за плечами бесспорные заслуги и огромный директорский опыт.

Я всегда восхищался, с каким профессиональным бесстрашием она обращается с микрофоном, как легко находит убедительный тон, как умеет точно формулировать, не оставляя камня на камне от аргументов своих противников. Знаю, что до сих пор сама водит машину. И однажды стал свидетелем, как ее возил на мотоцикле вокруг Пушкинского музея знатный байкер, актер Джереми Айронс. На вполне, впрочем, умеренной скорости, но ведь отважилась. Села, поправила юбку, обняла британца за широкие плечи и проехалась с ветерком! Только фотографы успевали отщелкивать исторические кадры. Она была первой, кто пустил моду в музейные палаты. До нее в России это не делал никто, полагая, что мода и искусство – понятия несовместимые. Успех великолепных выставочных проектов Роберто Капуччи, Диора, Шанель, за которые она и получила премию имени Олега Янковского фестиваля «Черешневый Лес», убедительно развенчал аргументы ее оппонентов.

При всей своей респектабельной седине и строгих английских костюмах с брошкой на лацкане Ирина Александровна, конечно, – дама лихая. Она любит скорость, не боится резких жестов и неожиданных поворотов. Не слишком церемонится там, где можно без этого обойтись. Когда лет десять назад я первый раз переступил порог ее кабинета, то удивился, как мало в нем женского уюта, каких-то милых мелочей, по которым можно было бы судить о личности и семейной жизни владелицы. Никаких портретов с автографами в рамках, никакого красного дерева и антиквариата, уместного в музейных покоях. Все очень строго, без лишних сантиментов. Только старинный гобелен XVII века на стене чуть смягчал казенную атмосферу, да стопки книг по искусству, громоздившиеся на столах, напоминали о том, что это кабинет директора одного из самых прославленных музеев страны.

Музею нужны деньги. Только что сорвался отличный проект, посвященный искусству ар-деко, который можно было легко привезти из Англии. Ничего подобного в Москве никогда не выставлялось, но денег у Минкульта нет, у ГМИИ тем более. Скоро все экспонаты разбредутся по другим музеям и частным коллекциям, и больше их не собрать. Было понятно, что Ирина Александровна внутренне уже простилась с этой выставкой, но при этом я видел, как руки ее продолжали тянуться к каталогу. Как она его трогала, поглаживала, как будто была не в силах признать свое поражение. До последнего она продолжала надеяться, что вдруг ей в голову придет какая-нибудь гениальная идея или само собой возникнет чье-то спасительное имя. «И надо всего каких-то двести тысяч фунтов», – вздыхала она, то отодвигая каталог, то придвигая его к себе.

Но у меня не было ни двухсот тысяч фунтов, ни мысли, откуда их можно взять, поэтому мои шансы заинтересовать Ирину Александровну были равны нулю. Она из породы женщин, чьи желания должны выполняться сразу при первом же намеке. Никакие проволочки и жалкие объяснения не принимаются. В такие моменты ее глаза приобретают стальной оттенок, а голос становится бесцветно-любезным, как в автоответчике. Только один раз за время нашей беседы он потеплел. Это когда я спросил, какой у нее любимый город.
– Венеция, – ответила она мгновенно.
И тут же вспомнила, как однажды утром в несезон оказалась на площади Сан-Марко и удивилась, что ее преследует звук чьих-то каблуков, а потом только сообразила, что это ее собственные каблуки. И что на Сан-Марко она совсем одна.
– Такого не бывает! – воскликнул я.
– Со мной только так и бывает, – ответила она чеканной ахматовской формулой с грустной усмешкой.

#С актером Джереми Айронсом на открытии выставки «Новый свет. Три столетия американского искусства» в ГМИИ им. А. С. Пушкина, 2007 год

В этот момент в нее легко можно было влюбиться. Что, собственно, и происходило со многими выдающимися мужчинами и женщинами, попадавшими под чары Антоновой. Тут и старенький Марк Шагал, радостно сиявший васильковыми глазами при одном упоминании ее имени. И неприступный Святослав Рихтер, в обход законной жены и главной наследницы Нины Дорлеак доверивший ей судьбу своих картин. И даже Энни Лейбовиц, великий американский фотограф, застенчиво призналась, что надела нелепое платье-балахон на собственный вернисаж из одного только уважения к госпоже Антоновой.

Наверное, если бы Ирина Александровна была просто музейной партайгеноссе, какой ее представляют недоброжелатели, то ничего бы этого не было. Но она – женщина. Со своими тайными страстями и драмами, со сложной жизнью, которая только угадывается по отдельным репликам и деталям. На выставке, посвященной 100-летию ГМИИ в Белом зале, в одной из витрин были выставлены рядом два служебных пропуска и две похожие записи в трудовые книжки, помеченные 1945 годом: ее и Евсея Иосифовича Ротенберга. Он был ее мужем, учителем. Выдающийся ученый, исследователь и знаток европейского искусства. Лишь в канун своего юбилея она обмолвилась: «Если я сегодня что-то начинаю понимать в искусстве и в жизни, то это его заслуга».

Ни в одном своем интервью она почти ничего не рассказывала о своей семье. Об отце, сложном и сумрачном человеке. О маме, которая была с ним несчастна, хотя и дожила до очень преклонных лет. О сыне Борисе, который давно и неизлечимо болен. Все личное отсечено и закрыто от посторонних глаз. А когда Первый канал попытался что-то вякнуть на эту тему, пресс-служба музея молниеносно отреагировала, выпустив официальный меморандум, наподобие тех, с которыми выступает Букингемский дворец, когда оказывается затронута личность Королевы. Никто ничего не должен знать. Никто не должен приближаться слишком близко.

Есть только Музей и образ строгой дамы с двумя нитками жемчуга на шее, который Антонова создавала десятилетиями, прочно внедрив его в массовое сознание. Другой ее никто себе и не представляет. Но я ее видел однажды без жемчугов. После тяжелой дороги (она, как всегда, сама была за рулем). Нагруженная сумками, свертками, она медленно шла к подъезду подмосковного дома отдыха «Лесные дали», где тогда проводили каждое лето ее муж и сын. Это был тот случай, когда точно она не хотела, чтобы ее узнавали. И помогать тащить сумки было необязательно, хотя поначалу у меня и был такой порыв. Нет, не надо. Ей будет неприятно. За прошедшие пять лет много всего поменялось в жизни Ирины Александровны: умер Евсей Иосифович. Теперь все заботы о сыне легли на нее. После острой дискуссии об объединении коллекций Щукина и Морозова, идею которого не поддержало музейное сообщество, ей пришлось оставить пост директора ГМИИ, перейдя на формальную должность «президента», придуманную специально для нее. В музейной иерархии это что-то вроде статуса «вдовствующей королевы» или «королевы-матери»: много почета, но по сути никакой власти.

ПРИ ВСЕЙ СВОЕЙ РЕСПЕКТАБЕЛЬНОЙ СЕДИНЕ И СТРОГИХ АНГЛИЙСКИХ КОСТЮМАХ С БРОШКОЙ НА ЛАЦКАНЕ ИРИНА АЛЕКСАНДРОВНА, КОНЕЧНО, – ДАМА ЛИХАЯ. ОНА ЛЮБИТ СКОРОСТЬ, НЕ БОИТСЯ РЕЗКИХ ЖЕСТОВ И НЕОЖИДАННЫХ ПОВОРОТОВ

Но даже в этой непростой ситуации ей удалось осуществить свою давнюю мечту – грандиозную выставку «Голоса воображаемого музея Андре Мальро». Про Мальро в России мало кто знает, его романы давно не переводились на русский. Его многолетняя деятельность на посту министра культуры в правительстве Де Голля у нас замалчивалась и почти неизвестна. Осталось громкое имя, но дела и идеи, стоящие за ним, успели безнадежно потонуть в океане времени, который, как известно, смывает все. Но оказалось, что нет, не все. Что-то остается, что-то еще можно сохранить, какие-то обломки выловить, старые идеи заново озвучить и осмыслить. Поразительно, что этим вдруг занялись в Москве. Есть фотографии, на которых молодая Антонова водит Мальро по залам Пушкинского музея. Спустя сорок лет она вспомнит этот визит и затеет с ним свой заочный диалог, весь выстроенный на неожиданных ассоциациях и рифмах, на сложном подтексте и шифрах, на том языке, который требует от зрителей не просто знаний, но культуры в самом подлинном и широком смысле этого слова. Культуры, как ее понимал Андре Мальро и как попыталась донести ее до нас Ирина Антонова. Я ходил по ее выставке с четким ощущением огромного и недооцененного события. Понятно, что Мальро – не Валентин Серов и не Айвазовский. Здесь толпы не предполагались изначально. Не было тут и общепризнанных полотен-хитов, которые всегда являются приманкой для широкого зрителя. Расчет был на погружение в культурный контекст, на деятельную работу души и мысли, на включенность в грандиозный замысел куратора, охватывающий сразу несколько цивилизаций, исторических периодов и тысячелетий. Мальро – как Харон, переплывающий реку Времени, забирая с собой все лучшее, что удалось скопить человечеству к концу ХХ века.

Логично было бы представить этот выставочный проект как «лебединую песню» Антоновой. Но при нашей встрече в ее кабинете она меня ошарашила неожиданным сообщением. Пока она готовила Мальро, в ее планах появилась еще одна выставка, ради которой она недавно слетала в Нью-Йорк пообщаться с известным филантропом и миллиардером Лаудером, пообещавшим ей несколько полотен Климта из своего собрания к следующему фестивалю «Декабрьские вечера». Вообще, когда говоришь с Ириной Александровной, то понимаешь, что такое гамбургский счет и как трудно, невозможно ей соответствовать даже при нынешних бойких навыках и новейших гаджетах, заменивших энциклопедические знания и масштабное видение. А растянувшиеся километровые очереди прошлой осенью в Париже на выставку в центре искусств Louis Vuitton, где на два месяца воссоединились коллекции Щукина из Эрмитажа и Пушкинского музея, наглядно продемонстрировали всем, что правда была на стороне Антоновой. Москва лишилась грандиозного музея. Но мы не касаемся этой болезненной темы. Ведь речь о юбилее. Я предложил поговорить о возрасте.

– Древние римляне считали, что старость – это болезнь, кавказские горцы-долгожители – что это мудрость, а что думаете вы?

– Лично я совсем не переживаю по этому поводу. Для меня старость выражается прежде всего в потере интереса к тому, что раньше составляло смысл твоей жизни. Я часто наблюдаю этот процесс, особенно у женщин, перешагнувших рубеж в 50-60 лет. И тогда человек начинает думать о смерти, беспрерывно прислушивается к себе: там кольнуло, тут стрельнуло. А дальше его уже ничего не интересует, кроме горсти лекарств, которые надо ежедневно принимать от разных болячек.

– Знаю, что с вами на темы здоровья говорить бессмысленно. Вы просто не знаете, что такое болеть?

– Очень даже знаю. В последнее время, например, стала хуже видеть. И это становится проблемой. Но говорить со мной на эти темы действительно не слишком интересно. Я тут неважный эксперт. Меня все время спрашивают: может, вы сидите на какой-то диете или делаете особую гимнастику? Видит Бог, нет. Не делаю. Что, может быть, и плохо? Не знаю.

– А что поддерживает и дает силы?

– Искусство. Для меня бесконечно важно, например, регулярно бывать в Консерватории. Я просто заболеваю, если не могу попасть на интересующий меня концерт, на премьеру в Большом театре. Меня всегда радуют приглашения на фестиваль искусств «Черешневый Лес», где, как правило, отлично составлена программа. Пушкинский музей был одним из первых, кого этот фестиваль включил в свою орбиту. Мы сделали вместе несколько интересных проектов. Можно назвать и ретроспективу театральных костюмов Франко Дзеффирелли, и выставку графики Николая Жукова ко Дню Победы. А ведь были еще одиночные визиты великих полотен Пармиджанино и Сандро Боттичелли из итальянских музеев. И ретроспектива легендарного модельера Роберто Капуччи «Костюмы и современники» и проект графики и рисунков Тонино Гуэрры «Латерны Толстого». А разве можно забыть первую по сути большую выставку живописи и графики Моисея Фейгина «Исповедь Арлекина»? Да много чего было, о чем я вспоминаю с теплотой. Мне близка тема Михаила Куснировича – тема созвучия в искусстве, которая заложена в основе «Декабрьских вечеров» Святослава Рихтера в нашем музее с 1981 года. Когда различные виды искусств, по-разному соотносясь друг с другом, создают более объемную и яркую картину мира. И в этих двойных, а то и тройных отражениях ты лучше начинаешь понимать и узнавать себя подлинного. Собственно, в этом и заключается магия настоящего искусства.

#С Михаилом Куснировичем на фестивале «Черешневый Лес», 2008 год

«Я думаю, что я человек 30-х годов. Музей мирового искусства дает каждому человеку,
который долго работает в музее, специальное измерение внутреннее…»

Ирина Александровна Антонова.

Легендарный директор, ныне куратор, музея изобразительных искусств имени Пушкина Ирина Александровна Антонова с 20 марта 2017 года принимает поздравления с юбилеем. И это один из редких случаев, когда о возрасте дамы можно говорить с восхищением. Ей исполнилось 95 лет! Впрочем, поверить в это практически невозможно.

Большую часть своей жизни она посвятила Музею изобразительных искусств, в ответ он вписал её имя в историю мировой культуры. Антонова - легендарный куратор. Именно она открыла советской публике целые пласты зарубежного искусства, она инициировала диалог культур, как никто другой способствовала разрушению железного занавеса. Перечислять звания, должности и награды Ирины Антоновой можно бесконечно, но этого не требуется, достаточно просто назвать имя.

Неутомимая Ирина Александровна, как и последние полвека, стоит у руля Пушкинского,
она всё также деятельна и энергична, и угнаться за ней сложно даже молодым. О себе Ирина Александровна рассказывает редко, все больше о музее.

В передаче из серии Линия жизни - легенда музея им. Пушкина Антонова,
рассказала не только о выставках музея, на что сейчас «мода» в искусстве и о многом другом, но и о себе. Вот некоторые выдержки из передачи Линия жизни Ирины Антоновой, любезно представленные каналом «Культура» на страницах своего сайта.

«Я вдруг подумала, что линия моей жизни может показаться вам излишне прямой и потому скучноватой, и не очень интересной. Так получилось, что я родилась в Москве, окончила школу, поступила в ИФЛИ, - был такой замечательный Институт философии, литературы и истории, который в скором времени соединили вместе с Университетом. Затем я поступила на работу в Музей, как оказалось, на всю жизнь.

Я вышла замуж - и тоже оказалось, на всю жизнь. Я никогда не красила волосы, то есть не пыталась изменить свой имидж внешний. Может быть, это говорит об отсутствии какого-либо воображения. И я бы сказала более того: где-то на рубеже детства и юности возникли какие-то жизненные устои, которые, как я теперь поняла, остались со мной на всю жизнь.

Люди иногда говорят о себе: «Я шестидесятник», «Я семидесятник».
Я думаю, что я человек 30-х годов. Это очень сложное трудное время, но это время страхов и время идеалов, как это не противоречит одно другому. Больше того, я, наверное, человек, происходящий даже из 20-х годов. И в этом смысле, скажу вам сразу, я где-то очень хорошо понимаю и разделяю те идеалы, с которыми делалась Октябрьская революция.

Я думаю, что это вечные идеалы: равенство, братство - для людей, которые совершают революции - буржуазную французскую революцию, и Октябрьскую революцию, которую неправильно называют «переворот», потому что это была революция, - и меня в этом убеждают прежде всего искусство и культура этого времени.

Поэтому для меня среди тех высоких фигур 20 столетия, которые создали 20 столетие не только в нашей стране, но и мире, остается и Блок, и Горький, и Маяковский, и Кандинский, и Родченко, и Малевич, и, конечно, Мейерхольд, и Эйзенштейн в кинематографе.

Вся жизнь моя оказалась связана с Музеем, и я не жалею об этом. Я думаю, что музей - это фантастическое создание, это удивительный организм, особенно такой музей, в котором работаю я, - музей мирового искусства, где перед вами проходит вся мировая история искусства, начиная с Древнего Египта и кончая сегодняшним днем. Это дает каждому человеку, который долго работает в музее, как мне кажется, специальное измерение внутреннее: он соотносит себя со всем миром.

По воспитанию я, конечно, интернационалист и всегда таким была.
И если бы я была не так мала в 30-х годах, то, наверное, поехала бы воевать в Испанию. То, что я попала в этот музей, оказалось для меня - по тому, как я формировалась в детстве, - вполне органичным, наверное, поэтому я осталась в музее на всю жизнь».

Из интервью с Ириной Александровной:

- Кем Вы в детстве мечтали быть?

Очень хотела быть балериной, если не в театре, то хотя бы на лошади в цирке. Я любила и очень люблю цирк. Я считаю, что в цирке работают самые потрясающие люди. Вот уж кто не может сымитировать ни работу, ни что-либо другое - всё надо делать, иначе погибнешь. Какое-то время я хотела быть физиком, и даже собиралась поступать на физмат, но это тоже отошло.

- Откуда в такой хрупкой интеллигентной интеллектуальной женщине столько силы? Она у Вас врожденная или приобретенная?

Если сказать очень откровенно, я уж не такая хрупкая, это вечный предмет моих забот. Я не знаю, что как складывается, но были очень серьезные удары судьбы - трагические и в личном плане, и в плане жизни страны. Потому что те, кто не пережил периоды между 1946-1947 и 54 годом - те просто многого не знают о нашей стране, Но, наверное, особенность моего поколения состоит в каком-то преувеличенном, но очень органичном, генетическом оптимизме, который в нас заложен.

И может быть, такой генетический оптимизм он привел к такому…
Я обладаю одним абсолютно неинтеллигентным качеством - я не подвержена депрессиям. Я не испытывала, не знаю, что это такое. Так же как во мне нет цинизма. Есть много недостатков - цинизма нет. Кстати, цинизм не обязательно недостаток.

- Много разговоров в правительстве о том, что надо возрождать культуру, искусство, а конкретно что-то делается?

Нет. Мало что делается на сегодня. Какой-то программы масштабной я пока не вижу.
Что-то делается, но очень выборочно и не всегда понятно, по какому признаку. Ну, скажем, огромные суммы министерства переходят в Петербург. Мы радуемся за наших коллег, но все-таки не только они существуют, и мы понимаем, почему это происходит. Это не есть программа, это есть конъюнктура сегодняшнего дня.

Хотя Петербург - великий город, мой отец родился там, себя наполовину чувствую жительницей этого города. Но я должна откровенно сказать, что, когда я с высоких трибун слышу разговоры о духовности и так далее, меня это, скорее, раздражает. Я понимаю, что это чисто внешние реверансы, которые никак не подкреплены действиями и истинным пониманием дела.

Вместе с тем, если в чем-нибудь Россия сейчас более нуждается, - она нуждается в укреплении именно этого сектора. Это изначально, так должно быть для нашего отечества.

- У Вас очень аристократический облик, Вас можно сравнить с королевой Англии Елизаветой. Какие у Вас отношения с бытом?

Спасибо за добрые слова и неожиданное сравнение. С бытом... Когда я пришла в музей, молодые сотрудники занимались тем, что они собирали воду, и работа с ведром и тряпкой была основной научной работой.

С бытом… Я давно с 1964 года вожу машину, в субботу еду на рынок,
в магазин, покупаю продукты, привожу домой и готовлю сама. Методы у меня скоростные, выработанные жизнью, которые обеспечивают мне все это быстро делать Я всю жизнь жила с моей мамой, она прожила 100 лет и пять месяцев.

И надо вам сказать, что она не просто прожила - она была деятельна до 98 лет,
когда она упала и сломала ногу. А до этого она была моя левая и правая рука, это был мой тыл, самое дорогое, что у меня было в жизни. И она помогала мне жить в разных планах, не только в бытовом. А сейчас - ну что же, все надо делать».

Юбилеи Ирина Александровна давно считает стихийным бедствием.
И этот - 95-й, решила провести, конечно, в музее.

«Немножко тяжеловато это выносить. Я подумала, мне бы хотелось как артисту: в день своего рождения он выходит на сцену, вот и я инициировала учёный совет на тему о музейном городке, о наших планах», - признается Ирина Антонова.

Единый комплекс, целый городок вокруг музея, о котором говорил ещё Цветаев, - её мечта.
К реализации Ирина Антонова идёт планомерно всю свою жизнь.

В день славного юбилея предлагаю посмотреть документальный фильм
«Свидетели. Ирина Антонова. Телемемуары» , где Ирина Александровна рассказывает о своей жизни, полной драматических событий, потерь и обретений.

Что можно сказать. Обаятельная, сильная личность. Пройдя через множество испытаний,
эта хрупкая женщина не утратила таланта жить.

С юбилеем, дорогая Ирина Александровна!

Долгие лета.

Родилась 20 марта 1922 года в Москве. Отец - Антонов Александр Александрович. Мать - Антонова Ида Михайловна. Супруг - Ротенберг Евсей Иосифович (1920г.рожд.), искусствовед, доктор наук, работает в Институте истории искусствознания заведующим сектором. Сын - Борис (1954г.рожд.).

Ирина росла в семье, где все любили искусство, музыку, литературу, театр. Мама окончила Харьковскую консерваторию по классу фортепиано, но не смогла реализовать себя профессионально - помешала Гражданская война. Отец родом из Петербурга, был активным участником революции, членом партии с дореволюционным стажем, работал электриком на корабле. Жизнь его сложилась так, что он нашел себя в другом деле: стал специалистом по стеклу, а позже - директором Института экспериментального стекла. При этом очень любил театр и в молодые годы даже играл в спектакле "На дне" М. Горького в том самом театре, в труппе которого состоял впоследствии ставший знаменитым актер Скоробогатов. Очень любил бывать с дочерью в театрах, операх, балетах.

В 1929 году отца направили на работу в Германию. Ирина с родителями прожила там до 1933 года. За это время она освоила немецкий язык. Изучив его, прочла в оригинале Гете, Гейне, Шиллера. Сразу после прихода к власти нацистов семья Антоновых уехала в Союз.

В школе Ирина училась хорошо. Она хотела поступать на механико-математический факультет МГУ, но любовь к искусству оказалась сильнее, и И.Антонова стала студенткой ИФЛИ. Этот вуз просуществовал всего семь лет, однако немало выдающихся людей искусства вышли из его стен. С началом войны вуз закрыли, а факультеты присоединили к МГУ. Так, проучившись в ИФЛИ около года, Ирина стала студенткой университета. Во время войны она прошла курсы медсестер, работала в госпитале. В 1945 году закончила университет и была приглашена на работу в Музей имени А.С.Пушкина. Тогда при нем была аспирантура, в которой Ирина училась. Областью ее научных исследований было искусство Италии эпохи Возрождения.

В 1961 году она была старшим научным сотрудником, когда ей был предложен пост директора музея. С февраля 1961 года по настоящее время И.А.Антонова - директор Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина, одного из крупнейших и авторитетнейших музеев России и мира.

За долгие годы устоялось мнение, что Русский музей в Санкт-Петербурге и Третьяковская галерея в Москве специализируются только на произведениях русских художников, а Эрмитаж и Музей имени Пушкина - музеи западного типа. От нового директора требовались смелость и отвага, чтобы идти вразрез с идеологическими принципами тех лет, устраивать "смелые" выставки.

"Золотыми" годами музея И.Антонова считает вторую половину 60-х годов, вплоть до перестройки. По новаторским замыслам работы музея можно сравнить с театром на Таганке тех лет. Так, в 1966 году, несмотря на возражения тогдашнего министра культуры Е.Фурцевой, в музее прошла выставка Тышлера. Позже была проведена выставка работ А. Матисса. В стенах музея исполнялись музыкальные произведения, появление которых трудно представить в те годы даже в консерватории: Стравинский, Шнитке, "Всенощная" Рахманинова. С 1967 года по ее инициативе в музее ежегодно проводятся Випперовские чтения - конференции памяти бывшего научного руководителя музея профессора Б.Р.Виппера.

В 1974 году под руководством И.А.Антоновой была проведена коренная реорганизация экспозиции музея. С этого времени в музее организуются "смешанные" выставки. Например, выставка портретов, где соседствовали работы (к примеру) Ренуара и Серова или же портреты одного и того же человека, выполненные русским и зарубежным художником. Это позволяло посетителям сравнить, как отечественные мастера выглядят в контексте мировой художественной культуры. Эти выставки производили огромное впечатление на публику.

В 1981 году в музее состоялась большая выставка "Москва - Париж". Сначала она проходила в центре Помпиду в Париже, потом - в ГМИИ. Она была одной из самых авангардных художественных выставок XX столетия. Были показаны работы Малевича, Кандинского, Филонова... Ее посетили тысячи людей. В 90-х годах была проведена уникальная выставка - "Москва - Берлин. Тоталитарное искусство" - русское и немецкое, на которой было представлено даже то, что боялись показать немцы. Выставка явилась прорывом из изоляционизма...

В конце 80-х годов по инициативе и при непосредственном участии Ирины Антоновой была разработана государственная программа развития музея. В рамках программы в 1995 году в ГМИИ был открыт музей личных коллекций. К настоящему времени собрано уже более сорока коллекций.

В 1996 году И.А.Антонова явилась инициатором открытия Учебного художественного музея имени И.В.Цветаева, который развернут в здании Российского государственного гуманитарного университета. Этот отдел ГМИИ имени А.С.Пушкина создавался на материале музейных коллекций слепков скульптуры древнего мира, средневековья и Возрождения.

В 1998 году в основном здании музея был открыт новый зал - Зал истории музея, экспозиция которого знакомит с важнейшими вехами создания музейных коллекций. Экспозиция показывает, как учебный музей слепков постепенно превращался в настоящую сокровищницу мирового искусства. В том же году И.А.Антоновой был создан еще один отдел музея - Мемориальная квартира Святослава Рихтера. В настоящее время готовится открытие детского центра эстетического воспитания детей.

В 1998 году музей отметил свое 100-летие. До сих пор датой открытия музея считался 1912 год. Однако днем рождения музея решено было сделать дату его закладки, которая состоялась в 1898 году в присутствии Николая II. Столетие закладки музея отмечалось в помещении Большого театра. Это стало событием культурной жизни современной России. В нем приняли участие М. Плисецкая, Ю. Башмет, многие выдающиеся деятели культуры и искусства.

Заметное достижение в работе музея - организация фестивалей "Декабрьские вечера". Целая серия интересных программ была задумана еще совместно с С.Т.Рихтером. Великий маэстро неоднократно принимал в них участие, так же как И.Архипова, Е.Нестеренко, Е.Кисин. Неизменными участниками "вечеров" были Г. Кремер, М. Плетнев, О.Коган, В.Третьяков, Н. Гутман, Ю. Башмет, Э. Вирсаладзе. В 2000 году "Декабрьские вечера" пройдут в двадцатый раз.

Начиная с первой половины 60-х годов И.Антонова участвует в Международном совете музеев при ЮНЕСКО (в течение 12 лет - вице-президент, а с 1992 года - почетный член). В течение 6 лет она возглавляет Международный комитет по воспитательной работе. Более 30 лет она участвует в работе советского национального совета музеев.

И.А.Антонова - автор более 100 публикаций (каталогов, статей, альбомов, телевизионных передач, сценариев научно-популярных фильмов). На протяжении ряда лет вела преподавательскую работу на искусствоведческом отделении МГУ, в Институте кинематографии, в аудитории ГМИИ имени А.С.Пушкина, в Институте восточных языков в Париже.

И.А.Антонова - действительный член Российской академии художеств, академик Российской академии образования, член-корреспондент Академии Сан-Фернандо в Мадриде (Испания), доктор Российского государственного гуманитарного университета, имеет почетную степень Honoris Causa, звание "Заслуженный деятель искусств России". Является член Президентского совета по присуждению Государственных премий. Наряду с О. Табаковым, А. Вознесенским, З. Богуславской, А. Битовым, В. Васильевым, В.Абдрашитовым, В.Аксеновым, Э. Неизвестным, Ю. Башметом она - постоянный член жюри национальной премии "Триумф", член коллегии Большого театра.

В 1995 году удостоена Государственной премии Российской Федерации.

Награждена орденами Октябрьской Революции, Трудового Красного Знамени, "За заслуги перед Отечеством" III степени, а также орденом Командора литературы и искусства Франции.

Ирина Антонова свободно владеет немецким, французским и итальянским языками, а также немного английским. Она очень любит театр, балет, музыку. Особенно выделяет Шопена, Вагнера, Малера, из вокалистов отдает предпочтение Монтсеррат Кабалье. Любимое занятие с детства - чтение книг (классических и современных). Любит и стихи, и прозу, особенно ценит Астафьева, Солженицына, Ахмадулину, Битова.

Среди ее пристрастий - вождение автомобиля, которым она управляет с 1964 года. Как говорит сама Ирина Александровна, "не мой дом, а моя машина - моя крепость", подразумевая, что машина - это замкнутое пространство, в котором можно отдохнуть наедине с самой собой, подумать, помечтать во время дороги, что очень важно для человека, работа которого связана с постоянным общением с большим количеством людей. Увлекается плаванием.

Еще совсем недавно Ирина Александровна отмечала свое 90-летие, а весной этого года Президенту ГМИИ им. А. С. Пушкина исполнилось 95 лет. О ее жизни близкие и друзья говорят с восхищением и одновременно с грустью в глазах, ведь Борис Ротенберг, сын Ирины Антоновой болен . И в нашей статье мы расскажем вам все об этой смелой женщине.

Краткая биография Ирины Антоновой

Рассказать о жизни Ирины Антоновой в двух словах просто не возможно, но мы попробуем. Ирина Александровна родилась в 1922 году, в Москве. От своей мамы она унаследовала любовь к музыке, а от отца – к театру.

С 1929 по 1933 году ее семья жила в Германии, но после прихода к власти нацистов, им пришлось вернуться в Советский Союз. После школы Ирина Александровна поступила в Московский Институт философии, истории и литературы, но получить высшее образование она смогла только после окончания войны.

Работать в музее им. А. С. Пушкина Ирина Антоновна начала еще во время своего обучения в институте. В 1961 году ее назначили на пост директора музея, который она занимала более 40 лет. Все свое время Ирина Антоновна посвящала работе в музее, даже в самые тяжелые времена для искусства. Так в 60-е годы, когда в стране действовал закон цензуры, она проводила такие смелые выставки, как показ работ Матисса и Тышлера, организовывала музыкальные вечера, на которых звучали Рахманинов, Стравинский, а, как известно их не жаловали советское правительство.

В 70-е годы под ее руководством в музее была проведена полная реорганизация экспозиций и выставочных залов. Ирина Александровна настояла на том, чтобы картины западноевропейских художников, которые пролежали в запасниках музея десятилетия, были отреставрированы и выставлены на обозрение. Только благодаря Ирине Антоновне советские зрители смогли увидеть работы великих художников разных стран.

В период перестройки Ирина Александровна вывела музей на новый уровень: выставки стали принимать масштабное мировое значение. В 1998 году музей отпраздновал свое 100-летие и заслуги Ирины Антоновны в том, что музей встал в один ряд с такими очагами культуры, как Эрмитаж, Лувр, Британский музей.

Сегодня музей им. А. С. Пушкина насчитывает 600 000 произведений искусства, на его территории открылись новые музеи частных художников и импрессионистов. Но, по словам Ирины Антоновой для полноценной работы требуется строительство целого музейного городка.

Ирина Антонова, Евсей Иосифович и их сын Борис Ротенберг

В последнее время говорят, что семья – это что-то отжившее, но есть пары, которые смогли пройти через все испытания и сохранить свою любовь. Именно такой идеальной парой можно назвать Ирину Антонову и Евсея Ротенберга.

Ирина Антонова никогда не любила говорить о своей личной жизни, но для нас достаточно знать, сколько лет они с мужем прожили вместе, и какие им испытания им пришлось пройти. И этой паре выпало самое тяжелое испытание: Борис Ротенберг, сын Ирины Антоновой и Евсея Иосифовича болен .

Ирине Александровне не раз задавали вопрос: чем болен Борис Ротенберг , какой диагноз , как долго он болеет и как она живет с такой болью в сердце. В одном из интервью Ирина Александровна рассказала, что они с мужем долгое время пытались создать полноценную семью, они очень ждали этого ребенка и когда уже погасла последняя надежда, на свет появился Борис. До 6 лет, их сын рос одаренным, музыкальным мальчиком, он и сейчас может прочитать «Евгения Онегина» наизусть, но в 7 лет он заболел. После того, как Ирина Антонова и ее супруг услышали страшный диагноз, все другие проблемы стали казаться для них мелкими и незначительными. Болезнь победить не удалось, даже лучшие врачи не смогли ему помочь, и сегодня Борис Евсеевич Ротенберг прикован к инвалидному креслу.

Со своим мужем Евсеем Иосифовичем, искусствоведом, доктором наук, она прожила 64 года, в 2011 году Евсея Ротенберга не стало.

Сегодня Ирина Антонова Президент музея им. А.С. Пушкина, она продолжает активно участвовать в жизни музея, ходить в театры, на концерты и в цирк. Несмотря на свой возраст она прекрасно выглядит, подтверждению тому фото Ирины Антоновой. Но главное в ее жизни – это сын Борис Евсеевич Ротенберг, она надеется, что найдется человек, который позаботиться о нем, когда ее не станет.

Чем болен Борис Ротенберг, сын Ирины Антоновой , так и не известно. Ни в одном из интервью Ирина Александровна не называла диагноз, все личное закрыто от посторонних глаз. Однажды Первый канал попытался выяснить, чем болен Борис Ротенберг, в ответ пресс-служба музея выпустила официальный меморандум, подобный тому, с которым выступает Букингемский дворец, когда затрагивается личность Королевы: никто не должен приближаться слишком близко и никто не должен ничего знать.