I. Русская интеллигенция XIX века: понятие, формирование, состав

Термин «интеллигенция» был введен писателем Петром Дмитриевичем Боборыкиным (1836-1921) в 1866 году и из русского перешел в другие языки. Боборыкин определял ее как «высший образованный слой нашего общества» . Проблема толкования этого понятия имеет многолетнюю историю. В. Даль определял интеллигенцию как «образованную, умственно развитую часть жителей», но он отмечал, что «для нравственного образования у нас нет слова - для того просвещения, которое образует и ум и сердце».

Н. А. Бердяев предлагал определение: интеллигенция как совокупность духовно-избранных людей страны. То есть духовная элита, а не социальный слой. Он считал, что именно верховенство совести – доминирующая черта в нашей интеллигенции, что «русская интеллигенция есть совсем особое, лишь в России существующее, духовно-социальное образование» . Но он, же отмечал и такие характерные русские черты, как «раскол, отщепенчество, скитальчество, невозможность примирения с настоящим, устремленность к грядущему, к лучшей, более справедливой жизни…» Н. Бердяев исходил из того, что для интеллигенции характерны и рефлексия, и стремление, к переделке общества исходя подчас из умозрительных концепций, и некритическое отношение к западным теориям, и настроенность на радикалистские по своему характеру действия. Корни формирования особого российского типа интеллигенции лежали по Бердяеву, в самой нашей истории. И с этим нельзя не согласиться, поскольку в России интеллигенция всегда играла роль большую, чем люди умственного труда. Это был своего рода нравственный ориентир, хранитель моральных устоев общества.

Д. С. Лихачев определяет понятие интеллигенции как чисто русское и содержание его преимущественно ассоциативно-эмоциональное: «Русская интеллигенция – явление почти уникальное, везде были интеллектуалы, везде развивалась научная мысль. Но нигде, кроме России, жизнь интеллигенции не была так тесно связана с народной жизнью. Нигде не было в ее рядах такого единства, такой преемственности в служении общественному долгу» . По его мнению, интеллигент – представитель профессии, связанной с умственным трудом (например, врач, ученый, художник, писатель), и человек, обладающий «умственной порядочностью». Основной принцип интеллигентности – интеллектуальная свобода, свобода как нравственная категория. По мнению Лихачева, интеллигентность в России – это, прежде всего «независимость мысли при европейском образовании».

Российская интеллигенция занимала особое место в структуре провинциального общества. Она несравнимо больше, чем столичная интеллигенция была знакома с бедами и нуждами местного населения, могла быстрее реагировать на возникающие проблемы, оказывать нес6ходимую помощь и поддержку нуждающимся. «Степенная, размеренная жизнь провинции далека от политики. В провинции важнее оказывалось реализовать насущные потребности населения в здравоохранении, просвещении, бытовом жизнеобеспечении, чем предпринимать попытки изменить государственное устройство» .

Специфика положения интеллигенции в российской провинции проявлялась в ее стремлении всеми силами содействовать удовлетворению этих повседневных потребностей. Здесь интеллигенция находилась в непосредственной близости к народу. Прекрасно осознавая его насущные потребности, она делала вес возможное для улучшения положения народных масс, находя для этого новые способы.

Влияние провинциальной интеллигенции на общественное сознание и поведение во многом было обусловлено тем, что деятельность интеллигента в провинции не ограничивалась выполнением исключительно профессиональных обязанностей. Здесь он, нередко, еще и духовный наставник, и пример социального поведения, и хранитель нравственных устоев. Свои стремления служить обществу интеллигенция осуществляла через общественные организации, наиболее активно действовавшие во второй половине XIX века.

Одними из первых начали возникать Общества врачей (например, в Тульской губернии в 1860г.). Помимо другой самой разной деятельности, врачи устраивали народные чтения по вопросам санитарии и гигиены, которые, в свою очередь, позволили постепенно расширить знания простого народа в медицинской сфере и изменить отношение населения к этим вопросам. Члены обществ сотрудничали с местными органами самоуправления, проводили в жизнь различные общественные инициативы, часто сообща с другими общественными организациями интеллигенции, членами которой иногда являлись сами. Кроме этого создавались многочисленные организации преподавателей, ученых, артистов, музыкантов и т. п.

Общества ежегодно предоставляли губернатору отчеты о своей деятельности. Органы полиции и жандармерии, а так же представители различных ведомств, курировали общественные организации, осуществляя, тем самым текущий контроль над их деятельностью. Несомненно, были трудности во взаимодействии организаций и власти, но «не редкостью являлись случаи совместного проведения ряда общественно значимых мероприятий силами представителей власти и интеллигенции на местах. Во многом они были обусловлены обоюдным пониманием того, насколько важней для существенного развития является способность власти и представителей общественности договориться между собой, обеспечивая тем самым мирное решение назревших проблем» .

Совместно с представителям интеллигенции местные власти давали жизнь крупным социальным проектам: организовывали общества, открывали учреждения филантропического, воспитательного характера, музеи, что создавало благоприятные условии для развития провинции по всем направлениям.

2. Власть и общество: тульские губернаторы.

Отдельно следует сказать о тульских губернаторах и об их роли в жизни региона, взаимодействия с общественными организациями интеллигенции. Они, как уже было упомянуто выше, много способствовали улучшению системы здравоохранения, поддержки просвещения, кустарных промыслов и т.д.

Например, в сфере образования надо отдать должное Иванову Николаю Петровичу, кавалеру ордена Св. Анны 1-го класса. Благодаря стараниям губернатора, 16 февраля 1802 года было открыто Александровское Дворянское военное училище для бедных и сирых юношей благородного сословия, Для училища обществом Тульских дворян была пожертвована достаточная сумма денег. Император взял училище под свое покровительство и пожаловал ежегодный денежный доход от кабинета 6000 рублей.

Воспитанники обучались русскому слову, богопознанию, географии, истории, языкам немецкому и французскому, арифметике и рисованию. В 1804г. в Туле открылась классическая гимназия - некоторые преподаватели были выпускниками Московского университета, имели научные работы. Директор гим­назии К. Н. Воронцов-Вельяминов был членом общества истории и древностей Российских при Московском университете, Л. И. Сытин - автором «Краткого начертания всеобщей истории» .

В губернской классической гимназии, Александровском военном училище, семинарии была сосредоточена наиболее образованная часть тульского провинциального общества, люди, жизнь которых, по словам И. П. Сахарова, «со­ставляет в истории нашей Родины историю гражданского просвещения» .

Другим губернским начальником, сыгравшим значительную роль в развитии губернии, был Елпидифор Антиохович Зуров (1833 – 1838 гг.). Первое, на что он обратил внимание по вступлении в новую должность, это на упорядочение канцелярии губернского правления, где царил страшный хаос. «Уволив неблагонадежных лиц и заменив их другими, он обеспечил казне успешный сбор податей и недоимок и достиг понижения цен на подрядах в торгах» . В самый разгар этой работы Зуров тяжко занемог и уехал в Москву лечиться.

В его отсутствие страшные пожары опустошили Тулу. Не окончив лечения, Зуров принужден был вернуться домой, чтобы организовать помощь населению. Благодаря учрежденному по Высочайшему повелению комитету, удалось восстановить большую часть потерь и дать возмож­ность возведения новых построек. Стараниями Зурова в Туле был разведен городской сад и построен вокзал на месте грязной конной площади, отне­сенной за городскую черту.

Совершенно удивительной личностью был Петр Михайлович Дараган (1850 – 1865 гг.). По его приказу была открыта Тульская публичная библиотека, основанная в 1833г. Пётр Михайлович Дараган вновь обратился к гражданам с просьбой пожертвовать книги и денежные средства в пользу библиотеки. На этот призыв откликнулись Л. Н. Толстой, И. С. Тур­генев, Д.В.Григорович, А. С. Хомяков, А. В. Сухово-Кобылин, прислав в создаваемое книгохранилище свои сочинения. 20 июня 1857 года состоялось открытие Тульской губернской библиотеки в новом здании Дворянского Собрания.

Уделял он большое внимание благоустройству Тулы. При нем было устроено газовое освещение Киевской улицы, открыта на этой улице контора Дилижансов и гостиница «Московская». При подготовке кре­стьянской реформы в губернии в 1858-1859 гг. работал дворянский комитет, готовящий проект реформы. Петр Михайлович Дараган поддерживал либеральное «мень­шинство» комитета и подверг резкой критике проект, представленный «большинством» комитета за его крепостнический характер. Петр Михайлович, не посчитавшись с мнением дворянства, собственноручно вписал Льва Николаевича Толстого в список мировых посредников Крапивенского уезда, а в 1862 году предупредил семью Толстого о готовящемся в Ясной Поляне жандармском обыске.

Легендарной личностью является Владимир Карлович Шлиппе (1893 – 1905 гг.), общественная деятельность которого, направленная на организацию просветительских, воспитательных упреждений, стяжала ему доброе имя, пользовавшееся уважением и популярностью у населения.

В августе 1896г по его инициативе было образовано Общества для содействия и развития кустарной промышленности в Тульской губернии, президентом которого он сам и являлся. При активном содействии Владимира Карловича в городе Туле был создан кустарный музей, сохранивший богатые традиции тульских кустарей. В 90-е гг. XIX в. В. К. Шлиппе был председателем Общества для устройства народных чтений в городе Туле. Кроме того, в ответ на представления губернатора в Министерство внутренних дел было разрешено устройство народных чтений в нескольких пунктах Тульской усади. Данные мероприятия в Тульской губернии проводились при тесном сотрудничестве местной администрации в лице губернатора, тульского земства, тульской Городской Думы и представителей различных обществ тульской интеллигенции (Н. А. Цветков, П. А. Верещагин, Н. И. Соколов и др.) .

Не меньшую пользу местному населению принесла поддержка губернатором В. К. Шлиппе инициативы Попечительства о народной трезвости в Тульской губернии в сооружении в Туле Народного дома. Сам губернатор явился инициатором, а затем учредителем детской больницы в городе Туле.

Таким образом, общественная деятельность тульских губернаторов оказалась необычайно плодотворной. И, на наш взгляд, их в определенном смысле можно причислить к интеллигенции, поскольку, если исходить из точки зрения В. Даля об интеллигенции как «образованной, умственно развитой части жителей» и мнения Д.С. Лихачева о ней как о людях, обладающих «умственной порядочностью», то описанные нами губернаторы вполне этим критериям удовлетворяли.

3. Интеллигенция – нравственный пример. Общественная деятельность рыцарей морали:

А) педагоги.

Говоря об интеллигенции как образованной части российского общества, нельзя не рассказать об учителях и врачах как ее основе. История Тульского края XIX столетия пронизана целой плеядой блестящих педагогов, таких как К.Д. Ушинский, С.Д. Нечаев, а также просветительская деятельность В.А. Левшина и Л.Н. Толстого. Все они внесли свой огромный вклад в дело процветания Тульской губернии.

С. Д. Нечаев не был уроженцем Тульской губернии, да и жил в наших краях всего семь лет, с 1817-го по 1823г., однако по тому вкладу, который он внес здесь в развитие народного образования, культуры, его смело можно причислить к людям, составляющим гордость земли тульской. «Создатель целой сети учебных заведений, причем не, только для детей дворянства, но главным образом для простого народа, член ранней декабристской организации «Союз Благоденствия», сплотившей, вокруг себя лучшую тульскую интеллигенцию, С. Д. Нечаев должен занять свое место в истории Тульской губернии и в истории общественно-политического движения России первой половины XIX в.» .

Степан Дмитриевич Нечаев родился 18 июля 1792 г. Его отец был предводителем дворянства Данковского уезда Рязанской губернии, богатым помещиком, владевшим землями в Рязанской и Тульской губерниях. Ро­дители были в состоянии дать сыну хорошее домашнее образование, что позволило ему, не проходя курса, получить аттестат Московского университета.

В 1817 г. Нечаев переехал в Тулу и стал директором училищ Тульской губернии. Учебных заведений в Тульской губернии было тогда крайне мало: в Туле Александровское дворянское военное училище, губернская гимназия и уездное училище, да и в губернии два уездных и три приходских училища, где обучались всего 245 учеников, в основном - дети дворян и купцов. С. Д. Нечаев начал развивать сеть учебных заведений Тульской губернии. Главной своей целью он сделал распространение просвещения среди простого народа. В марте 1820г. Нечаев подал на имя тульского губернатора донесение, в котором говорил о средствах, необходимых для заведения в Туле ланкастерской школы, «обще­полезного сего заведения», и просил губернатора призвать тульское дворянство собрать для этого денежные пожертвования.

Тульская власть поддержала благое начинание. Был объявлен сбор пожертвований, и благодаря стараниям Нечаева собрано более пяти тысяч рублей. «28 июня 1820г. в Туле состоялось торжественное открытие центральной школы взаимного обучения. В ней обучалось до ста человек из беднейших слоев населения. Вскоре в Туле были созданы еще две школы взаимного обучения: ланкастерская и жалонерная школы 3-й Гренадерской дивизии» .

Поистине учителем «от Бога» был другой выдающийся туляк Константин Дмитриевич Ушинский (1824 – 1871). И, хотя деятельность его в основном связана с работой в столице, все же считаем необходимым рассказать о нем. В историю отечественной педагогики К. Д. Ушин­ский вошел как «учитель русских учителей». Прежде всего, он много, упорно учился сам, относясь к себе с редкостной беспощадностью. В 1859г., уже как известный автор статей на педагогические темы, К. Д. Ушинский назначается инспектором классов Смольного института. Здесь он разрабатывает проект нового учебного плана, упрощавшего тяжеловесную, устаревшую структуру института. Константин Дмитриевич отстаивает новые методы обучения, направленные на серьезное умственное развитие учащихся творческую, самостоятельную работу. В то же время составляет для подготовительного обучения в начальных классах популярную книгу для чтения «Детский мир» . Выдвигая родной язык на первое место в системе обучения, К. Д. Ушинский, горячий пропагандист естественных наук, подготовил для детей тщательно обдуманное занимательное изложение развития животного мира от простейших к человеку.

В последние годы жизни он работал над созданием грандиозного труда - «Педагогической антропологией», посвященной человеку и его душевной жизни во многих взаимосвязях.

Тяжело пережив трагическую гибель семнадцатилетнего сына, К. Д. Ушинский умер от обострения много лет мучившей его болезни - хронического воспаления легких. Но идеи великого педагога не теряют своей ценности и до сего дня.

Особо стоит сказать о просветительских организациях второй половины XIX века. Среди просветительских и научных обществ, возникавших в российской провинции во второй половине XIX века, особое место занимали: общества и попечительства о народной трезвости, организации церковной интеллигенции, библиотечные и историко-археологические общества.

Один из наиболее продуктивных способов содействия поднятию уровня народного образования, который применяла интеллигенция - устройство народных чтений. Так Комиссия по устройству народных чтений в городе Туле (с 1884г) работала вместе с Обществом тульских врачей, Тульским Городским комитетом попечительства о народной трезвости. Епифанским попечительством о народной трезвости.

Совместными усилиями удавалось увеличить количество устраиваемых чтений и разнообразить их содержание. Чтения, проводившиеся в аудиториях Тульского городского комитета Попечительства о народной трезвости в январе - марте 1903г, имели сле­дующие названия: .«Вино, человека сгубило» (П. И. Волгин), «О дифтерите» (Ю- П. Цейтлин), «Русско-турснкая война 1877-1878 гг.» (Н. Н. Элвчанович), «Тарас Бульба», «Вий» (Н. П. Гри­банов), «А. Невский» (П И. Мадицкий) и другие .

Тульское общество трезвости и Тульский городской Коми­тет попечительства о народной трезвости открывали свои библиотеки в губернском городе. Первая библиотека (июнь 1899г.) начала свою работу при чайной общества на Пятницкой улице в доме Сапельникова, рядом с торговым центром, на одной из оживленных улиц города. Тульский городской Комитет «попечительства о народной трезвости в феврале 1902г. открыл библиотеки в Чулкове и в Заречье.

Попечительства о народной трезвости в уездах так же не оставались в стороне от вопросов народного просвещения. Так. при Новосильском попечительстве Тульской губернии силами его членов была открыта бесплатная библиотека-читальня, книги ко­торой пользовались большим спросом среди местного населе­ния". В Крапивне при чайной местного Общества трезвости в 1903г. была открыта библиотека для народа.

В Козельском уезде Тульской губернии местным попечительством о народной трезвости в 1902г. была открыта библиотека, в которую записались 156 человек (преимущественно - ученики местной школы) .

В. И. Смидович (1835-1894) был одним из первых детских врачей Тулы. Не меньшую известность получила его деятельность по изучению и улучшению санитарного состояния города оружейников.

В. И. Смидович родился 3 сентября 1835г. в украинском городке Каменец-Подольском в семье поляка-эмигранта. Первоначальное образование получил в Одессе. В 1855г. успешно окончил Тульскую гимназию, а через пять лет - медицинский факультет Московского университета. В 1860г. В. И. Смидович вернулся в Тулу и стал работать ординатором в больнице Приказа общественного призрения .

2 ноября 1864г. по инициативе Викентия Игнатьевича в Туле была открыта бесплатная лечебница для приходящих. Смидович хлопотал о средствах для ее открытия и работы, позаботился, чтобы здесь же организовали аптеку, стал безвозмездно трудиться в лечебнице, а со временем возглавил ее. В 1867г. он вышел в отставку и занялся частной практикой.

Кроме здоровья малышей, Викентия Игнатьевича волновали многие вопросы здравоохранения. Например, санитарное состояние Тулы, заболевания и смертность горожан, эпидемии, условия жизни населения города, в особенности бедняков. При городской думе в 1887г. Смидович организовал и возглавил санитарную комиссию.

В первый же год существования санитарной комиссии Викентий Игнатьевич осмотрел и нанес на карты все трясины и болота города, чтобы повести санитарное наступление на эти гиблые места. По его рекомендации был спущен Демидовский пруд, затопивший окрестности, приведены в надлежащий порядок многие городские водосточные канавы. «Два года В. И. Смидович вместе с II. П. Белоусовым вел непримиримую борьбу с тульским губернатором за то, чтобы воду для городского водопровода брать из Рогожинского колодца, находившегося за городом, более чистого, чем городские: Надеждинский в Заречье и Никольский в Чулкове. Из-за «беспокойного характера» Смидович потерял место домашнего врача в доме губернатора» .

Викентий Игнатьевич был участником почти всех съездов земских врачей, часто выступал перед коллегами, называя съезды «трибуной врачей», местом обсуждения насущных и неотложных дел медицины. 29 ноября 1891г. по инициативе В. И. Смидовича, в городе была проведена перепись населения. Выяснилось, например, что в Туле - 85 642 жителя. Средняя продолжительность жизни - 21,1 года. По его инициативе было создано в 1862г. Общество тульских врачей.

В состав Общества тульских врачей в 60-90-е годы ХIХ века входили известные и уважаемые местным населением представители тульской интеллигенции: В. Г. Преображенский, П. Г. Позднышев, И. П. Александров, Ф. С Архангельский, Л. Г Боровский, Э. И. Виганд, А. В Воскресенский, Н. А. Кнерцер. С. А. Шмигиро, П. П. Белоусов, М. А Щеглов, Н. А. Соболев, Н. П. Каменев, Ю. П. Цейтлин, В М Фролов, А. П. Щепетов, Ульянинский, Л А. Лейбензон и др. Многие из них занимались активной общественной деятельностью, стремясь поддерживать тесные связи не только в своей профессиональной сфере, но и с другими группами тульской интеллигенции, входившими в состав разных общественных организаций. Члены Общества тульских врачей сотрудничали с местными органами самоуправления, проводили в жизнь различные общественные инициативы, часто сообща с другими общественными организациями интеллигенции, членами которой иногда являлись сами. Так, например, «доктор М. А. Щеглов был также членом Общества трезвости и Тульского общества вспомоществовавщ учащим и учившим, П.П. Белоусов являлся не только членом Тульского отдела Русского общества охранения народного здравия, но вместе с В.И. Смидовичем являлся членом Санитарной комиссии при Городской управе» . 3 ноября 1864 г. была открыта Лечебница для приходящих больных при Обществе тульских врачей.

В 90-е годы в Россию пришла холера. Тульские медики готовились к схватке с этим коварным врагом. Он разрабатывал мероприятия по борьбе с эпидемией, заботился о подготовке дезинфекторов, часто выступал перед горожанами с популярными лекциями о мерах предупреждения страшного бедствия, боролся за образование запасов лекарств и продажу их беднякам по сниженным ценам, выдачу бесплатно. Ему приходилось заведовать холерным отделением больницы. В. И. Смидович умер 15 ноября 1894г. Похоронен на Всехсвятском кладбище.

Другим человеком, оставившим заметный след в истории Тульского края, была Александра Гавриловна Архангельская (1851 – 1905) – детский доктор, одна из первых женщин-врачей. Так сложилась жизнь Александры Гавриловны Архангельской, дочери бедного священника из города Крапивна Тульской губернии, что только к 20-ти годам она научилась читать и правильно писать. В 1872г. она сдала экзамены за шесть классов гимназии и поступила в седьмой, а в 1874г. окончила восьмой специальный педа­гогический класс и получила аттестат на звание домашней учительницы по русскому и немецкому языкам. Осенью того же года Александра Гавриловна поступила на медицинские курсы при Медико-хирургической академии в Петербурге, которые назывались «Особый женский курс» .

15 января 1883г. Московское губернское земство назначило Александру Гавриловну заведовать врачебным участком в селе Петровском Верейского уезда (впоследствии - Звенигородского, ныне - Нарофоминского района), где она проработала до конца своей жизни. Значителен вклад Александры Гавриловны в развитие земской медицины, хирургии. За один только год (1886- 1887) она провела 615 операций. Александра Гавриловна приняла на себя огромный труд по созданию благоустроенной земской больницы в селе Петровском. Появилось отдельное здание амбулатории, хорошо оборудованный хирургический павильон, инфекционное и родильное отделения.

А. Г. Архангельская активно участвовала в работе семи съездов земских врачей, с высокой трибуны которых выступала с отчетами и докладами. Славная представительница земской медицины, одна из первых женщин-врачей, народный доктор Александра Гавриловна Архангельская всю свою кипучую жизнь посвятила заботе о здоровье людей. В хирургическом отделении Петровской больницы (Московская область) Александре Гавриловне Архангельской установлен бюст.

Много сделал для Тулы врач Федор Сергеевич Архангельский (1855 – 1928). Он родился 18 января 1855г. в старинном городке Алексине Тульской губернии. Завершив курс начальной школы, учился в Тульской семинарии. В мае 1879г. Ф.С. Архангельский окончил медицинский факультет старейшего учебного заведения России. По вы­зову земства с большой охотой отправился на должность лекаря в село Песчаное Козловского уезда Тамбовской губернии.

Через два года Федор Сергеевич переехал на жительство в Алексин. Работал уездным и городским врачом, руководил местной больницей. В начале 1884г. Федор Сергеевич занял пост городского врача, а в 1898г. его назначили на должность помощника инспектора врачебного отделения губернского правления. По инициативе Федора Сергеевича с марта 1887г. при городской управе начала функционировать санитарно-исполнительная комиссия (позднее называлась комиссией общественного здравия). Сам Федор Сергеевич с первого дня создания комиссии до ее ликвидации в 1917г. состоял постоянным и активным ее членом, многое сделал для улучшения санитарного положения в губернском центре.

Федором Сергеевичем были разработаны проекты типовых зданий тряпичных складов, составлены правила сбора, сортировки, перевозки и хранения вторсырья. Замечания, сделанные им при обследовании ночлежных приютов, привели (правда, не без борьбы!) к устройству бесплатных ночлежных домов для бедняков. Архангельский по примеру столичных городов, где функционировали женские амбулатории по кожно-венерическим заболеваниям, открыл при губернской больнице специальный бесплатный смотровой пункт. По настоянию неутомимого общественника в городе впервые создали лечебницу для алкоголиков.

Ф. С. Архангельский написал свыше 40 статей и докладов, выступал на II Всероссийском съезде врачей, делегировался на IV Московский форум судебных медиков, различные краевые совещания. Его квалифицированные разборы болезни помещали авторитетные специальные «Вестники», публиковали в трудах и записках научных обществ России и Тульской губернии. Федор Сергеевич Архангельский скончался на семьде­сят четвертом году жизни. Прах его захоронен на Всехсвятском кладбище Тулы.

В) Белоусов и его парк.

Отдельно хотелось бы сказать о главном санитарном враче Тульской губернии Петре Петровиче Белоусове (1856-1896). П. П. Белоусов родился в селе Мантырьево Одоевского уезда Тульской губернии в семье священника местного прихода. Учился он в Тульском и Белевском духовных училищах, в Тульской духовной семинарии и на медицин­ском факультете Московского университета. По окончании университета П. П. Белоусов два года служил сельским лекарем в Каменецке и городовым (городским) врачом в Ямнольске Подольской губернии, затем шесть лет в Одоевском уезде Тульской губернии и в самом городе Одоеве. В мае 1889г. Белоусов был приглашен в Тулу на должность санитарного врача.

«Тула конца 80-х годов XIX в. представляла собой печальную картину: серо-коричневая пыль до небес, грязь по колено, ржавые болота с тучами комаров над ними, лишь на нескольких улицах одинокие, чахлые деревца, общественных садов для гуляния меньше, чем пальцев на руке» . И ни одного парка! В воде, а тем более в почве,- нечистоты. Мудрено ли, что город ежегодно «громили» различные эпидемии: тифа, холеры, желудочно-кишечных заболеваний. Велика была смертность населения. Средняя продолжительность жизни туляков не достигала и 22 лет. Конечно, чаще всего умирали бедняки. Ведь они жили в самых гиблых, сырых местах, на окраинах, в котловине дымного промышленного города.

С 1889г. за «здоровьем» Тулы стал следить санитарный врач П. П. Белоусов, член-учредитель тульского отделения общества народного здравия, истинный патриот города, значение в деле очищения дворов от содержимого отхожих мест имели ассенизационные поля запахивания. В Туле они появились благодаря стараниям Белоусова в 1890г. Это значительно оздоровило город. Петр Петрович Белоусов был инициатором озеленения Тулы. На месте городской свалки в 1892г. им был заложен первый в городе парк площадью в 30 (по другим источникам - 35) десятин. Многие деревья в парке посажены лично самим санитарным врачом. Зеленое чудо доктора Белоусова отлично служит тулякам и в наши дни и будет служить им вечно, если они сумеют сберечь его.

Что касается тульского отделения общества народного здравия, оно было создано в рамках РООНЗ – Русского общества охранения народного здравия, основанного в 1877г. «В состав Общества наряду с врачами входили и интеллигенты других специальностей, а так же чиновники, что является отличительной особенностью Общества и его отделов» .

Тульский отдел РООНЗ занимался содействием «улучшению общественного здравия и санитарных условий России». Достичь этого предполагалось объединением усилий с представителями интеллигенции других профессий (общество состояло из врачей, естествоиспытателей, учителей, архитекторов, инженеров, земских и городских служащих).

Наивысшая активность Тульского отдела РООНЗ пришла на время председательства С. Г. Озерова - известного врача-гуманиста, инициативного общественного деятеля Тульской губернии. С. Г. Озеров, одно время был городской головой, гласным в Городской думе, членом Городской управы Тульского городского попечительства для призрения бедных. По его инициативе Комиссия по вопросам народного образования при Городской думе ввела завтраки в школах города Тулы, позже этот опыт постепенно распространился в других местностях губернии. За развитием и здоровьем детей в городских школах, раньше, чем где-то еще, было поставлено научное наблюдение.

Члены Тульского Отдела РООНЗ большое значение придавали пропаганде медицинских знаний среди населения. С. Г. Озеров опубликовал в «Тульских губернских ведомостях» статью об оспе с просветительской целью» . В Малом зале Дворянского собрания врачи члены Общества В. В. Рудин, М.А. Щеглов читали лекции для всех желающих по наиболее важным медицинским вопросам. Однако эти лекции не привлекли большого внимания населения. «Число слушателей было настолько мало, что, несмотря на бесплатное помещение... расходы на печатание афиши едва-едва были покрыты» Еще не мало усилий пришлось приложить тульским врачам, чтобы изменить отношение населения к медицинским проблемам в сторону осознания их значимости. Однако тульские врачи не опускали рук продолжали распространять «здравые понятия среди населения о различных губительных болезнях», устраивая лекции для народа по конкретным медицинским вопросам

Огромное благо цивилизации - водопровод. Его провели в Туле в 1893г. благодаря усилиям П. П. Белоусова и В. И. Смидовича. До этого времени воду для питья и пищи брали из дворовых и уличных колодцев, из Упы, Тулицы, других рек и речушек. Белоусов умер 2 августа 1896 года. 12 октября 1960г. Тула почтила память подлинного патриота города: Петру Петровичу Белоусову в парке был торжественно открыт памятник.

4) Представители литературы и искусства.

Тульская земля богата не только своими оружейных дел мастерами. К её воспитанникам принадлежат известнейшие писатели, музыканты, художники. Безусловно, не все, о ком пойдет речь, работали в нашем крае, однако, заслуги их настолько велики, что о них нельзя не написать. Первый, кого хотелось бы отметить – А.С. Даргомыжский.

Александр Сергеевич Даргомыжский родился 2 (14) февраля 1813 года в семье чиновника в селе Троицкое Белевского уезда Тульской губернии. В 1817 году Даргомыжские переехали в Петербург, город, оставивший наиболее глубокий след в сознании композитора.

В семье Даргомыжских было шестеро детей. Александр Сергеевич никогда не обучался ни в одном учебном заведении, но получил широкое гуманитарное образование, в котором главное место занимала музыка. Его обучение и воспитание было поручено приходящим учителям. Домашние учителя, многочисленная семья были той средой, которая формировала его характер, вкусы и интересы. В маленьком Саше рано проявились творческие способности, уже в 11-летнем возрасте он начал сам сочинять небольшие фортепьянные пьески и романсы. Музыка стала его страстью.

Знакомство Даргомыжского с М. И. Глинкой в 1834 году оказало большое влияние на дальнейший творческий путь композитора. В 1830-е годы им написано множество песен и романсов, среди них - целый ряд романсов на стихи А. С. Пушкина: "Я вас любил", "Ночной зефир", "Юноша и дева", "Ветроград", "Слеза", "В крови горит огонь желанья", которые у публики имели большой успех, так что в 1843 году были выпущены отдельным собранием. Все эти произведения отличались глубиной психологического выражения, яркой образностью.

Композиторскую деятельность Даргомыжский сочетал с общественно-просветительской. С 1859 года началось его сотрудничество с сатирическим журналом "Искра". Многие заметки и фельетоны о театре и музыке принадлежали перу Александра Сергеевича. В этот же период появились его музыкальные сочинения, написанные в жанре музыкальной пародии: "Старый капрал", "Червяк", "Титулярный советник". В конце 1850-х годов вокруг Даргомыжского сгруппировалась передовая композиторская молодежь - будущие члены творческой группы, известной в истории музыки под названием "Могучая кучка". Даргомыжский сыграл очень важную роль в формировании молодых композиторов, став как бы "крестным отцом" "Могучей кучки".

В 1859 году Даргомыжский вошел в состав русского музыкального общества. В 1867 году он был избран председателем Петербургского отделения РМО. Даргомыжский принимал участие в разработке устава первой российской консерватории.

В последние годы жизни Даргомыжский работал над последней своей оперой "Каменный гость". Поставив своей целью осуществить реформу этого жанра, он создал произведение, целиком основанное на речитативной декламации, фактически полностью сохранив текст Пушкина. Однако свой замысел композитор завершить не успел. "Каменный гость" был закончен Ц.А. Кюи, а оркестрован Н.А. Римским-Корсаковым. Умер композитор 5 (17) января 1869 года в Петербурге.

Находящееся в Туле музыкальное училище носит имя А. С. Даргомыжского. На родине Даргомыжского, недалеко от поселка Арсеньево Тульской области, установлен обелиск великому земляку - бронзовый бюст на мраморной колонне (скульптор В.М. Клыков, архитектор В.И. Снегирев). Это единственный в мире памятник А.С. Даргомыжскому. Там же создан и музей великого композитора. Арсеньевцы гордятся своим земляком и в память о нем нередко устраивают музыкальные праздники под открытым небом "Песни родины Даргомыжского".

Выдающимся театральным деятелем был Семен Иванович Томский (1852 – 1914). И хотя он в отличие от Даргомыжского был уроженцем Калужской губернии, но вся его бурная деятельность связана именно с Тулой.

Томский родился в 1852 году в г. Медыне Калужской губернии. С молодых лет связал свою судьбу с театром. К 1880 году о Томском заговорили как об одном из талантливейших провинциальных артистов. В эти годы он гастролирует в Петербурге, выступления приносят ему успех.

Возвратившись в провинцию, Томский загорается идеей создания общедоступного народного театра, несущего людям свет и радость приобщения к сокровищам культуры. Так актер становится антрепренером и театральным деятелем.

26 декабря 1893 года состоялся первый спектакль театра Томского в Туле. Он проходил в отремонтированном на личные средства антрепренера помещении летнего театра в Кремлевском сквере. Первое время публика с недоверием относилась к спектаклям Томского, плохо посещала театр. Но постепенно театр стал пользоваться успехом. Злободневный репертуар, замечательная игра актеров и прекрасная режиссура выгодно отличали театр Томского от других антреприз. Но 15 апреля 1894 года в театре происходит пожар, полностью уничтоживший деревянное здание вместе с обстановкой, декорациями, костюмами. Но Томский не опускает рук. К концу 1894 года на месте сгоревшего вырастает новое здание театра. Полным ходом идут спектакли.

Цены на спектакли театра Томского были дешевыми, таким образом, он приобщал массы к театральному искусству. Томский много работал с актерами-любителями в Туле, ставил с ним спектакли в театре «Мавритания» в Сапуновском переулке, а также на сцене Народного дома. Но власти не поддерживали его полезные начинания, даже открыто противились им. У Томского не было нормального помещения для театра, ему приходилось скитаться, а в 1907 году и вовсе отказаться от тульской антрепризы.

Лучами света были и последние постановочные работы С.И. Томского. В мае 1913 года, собрав скудные сбережения, старый актер открывает на станции Козлова Засека Московско-Курской железной дороги, близ Ясной Поляны, в одном из любимейших мест отдыха тульских рабочих и интеллигенции, летний театр. Новый театр Томского получает название «Ясная Поляна». Целью театра была пропаганда среди туляков произведений Л. Н. Толстого. Театр пользуется успехом у публики. Однако его материальное положение с первых дней являлось шатким, и вскоре театр прекратил свое существование.

Томский оказался вконец разоренным. Неудача сильно подорвала его здоровье. Томский умер в ночь на 9 января 1914 года в Туле.

Одно из самых значительных явлений в русской живописи второй половины XIX века – это творчество Василия Дмитриевича Поленова. Многогранное творчество художника, где он стремился, применить все свои дарования не знали границ. Он живописец и театральный художник, архитектор и музыкант, во многих отношениях выступал как новатор. Родился Василий Дмитриевич Поленов в Петербурге 20 мая (1 июня) 1844 года в культурной дворянской семье. Его отец - Дмитрий Васильевич Поленов, сын академика по отделению русского языка и словесности, - был известным археологом и библиографом. Мать будущего художника, Мария Алексеевна, урожденная Воейкова, писала книги для детей и занималась живописью. Способности к рисованию были свойственны большинству детей Поленовых, но наиболее одаренными оказались двое: старший сын Василий и младшая дочь Елена, ставшие впоследствии настоящими художниками. У детей были педагоги по живописи из Академии художеств.

После долгих колебаний в 1863 году он, окончив гимназию, поступает вместе со своим братом Алексеем на физико-математический факультет (естественный разряд) Петербургского университета. Одновременно по вечерам в качестве вольноприходящего ученика он посещает Академию художеств, причем занимается не, только в рисовальных классах, но так, же с интересом слушает лекции по предметам анатомии, строительному искусству, начертательной геометрии, истории изящных искусств. Перейдя в натурный класс Академии художеств уже в качестве постоянного ученика, Поленов на время оставляет университет, целиком погрузившись в занятия живописью. Сделав тем самым правильный выбор, ведь уже в 1867 году он заканчивает ученический курс в Академии художеств и получает серебряные медали за рисунки и этюд. Вслед за этим участвует в двух конкурсах на золотые медали по избранному им классу исторической живописи и с января 1868 года вновь становится студентом университета, но теперь уже юридического факультета. В 1871 году он получает диплом юриста и, одновременно с Ильей Ефимовичем Репиным, большую золотую медаль за конкурсную картину «Воскрешение дочери Иаира».

Развитие Поленова-пейзажиста в эпоху 90-х годов неразрывно связано с его жизнью на берегу Оки, которая стала в эти годы неиссякаемым источником его творческого вдохновения. Мечтая поселиться "на природе", Поленов приобрел в 1890 году небольшое имение "Бехово" в бывш. Алексинском уезде, Тульской губернии. Там им был построен по собственному проекту дом с мастерскими для друзей-художников. Усадьба была названа "Борок". Выбор нового места для жительства счастливо совпал с направлением творческих поисков Поленова 90-х годов и можно сказать, во многом способствовал успешности этих поисков. Природа района благоприятствовала развитию у Поленова влечения к эпическому пейзажу. Художник очень быстро нашел свою тему в пейзаже и с этого момента стал настоящим поэтом Оки.

Последние годы жизни Поленов провел в Борке. Он продолжал постоянно работать, вдохновляясь пейзажами Оки, где были написаны многие пейзажи мастера, он собрал художественную коллекцию для открытия общедоступного музея. Сейчас там Музей-усадьба В. Д. Поленова. Восемнадцатого июля 1927 года художник скончался в своей усадьбе и был похоронен на кладбище в Бехове.

«Алексей Степанович Хомяков не так уж хорошо известен современному читателю. Забыты все восемь томов полного собрания его сочинений. Прижизненные издания стали библиографической редкостью. И только изредка в наше время появлялись на свет его произведения в хрестоматийных сборниках, а в последние годы вышло несколько книг с его стихами и статьями, работы о его жизни и творчестве. И все-таки его творческое наследие и общественная деятельность изучены недостаточно. Для многих он - «великий незнакомец»: если известно имя, то книги далеко не всегда. Но в XIX веке он был широко известен как русский писатель, общественный деятель, один из главных идеологов славянофилов. Поражает обширный круг его интересов, трудов и знаний: поэт и драматург, богослов и философ, историк и филолог, критик и публицист, экономист и социолог, журналист и художник, изобретатель и врачеватель. Это был человек энциклопедических знаний, кипучей энергии и высокой культуры» .

А.С. Хомяков родился 1(13) мая 1804 года в Москве, в родовитой дворянской семье тульских помещиков Степана Алексеевича и Марии Александровны Хомяковых. Детские годы будущего писателя тесно связаны с Тульским краем. До 1815 года Хомяковы жили в Москве, а на лето уезжали в свое имение - село Богучарово Тульской губернии. Важно отметить, что именно в эти годы Алексей Хомяков под руководством матери получил солидное домашнее образование и хорошее воспитание. Его мать, урожденная Киреевская, была женщина властная и энергичная, с твердыми и глубокими убеждениями - религиозными, политическими, общественными. Эти качества она передала сыну. По словам современников, мать Хомякова «болела сердцем за Россию более чем за себя и своих близких». Отец был человек слабохарактерный, бесхозяйственный, но обширно начитанный и весьма интересовавшийся литературой своего времени. Он привил сыну интерес к литературной жизни, любовь к книгам и просвещению. В юности А. С. Хомяков сблизился с братьями Веневитиновыми - Дмитрием и Алексеем, участвовал в философско-эстетическом кружке «любомудров», занимался переводами из Вергилия и Горация, а в 1821 году впервые выступил в печати со своим переводом с латинского «Германия» Тацита в «Трудах Общества любителей русской словесности при Московском университете» (причем перевод был сделан им в пятнадцатилетнем возрасте); писал собственные стихи, работал над исторической поэмой «Вадим» .

С началом русско-турецкой войны 1828-1829 годов А. С. Хомяков сразу же возвращается в армию, вступает в Белорусский гусарский полк, участвует в сражениях, при этом проявляет незаурядные мужество и храбрость, за что его награждают «Анной с бантом». И вот конец войне, Алексей Степанович сразу же выходит в отставку и начинает заниматься сельским хозяйством в своих имениях в Тульской, Рязанской и Смоленской губерниях. Молодой помещик находит время и для активных занятий литературной деятельностью, сотрудничества в различных московских журналах, в 1832 году пишет вторую историческую драму «Дмитрий Самозванец».

Идейный вдохновитель славянофилов, А. С. Хомяков по своим общественно-политическим взглядам был сторонником самодержавной власти, но выступал за проведение различных реформ (созыв Земского собора, отмену смертной казни, организацию суда с участием присяжных, свободное выражение общественного мнения). Весьма знаменательно, что он требовал уничтожения крепостного права. Освобождение крестьян было его мечтою.

Живя в Богучарове и занимаясь сельским хозяйством, он принимал участие в общественных делах. На выборах в Тульский комитет по крестьянскому делу в сентябре 1858 года, где присутствовало в здании Дворянского собрания 415 дворян Тульской губернии, обсуждалось предложение о необходимости освобождения крестьян с наделом земли за выкуп. Это предложение поддержали 105 участников съезда, а среди них Л. Н. Толстой, И. С. Тургенев, А. С. Хомяков. Но дождаться крестьянской реформы 1861 года Хомякову не пришлось. 23 сентября 1860 года Алексей Степанович умер от холеры в селе Ивановском Рязанской губернии (ныне Данковский район Липецкой области), где успешно лечил крестьян, а вот сам не уберегся. Его похоронили в Москве, в Даниловом монастыре, но в 30-е годы XX века останки Хомякова и его жены были перезахоронены на Новодевичьем кладбище.

5) Техническая и военная интеллигенция.

Интеллигенция – это образованные, мыслящие люди, занимающиеся умственным трудом. Помимо врачей, учителей и людей искусства сюда можно отнести изобретателей и, конечно же, офицерский корпус, имевший свои представления о чести и достоинстве и служивший примером для остального образованного общества. Замечательные страницы истории Тульского края связаны с именами создателя тульской хроматической гармоники Н.И. Белобородова, конструктора легендарной «трехлинейки» С.И. Мосина, прославленных боевых генералов Д.С. Дохтурова и С.А. Хрулева, а также «командира легендарного крейсера» В.Ф. Руднева. О них и пойдет речь далее.

Первым, о ком стоит сказать – Н.И. Белобородов (1828-1912). Родился он 15 (27) февраля 1828г. в семье потомственного туляка, занимавшегося торговлей. Вскоре умерла его мать. Мальчик рос впечатлительным. Лучшим отдыхом для мальчика были поездки с отцом, управлявшим дворянским имением, в село Медвенки. «Изумрудная краса лесов и нолей, звонкие трели соловьев тревожно и радостно будоражили его воображение. Здесь, в деревенской глуши, Коля впервые познакомился с игрой на гармонике» . Мечта иметь такую чудесную игрушку осуществилась не сразу. Наконец привез с Нижегородской ярмарки семиклавиганую однорядную гармонь. Мальчик целыми днями не расставался с ней. По слуху старался подобрать народные напевы.

Тула оправлялась от пожаров. Город, сосредоточивший массы искусных металлистов и оружейников, быстро превращался в ведущий район производства гармоник в России. Заморская гостья прочно обосновалась на промышленной окраине - в Чулково. Завез ее в родные края и начал «работать» энергичный и находчивый оружейник Иван Сизов. В 1848г. фабрики Т. Воронцова и И. Сизова дали на рынок десять тысяч гармоник. Любители игры на них выступали на свадьбах, провожали новобранцев в армию и т.д.

Планы создания новой модели гармоники все больше волновали творческую натуру незаурядного гармониста. У него собирались друзья по интересу - рабочие казенного завода, гармонные мастера. Играли вместе, состязались на переигрыш. Николай Иванович, решивший серьезно заняться музыкой, неизменно задавал тон импровизи­рованным репетициям.

Осенью 1875г. Н. Белобородое договорился с прославленным мастером-гармонщиком Леонтием Алексеевичем Чулковым об изготовлении им по разработанным чертежам нечто доселе невиданного и неслыханного.

В марте 1878г. экспериментальный инструмент был закончен. Белобородов, оставив службу, с увлечением занялся изучением теории музыки, первым среди отечественных гармонистов овладел музыкальной грамотой. Консультировали его приятели - военные капельмейстеры. Много труда потребовало создание партитур, которые писались на восемь партий при составе ансамбля из 8-10 человек. Как дирижера, Белобородова отличали требовательность и целеустремленность. Он настойчиво добивался того, чтобы каждая музыкальная фраза, отдельная мелодия при исполнении соответствовали нотной записи и замыслу композитора. По заказу московского издателя в 1880г. он составил «Школу для хроматической гармонии по системе Белобородова».

1880-1890-е годы - расцвет плодотворной деятельности Н. И. Белобородова. К скромному самоучке пришли слава, признание. В репертуар слаженного коллектива теперь включались классические вещи, марши, вальсы, народные песни «По улице мостовой», «Камаринская»...

В числе тонких ценителей мастерства гармонистов был Л. Н. Толстой. Летом 1893г. оркестранты на даче Белобородова вблизи Косой Горы с удовольствием исполнили для писателя несколько народных песен. Позднее, на прогулке он вновь встретился с талантливым коллективом. Льву Николаевичу вручили почетный адрес и членский билет Музыкального общества любителей игры на хроматических гармониках. «Как-то В. Хегстрем предложил: «Не пора ли нам на люди выходить? Давайте дадим концерт». Сняли помещение, расклеили по городу афиши. Долгожданный час первой публичной гастроли настал. В малом зале Дворянского собрания десять музыкантов заняли свои места. Гармоники положены на колени (тогда еще не применяли плечевые ремни), Белобородов поднял руку... Начали с величавой увертюры к опере М. Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин»), затем исполнили чарующие мелодии Штрауса, с чувством проиграли вальс «Полярная звезда», принадлежащий перу самого седобородого дирижера, закончили русскими песнями. С того памятного 1897г. оркестр систематически выступал с концертами в Калуге, Серпухове, Алексине, Ефремове...» В 75 лет маститый музыкант передал дирижерскую палочку в надежные руки любимого соратника Владимира Хегстрема.

Сам Николай Иванович до конца своих дней проявлял живой интерес к музыкальной жизни города: посещал концерты гармонистов, встречался с видными артистами - Н. Фигнером, А. Агреневым, А. Меньшиковой, избирался почетным членом «Первого российского общества любителей игры на хроматических гармониках».

Похороны Н. И. Белобородова превратились в многолюдную процессию горячих поклонников творца поистине народного инструмента.

Без сомнения, вершиной конструкторской мысли была знаменитая винтовка Мосина. С.И. Мосин (1849 - 1902) родился в семье отставного солдата, служившего управляющим экономией и сахарным заводом у помещицы Шеле в селе Рамонь воронежской губернии. Получить начальное образование ему помогла та самая Шеле. Дальнейшее образование он, получив в 1860г. дворянство, продолжил в Воронежском кадетском корпусе, который в 1865г. переименовали в военную гимназию. В 1867г. с отличием ее окончил, поступил в Михайловское артиллерийское училище в Петербурге - одно из лучших военно-учебных заведений того времени. Большое место занимали там математические науки. Специальные предметы вели известные артиллеристы. Некоторые из них лично участвовали в разработке отечественного оружия. Интерес к нему, к военной технике уже тогда появился у Мосина.

В июне 1870г. он, отлично закончив училище по первому разряду, был произведен в подпоручики и назначен во Вторую резервную конноартиллерийскую бригаду. При­мерно неся службу, Мосин готовился к поступлению в Михайловскую артиллерийскую академию для получения высшего военно-технического образования. Успешно сдав нелегкие экзамены, он в 1872г. поступил туда.

В 1875г. Мосин, окончив академию по первому разряду с чином капитана, получил назначение помощником начальника инструментальной мастерской Тульского оружейного завода. В 1883г. была создана комиссия для испытания магазинных ружей, и Мосина включили в ее состав. Представленная им переконструированная винтовка 1870г. имела в прикладе реечный магазин на 8 патронов. Мосин продолжал ее совершенствовать (разработал пять вариантов!). В 1885г. винтовка была признана лучшей из 119 других систем, и Тульскому заводу заказана тысяча винтовок для войсковых испытаний.

Сведения о работах Мосина проникли за границу. Фирма Рихтер в Париже предложила ему 600 тысяч франков за право использовать его магазин для французской винтовки. «Впервые мастерство русского конструктора получило признание в Западной Европе. Мосин, как истинный патриот, отказался от предложения» .

Продолжая работы, он в сентябре 1887 г. представил комиссии винтовку своей системы калибром в 3,15 линии (8 мм) и с прикладным реечным магазином на 8 патронов Новые возможности для ее совершенствования обеспечило создание полковником Н. Ф. Роговцевым патрона с бездымным порохом, производство которого при помощи Д. И. Менделеева освоил Охтинский пороховой завод.

В апреле 1889г. Мосина назначили и. о. председателя приемной комиссии при заводе, что способствовало успешному продолжению его работ. К середине февраля 1890г. Мосин, ведя работы в мастерской Ораниенбаумской офицерской стрелковой школы, сконструировал новый образец своей винтовки. Мосин сумел найти простое и целесообразное решение сложнейших технических задач, что блестяще проявилось в конструкции затвора, который, не имея винтов, разбирался без отвертки, и в отсечке, впервые обеспечившей правильную подачу патронов. Созданная Мосиным винтовка явно превосходила современные ей иностранные.

22 марта 1890г. Мосин вернулся в Тулу, где продолжал совершенствовать винтовку. В мае заводу было предписано изготовить 300 винтовок «по системе капитана Мосина». После Карле, Крика, Бердана завод впервые выпускал винтовку русского конструктора!

13 апреля 1891г. Ванновский представил Александру III доклад «Об утверждении образца пачечного трехлиней­ного ружья системы капитана Мосина». Но, не смущаясь явным противоречием, он предлагал именовать его «русская винтовка образца 1891г.», основываясь на том, что «в окончательной разработке винтовки участвовал не один капитан Мосин...» Здесь имелось в виду участие членов комиссии и отчасти Нагана, от которого была принята коробчатая обойма вместо лучшей пластинчатой, предложенной Мосиным.

Приказ но военному ведомству 11 мая 1891г. возвестил войскам о «введении новой пачечной винтовки уменьшенного калибра». Вопреки издавна установленной традиции, ей не было присвоено имя конструктора, и она надолго осталась безымянной

Предстояло организовать массовое производство винтовки. Мосин лично руководил разработкой технологического процесса, чертежей и лекал. Изготовление их велось в инструментальном отделе Петербургского патронного завода, куда для руководства вскоре был вызван Мосин. Подготовительные работы завершились к ноябрю 1892 г., и Тульский оружейный завод начал сдачу винтовок.

В 1894г. его назначили и. о. начальника Сестрорецкого оружейного завода. Мосина тепло проводили сослуживцы и рабочие, навсегда сохранив память о нем, как о скромном, прямом, отзывчивом человеке.

В 1895г. Воронежский кадетский корпус отмечал свое пятидесятилетие. Среди почетных гостей был окончивший его в 1867г. Мосин. На торжественном заседании 8 ноября Мосин, выражая признательность корпусу за свое образование, сказал, что «счастлив лично преподнести в дар изобретенное мною ружье». Собравшиеся восторженно приветствовали Мосина, и он впервые почувствовал «гордость общественного признания своих заслуг». Это вдохновило его на дальнейшую работу. Но в середине января 1902г. он простудился. Болезнь обострилась и при­вела к роковому концу. 26 января 1902г. Мосин скончался на пятьдесят третьем году жизни. Его проводили в последний путь родные, сослуживцы, масса рабочих. «Вместе с шашкой, поблескивая под скупым зимним солнцем, на крышке гроба лежала и его винтовка» .

Дмитрий Сергеевич Дохтуров (1756-1816) родился в семье мелкопоместных дворян и детство провел в селе Крутом Тульской губернии. В семье Дохтуровых чтились военные традиции: отец и дед Дмитрия были офицерами лейб-гвардии Преображенского полка, старейшего полка русской гвардии, сформированного еще Петром 1. В 1771г. отец отвез сына в Петербург и не без труда устроил его в Пажеский корпус. По выпуску из него (1781г.) Дохтуров получил чин поручика гвардии и начал службу в Преображенском полку. Вскоре шефом полка стал Г.Потемкин, который заметил способного офицера и в 1784г. назначил его командиром роты егерского батальона.

С 1803г. в чине генерал-лейтенанта являлся шефом Московского пехотного полка. С этим полком в составе армии М.Кутузова он принял участие в русско-австро-французской войне 1805г. Когда Кутузов, узнав о капитуляции союзников-австрийцев под Ульмом, начал отход по правому берегу Дуная, Наполеон направил на левый берег корпус Мортье, чтобы воспрепятствовать переправе русской армии через реку в районе Кремса. На Дохтурова была возложена задача обойти Мортье и нанести ему удар с тыла (удар с фронта осуществлял отряд Милорадовича). В трудных горных условиях, оставив на марше артиллерию, Дохтуров прошел по склонам Богемских гор и с тыла обрушился на французов. За вклад в победу под Кремсом он получил орден святого Георгия сразу 3-й степени.

Потом было Аустерлицкое сражение, в котором Дмитрий Сергеевич командовал первой колонной левого крыла русско-австрийской армии; в ходе неудачного сражения сохранил порядок в своих войсках при прорыве из окружения, проявив большое личное мужество. Когда русские дрогнули перед переправой, обстреливаемой сильным огнем, он первым подъехал к ней; адъютанты пытались его удержать, напомнив о жене, детях. "Нет, - ответил генерал, - здесь жена моя - честь, дети - войска мои" - и, обнажив свою золотую шпагу, бросился вперед, увлекая за собой подчиненных. Когда колонна Дохтурова, потерявшая половину своего состава, догнала русскую армию, ее уже считали погибшей. Мужество полководца сделало его имя известным всей России и за ее пределами. За Аустерлиц Дмитрий Сергеевич был удостоен ордена святого Владимира 2-й степени.

С началом русско-прусско-французской войны 1806 - 1807 гг. дивизия Дохтурова доблестно действовала при Голымине и Янкове. В сражении под Прейсиш-Эйлау Дохтуров получил ранение, но не покинул поля боя, был награжден во второй раз золотым оружием. За войну был удостоен орденов святой Анны 1-й степени, святого Александра Невского и прусского ордена Красного Орла.

Отечественную войну 1812 года генерал от инфантерии Дохтуров встретил командиром 6-го корпуса в составе 1-й армии Барклая-де-Толли. В Бородинском сражении корпус Дохтурова находился в центре боевых порядков русских войск, приняв на себя сильные атаки французов. Исключительной была роль Дохтурова в сражении под Малоярославцем 12 октября. За подвиг под Малоярославцем Дохтуров был награжден орденом святого Георгия 2-й степени.

После возвращения русских войск из-за границы Дохтуров вышел в отставку, последний год жизни провел в Москве, в своем доме на Пречистенке, где умер 14 ноября 1816г. Похоронен в монастыре Давидова Пустынь Серпуховского уезда Московской губернии.

Степан Александрович Хрулев родился 5 марта 1807 года в Москве в доме на Тверском бульваре в семье чиновника Тульского губернского правления Александра Афанасьевича Хрулева, действительного статского советника, тульского помещика, председателя гражданской палаты по выборам дворянства. В 1819 году, в 12-летнем возрасте, Степан Хрулев поступил в Тульское Александровское военное училище. Пробыв в училище шесть лет, а затем, блестяще выдержав в 1825 году окончательный экзамен при 2-м С.-Петербургском кадетском корпусе, С.А. Хрулев, по существующему в то время порядку, был прикомандирован для практического постижения военной службы к Дворянскому полку. В следующем году, в девятнадцатилетнем возрасте, был произведен в прапорщики и переведен в артиллерийскую конно-легкую № 25 роту, которая квартировала на границе с Польшей.

В период Крымской войны 1853-1856 годов, которая велась между Россией, с одной стороны, и коалицией стран, состоящей из Франции, Англии, Турции и Сардинии, с другой, за господство на Балканах, а также на Черном и Средиземном морях, с начала 1854 года С.А. Хрулев находился в Дунайской армии в распоряжении начальника инженеров генерал-адъютанта Шильдера За отличия во время военных действий на Дунае Хрулев был награжден орденами Св. Станислава 1-й ст., Св. Анны 1-й ст. с мечами и саблей, украшенной бриллиантами, с надписью «за храбрость».

С декабря 1854 года Хрулев состоял при главнокомандующем морскими и сухопутными силами русской армии в Крыму генерал-адъютанте князе Меншикове, который поручил взять штурмом Евпаторию, где находился турецкий корпус, стремившийся перерезать путь из Севастополя в Россию. Вскоре Хрулев был отозван в Севастополь и 4 марта 1855 года был назначен комендантом Корабельной стороны с подчинением Селенгинского и Волынского редутов, Камчатского люнета (названия даны по полкам, строившим и защищавшим данные укрепления), а также всех войск, расположенных в 3-м, 4-м и 5-м отделениях оборонительной линии. Хрулев был необычайно популярным боевым генералом, имевшим славу бесстрашного командира, любимого в войсках, особенно нижними чинами, приметившими, что его назначают туда, где в настоящее время труднее и опаснее всего.

Весной 1855 года с Хрулевым познакомился прапорщик Лев Толстой, будущий всемирно известный писатель, который обратился к генералу за содействием в подготовке к печати статей об обороне Севастополя, получив полное согласие. Посылая А.Н. Некрасову в журнал «Современник» рукописи статей, Л.Н. Толстой писал 30 апреля 1855 года: «Поправки к статье Столыпина сделаны черными чернилами Хрулевым, левой рукой, потому что правая ранена».

Наиболее яркий и драматичный эпизод военной биографии С.А. Хрулева связан с событиями 6 июня 1855 года. В этот день французы назначили общий штурм Севастополя, в память о 40-летии битвы при Ватерлоо. Хрулев, получив донесение о том, что на правом фланге Малахова кургана неприятель овладел батареей П.Л. Жерве, поскакал туда на своем белом коне, так хорошо известном в войсках. Бойцы, защищавшие батарею, отступали в полном беспорядке. Хрулев остановил отступление, крикнув: «Ребята, стой! Дивизия идет на помощь». Увидев 5-ю роту Севского полка, которая возвращалась с лопатами и ружьями за спиной после траншейных работ, скомандовал: «Благодетели мои, в штыки за мной!» Севцы, кинув лопаты, бросились в атаку за любимым командиром. 138 человек изобразили дивизию, которую обещал Хрулев. Попутно к ним присоединились взвод матросов и остатки оборонявшего батарею Полтавского полка. Блестящая атака горстки храбрецов, к которым подоспели шесть рот Якутского полка, против двух полков французов принесла победу, в 7 часов утра союзники отступили, и батарея Жерве опять перешла к русским. За этот славный подвиг С. А. Хрулев был награжден орденом Св. Владимира 2-й ст. с мечами и арендой в 1500 рублей на 12 лет.

27 августа 1855 года было последним днем участия С.А. Хрулева в обороне Севастополя. Генерал неотлучно находился на Малаховом кургане во главе Севского полка с образом в руке. Во время одной из атак неприятеля был ранен штуцерной пулей в большой палец левой руки с раздроблением кости, но не оставил боевого участка и продолжал руководить его обороной пока не потерял сознания. В ноябре 1855года Хрулев был уволен в Петербург для лечения.

22 мая 1870 года в два часа по полуночи генерал-лейтенант С.А. Хрулев скоропостижно скончался в Петербурге. 26 мая в Сергиевском всей артиллерии соборе прошло отпевание тела покойного, на котором присутствовал главнокомандующий войсками гвардии и Петербургского военного округа вел. кн. Николай Николаевич Старший, боевые товарищи, родственники и знакомые. 29 июля генерал Хрулев, как завещал, был похоронен в Севастополе на военном кладбище у храма Св. Николая, среди своих боевых соратников. По подписке были собраны деньги на надгробный памятник с надписью «Хрулеву - Россия». Степан Александрович Хрулев стяжал себе неувядаемую славу храброго командира-воина, его жизнь - яркая страница военной истории России и Тульского края.

В начале русско-японской войны весь мир облетела весть о подвиге русского крейсера «Варяг». Выдержан неравный бой с японской эскадрой и, не спустив флага перед неприятелем, русские моряки сами потопили свой корабль, лишённый возможности продолжать бой, но не сдались врагу. Командовал крейсером капитан 1-го ранга В.Ф. Руднев, опытный морской офицер.

Выходец из дворян Тульской губернии, Всеволод Фёдорович Руднев родился 19(31) августа 1855 года в городе-крепости Динамюнде, когда его отец, капитан 2-го ранга Фёдор Николаевич Руднев, состоял командиром Рижской брандвахты. Город этот сменил несколько названий: Динаминде, Динамюнде, Даугавгрива, Усть-Двинск, а ныне - в черте города Риги.

Предки Рудневых с 1616 года владели небольшим имением у деревни Яцкой Ясенецкого стана Венёвского уезда (ныне Новомосковский район Тульской области). Пращур Всеволода Фёдоровича, рядовой матрос Семён Руднев, отличился в бою под Азовом и за храбрость получил по указу Петра Первого чин офицера.

Отец Всеволода Федоровича, Фёдор Николаевич Руднев, был героем русско-турецкой воины 1828-1829 годов, участвовал в сражениях на Чёрном, Средиземном и Адриатическом морях, в блокаде Дарданелл и Константинополя. В 1857 году он вышел в отставку с чином капитана 1-го ранга и жил на пенсию с семьёй в деревне Яцкой в небольшом флигеле.

Отец В.Ф. Руднева умер в 1864 году, и мать, Александра Петровна, переехала с детьми в город Любань Петербургской губернии, где определила сына в местную гимназию.

15 сентября 1872 года, успешно выдержав экзамены, Всеволод Руднев поступил в Петербурге в Морское училище, единственное в тогдашней России учебное заведение, готовившее офицеров Военно-Морского Флота. По распоряжению управляющего Морским министерством Всеволод Руднев был принят на казённое обеспечение в честь боевых заслуг его отца.

С 1 мая 1873 года В.Ф. Руднев был зачислен на действительную службу и в летние месяцы 1873-1875 годов находился в учебных плаваниях по Балтийскому морю. 16 октября 1875 года его произвели в старшие унтер-офицеры. Блестяще выдержав выпускные экзамены и получив Нахимовскую премию, В.Ф. Руднев 1 мая 1876 года был произведён в гардемарины. Получив назначение на учебный фрегат «Петропавловск», он с 18 мая 1876 года по 25 августа 1877 года находился в заграничном учебном плавании.

28 марта 1893 года В.Ф. Руднев получил чин капитана 2-го ранга, а в декабре был назначен старшим офицером эскадренного броненосца «Император Николай I. В декабре 1897 года В.Ф. Руднев был назначен командиром канонерской лодки «Гремящий», которая 1 марта 1898 года ушла в кругосветное плавание, длившееся по 15 мая 1899 года. Это было первое самостоятельное кругосветное плавание Руднева на сравнительно небольшом корабле, и он провёл его успешно.

В 1900 году В.Ф. Руднев стал старшим помощником командира порта в Порт-Артуре, где была база 1-й Тихоокеанской эскадры, составлявшей основные силы Русского флота на Дальнем Востоке. В декабре 1902 года приказом по Морскому министерству В.Ф. Руднев был назначен командиром крейсера «Варяг». К этому времени он приобрёл большой опыт морской службы, проходил ее на семнадцати кораблях, из которых командовал девятью, бывал в кругосветных плаваниях и дальних походах.

В.Ф. Руднев вступил в командование крейсером 1 марта 1903 года. Обстановка на Тихом океане была напряжённой. Япония усиленно готовилась к войне с Россией, создав здесь значительное превосходство в силах.

Накануне войны «Варяг» был направлен в нейтральный корейский порт Чемульпо (ныне Инчхон). 26 января 1904 года японская эскадра из шести крейсеров и восьми миноносцев подошла к заливу Чемульпо и остановилась на внешнем рейде. На внутреннем рейде в это время находились русские корабли - крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец», а также иностранные военные корабли.

Рано утром 27 января 1904 года В.Ф. Руднев получил ультиматум японского контр-адмирала С. Уриу с требованием покинуть рейд до полудня, в противном случае они грозили открыть огонь по русским кораблям в нейтральном порту, что было грубым нарушением международного права.

В.Ф. Руднев решил идти на прорыв. Японская эскадра преградила путь в открытое море. С броненосного крейсера «Асама» раздался первый выстрел, а затем вся эскадра противника открыла огонь. Бой был жестоким. Всю силу огня японцы сосредоточили по «Варягу». Под ураганным огнём противника русские матросы и офицеры вели огонь по врагу, заделывали пробоины, тушили пожары. Меткий огонь с «Варяга» принес свои результаты: серьёзные повреждения получили японские крейсеры «Асама», «Чиода», «Такачихо», затем был потоплен один миноносец. Израненный, но не побеждённый, «Варяг» вернулся в порт. Крейсер кренился на борт, машины вышли из строя, большинство орудий было разбито. Приняли решение: снять команды с кораблей, крейсер затопить, канонерку взорвать, чтобы они не достались врагу.

Моряки «Варяга» и «Корейца» несколькими эшелонами вернулись на родину, где их восторженно встретил русский народ. Экипажи были отмечены высокими наградами: матросы - георгиевскими крестами, офицеры - орденами Святого Георгия 4-й степени. Капитан 1-го ранга В.Ф. Руднев получил чин флигель-адъютанта и был назначен командиром строившегося в Петербурге эскадренного броненосца «Андрей Первозванный», но в ноябре 1905 года за отказ принять дисциплинарные меры против революционно настроенных матросов своего экипажа он был уволен в отставку с производством в контр-адмиралы.

Последние годы жил в Тульской губернии в небольшой усадьбе при деревне Мышенки Алексинского уезда (ныне Заокский район). 7 июля 1913 года В.Ф. Руднев скончался. Могила его находится в селе Савине Заокского района Тульской области.

6) Историки Тульского края.

Итак, перейдем, наконец, к собратьям-историкам. XIX в. подарил нам целую плеяду выдающихся деятелей исторической науки. В их числе первый историк Тульского края – И.А. Афремов, Н.Ф. Андреев, И.П. Сахаров и известный археолог Н.И. Троицкий. Их труды не потеряли научной ценности и до его дня.

Иван Федорович Афремов родился 15 августа 1794г. в селе Сальницы Белевского уезда. Отец происходил из служилых дворян, увенчанных боевыми орденами, мать была сестрой ученого и писателя В. А. Лёвшина.

Подростком Ивана определили в Морской кадетский корпус. Летом 1812г. юный мичман Афремов явился к М. И. Кутузову, занимавшемуся формированием Петербургского ополчения, и попросил перевода в действующую армию. Узнавший об этом морской министр разгневал­ся на молодого патриота за нарушение воинской субординации и отправил его служить в студеный Архан­гельск. В 1817г. способный юноша получил звание флот-лейтенанта и вскоре был назначен командиром брига.

В 1828г. И. Афремова определили инспектором в Тульский кадетский корпус, где он преподавал тригонометрию, основы артиллерии и фортификации. За добросовестную подготовку кадров его произвели в майоры и наградили бронзовой медалью в память Отечественной войны 1812 года. Через шесть лет он вышел в отставку.

«История города оружейников, родного края давно увлекала И. Афремова. Он решил полностью посвятить себя любимому делу. За время службы в учебном заведении им были скрупулезно обследованы местные архивохранилища, изучены летописи. Теперь зимой он покидал свою деревушку, чтобы прослушивать циклы лекций в Московском университете, заниматься в библиотеках и богатейших архивах государственных учреждений» .

Начиная с 1825г., Афремов помещал свои сочинения в периодических изданиях, активно помогал в подготовке материалов для «Истории русского народа» Н. А. Полевого. В начале 40-х годов первая и единственная тогда в губернии газета «Тульские губернские ведомости» начала печатать очерки И. Афремова по истории, экономике, географии губернии. За эти систематические публикации его наградили дорогим подарком. Отдельные работы туляка выходили за рамки провинциального значения и были поощрены научными организациями. На собрании Русского географического общества в январе 1847г. Афремову объявили благодарность за «Описание Куликовской битвы и плана Куликова поля».

В 1850г. И. Афремов подготовил первую часть «Исторического обозрения Тульской губернии». Оно было отпечатано в типографии В. Готье за счет автора в количестве 500 экземпляров. Судьба главной книги оказалась сложной, и вышла она в свет лишь через несколько лет при поддержке бывшего в то время Тульским губернатором П. Дарагана .

Широк и разнообразен диапазон занятий И. Ф. Афремова. Он опубликовал исследования о древних российских родах, на базе личной монетной коллекции - по нумизматике, некролог В. А. Лёвгаина с обширной библиографией трудов покойного. Занимаясь астрономией, изготовил самодельный телескоп, написал трактаты «Краткая уранография» и «Геос с примечаниями». За долгую жизнь собрал прекрасную библиотеку с уникальными изданиями и старинными манускриптами, картины, гравюры.

Когда И. Ф. Афремов умер, почтить память бескорыстного гуманиста пришли и жители окрестных деревень.

Иван Петрович Сахаров (1807 – 1863) родился в семье тульского церковного служителя. Рано потеряв отца, познал горести и лишения трудовой жизни. Матери удалось пристроить сына в семинарию. В ее стенах у любознательного слушателя развился все­поглощающий интерес к истории. Много читал. Внимательно изучал, делал выписки из «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. В ходе изучения он задался вопросом об истории Тулы. «Благодаря ходатайству прогрессивных лиц, в первую очередь образованного инспектора кадетского корпуса историка И. Ф. Афремова, удалось получить официальное разрешение на посещение архивохранилищ губернского и оружейного правлений, дворянского депутатского собрания, церквей, монастырей» .

Здесь Иван Петрович выявил десятки грамот, списки с писцовых книг, тульскую разрядную книгу и прочие акты. Покровители решили отдать его первое творение «Отрывки из истории г. Тулы» в малоизвестный москов­ский журнал «Галатея». Кусочек прошлого, посвященный осаде в Тульском кремле царскими войсками восставших под руководством И. Болотникова, увидел свет в мае 1830г.

В 1832г. он опубликовал в Москве рукопись «Истории общественного образования Тульской губернии» (правда, только одну часть). В предисловии автор отмечал, что его труд служит выражением священной любви к Родине и памяти предков. После краткой географической справки приводились (в пересказе) писцовые книги тульского посада - важнейшие источники экономической и социальной жизни города. В книгу включены 53 грамоты. Они характеризуют феодальное землевладение XVI -XVII вв.

«Публикация Сахарова впервые вводила в научный оборот материалы, существенные не только для нашего края, но и для всей исторической науки» . А годом ранее он издал книжку из истории тульского посада по писцовым книгам - «Достопамятности Венева монастыря» - с посвящением своему учителю и наставнику И. Ф. Афремову.

Другая монография историка - «Достопамятности г. Тулы и его губернии» - была обнародована только в 1915г. в «Трудах Тульской губернской ученой архивной комиссии». В ней впервые предлагалась периодизация местной истории от первобытных поселений до середины 20-х годов XIX столетия. Она отражала важную роль Тулы в антикрепостнических движениях и разгроме польской интервенции, преобразованиях Петра I, в результате которых город стал крупным промышленно-торговым центром. Такая периодизация увязывала в одно целое местные и общероссийские события.

За собирание, исследование фольклора, этнографии, палеографии в 1854г. ученого избрали членом-корреспондентом Академии наук.

Вместе с именем историка, фольклориста, этнографа и палеографа И. П. Сахарова в историю тульского края вошло имя Николая Федоровича Андреева. Будучи еще неизвестным читающей публике, Н. Ф. Андреев дает критическую оценку грамотам, помещенным И. П. Сахаровым в «Московском телеграфе» за 1830г. Эта требовательность и даже педантизм в подходе к историческому источнику сохранились у Н. Ф. Андреева на протяжении всего его творчества.

Биографические источники об Н. Ф. Андрееве скудны. Отец его, губернский секретарь, владел небольшим имением Торховым, что стояло в 15 верстах от Тулы по почтовой веневской дороге. Очевидно, там и родился Н. Ф. Андреев в 1795г. (по другим сведениям - в 1797г.). По наследству Торхово перешло к Николаю Федоровичу. В 1816г. Н. Ф. Андреев поступил на службу юнкером 23-й артиллерийской бригады, а в 1824г. был уволен по домашним обстоятельствам в чине подпоручика, что давало ему основание быть внесенным во вторую часть ро­дословной книги Тульского дворянского депутатского собрания.

В 1829 -1837 гг. Н. Ф. Андреев является заседателем палаты уголовного суда; в 1844-1855 гг. он - уездный депутат дворянского депутатского собрания по Тульскому уезду; одновременно (1853-1856) занимает должность уездного судьи по Тульскому уезду. С 1856г. и до кончины он непременный член комиссии народного продовольствия. Умер Н. Ф. Андреев 15 ноября 1864г.

Однако не служба была его главным увлечением, известен он больше по своим историческим трудам. «Наибольшую ценность и интерес представляют «Прогулка по Туле и путешествия по ее окрестностям», а также «Беспристрастные замечания на «Путевые заметки по Тульской губернии», в которых автор знакомит российского читателя со своими известными земляками (историками, литераторами, переводчиками), говорит об истории Тулы и городов Тульской губернии, ее промышленности, географии, топонимике и бытобитателей» . Эти и другие его произведения важны для нас теперь как исторический источник. Серию статей в «Тульских губернских ведомостях» Н. Ф. Андреев посвятил церквам Тулы, таким, как Казанская, Всех Скорбящих Радостей при Николаевской богадельне, Успенскому девичьему монастырю и др., где он дает сведения об их строительстве, архитекторах, освящении, иконах, церковной утвари, кладбищах. С любовью описывая церкви, Н. Ф. Андреев беспокоится об их дальнейшей судьбе и задает риторический вопрос: «Неужели и существующие ныне памятники ожидает не разрушение от времени, а разрушение от рук человеческих?..» Действительно, многие церкви в наше время сохранились лишь в его описаниях.

Судьба была благосклонна к Н. Ф. Андрееву и подарила ему незабываемую встречу с Гоголем, воспоминания о которой автор оставил потомкам на страницах «Тульских губернских ведомостей». История нашего края была бы беднее без имени этого незаурядного историка и писателя.

7) Л.Н. Толстой.

В своей курсовой работе мы, разумеется, не могли не коснуться творчества и личности нашего гениального земляка Льва Николаевича Толстого. Понимая, однако, всю его неординарность и неисчерпаемость как писателя, так и человека, мы позволили себе лишь приблизиться к нему с точки зрения нашего скромного исследования в плане его принадлежности к разряду тульской интеллигенции по образу мысли и общественной значимости, используя в качестве подтверждения высказывания самого Льва Николаевича, а также воспоминания его родных и современников.

Начать хотелось бы со слов старшей дочери Льва Николаевича Т.Л. Сухотиной-Толстой:

« Будучи совсем молодым человеком, он гордо объявил, что его герой, которого он любит всеми силами души, это – Истина. И до того дня, когда он слабеющим голосом сказал своему старшему сыну, своему «истинному другу», что он любит Истину, он никогда не изменял этой Истине. «Узнаете Истину, и Истина сделает вас свободными». Он это знал и служил Истине до смерти» .

А вот слова самого Толстого о человеке: «Человек в своей жизни – то же, что дождевая туча, выливающаяся на луга, леса, поля, сады, пруды, реки. Туча, выливаясь, освежила и дала жизнь миллионам травинок, колосьев, кустов, деревьев, и теперь стала светлой, прозрачной и скоро совсем исчезнет. Так же и жизнь доброго человека; многим и многим помог он, облегчил жизнь, направил на путь, утешил и теперь изошел весь и, умирая, уходит туда, где живет одно вечное, невидимое, духовное…»

Как писал Леонид Леонов, цитируя Толстого, Лев Николаевич принадлежал «к тем людям, которые, «может быть и рады были бы не мыслить и не выражать того, что заложено им в душу, но не могут не делать этого, к чему влекут их две непреодолимые силы: внутренняя потребность и требование людей». Великий художник, он в тоже время был ненасытного жизнелюбия человек, который в пятьдесят лет сел за изучение древних языков, ради ознакомления с первоисточниками общеизвестных истин. Всякий звук жизни вызывал гулкое эхо в его душе, ничто не ускользало от его нетерпеливого и деятельного внимания – философия истории, сословная архитектура государства, задачи педагогики и воспитания, смертная казнь и голод в Поволжье, деньги и землевладение в России, духоборческая эпопея, вопросы веротерпимости, бессмертия и воли…»

Теперь об общественной и педагогической деятельности Льва Николаевича. В том числе о работе его мировым посредником и создании школьной системы. Как писал правнук писателя – Илья Владимирович, «Толстой знал, что местные дворяне были против его назначения посредником, был готов к столкновению с крепостниками. Но принял должность, потому что, по его словам, «не посмел отказаться перед своей совестью» <…> Он считал, что попал в мировые посредники совершенно неожиданно и что вел дела самым хладнокровным и совестливым способом» .

Отдельно хотелось бы написать о педагогической деятельности Толстого. Как говорил сам Толстой о своей школе, она «развивалась свободно, из начал, вносимых в нее учителем и учениками. Несмотря на все преимущество влияния учителя, ученик всегда имел право не ходить в школу и даже, ходя в школу, не слушать учителя. Учитель имел право не пускать к себе ученика и имел возможность действовать всей силой своего влияния на большинство учеников, на общество, всегда составляющееся из учеников… При нормальном, ненасильственном развитии школы, чем более образовываются ученики, тем они становятся способнее к порядку, тем сильнее им самим чувствуется потребность порядка, и тем сильнее на них влияние учителя» . В этом новизна подхода к обучению и воспитанию.

Сам Толстой в 1861г. в одном из писем сообщал: «Есть у меня поэтическое прелестное дело, от которого нельзя оторваться, - это школа… Нельзя рассказать, что это за дети – их надо видеть… Подумайте только, что в продолжение двух лет, при совершенном отсутствии дисциплины ни один и ни одна не были наказаны. Никогда лени, грубости, глупой шутки, неприличного слова» .

«Толстой глубоко и всесторонне изучал химию и физику, законы органического и неорганического мира… Он ничего не принимал на веру и поэтому проделывал предварительную огромную работу ученого-теоретика и ученого-экспериментатора, формируя, таким образом, свое научное мировоззрение.

Того же он требовал и от учеников: активного мышления, сомнения и проверки истинности того, что считается общепринятым. Больше всего он ценил в детях их самобытность, любознательность, ненасытное стремление к знаниям. Этими же чертами должен обладать и учитель» .

Закончить хотелось бы словами А.Ф. Кони: «Отношения между семьею графа и соседями были просты и естественны. Обитатели яснополянского дома были старыми и добрыми знакомыми, готовыми во всякое время прийти на помощь в болезни, несчастии и недостаче,- лечить и советовать, похлопотать и понять чужую скорбь. Все это, однако, совершалось без заигрывания и заискивания и без холодного, брезгливого исполнения долга по отношению к «меньшому брату». Таким же характером отличалось и обращение крестьян со Львом Николаевичем… В их глазах Толстой был не только участливый, но и сведущий человек. Недаром мне рассказывали, как крестьяне в своих отзывах про него говорили: «Это мужик умственный, хотя и барин» . Крестьяне не умели другими словами выразить свое представление об истинной интеллигентности, но чувствовали ее в своем барине и ценили его за это, показывая таким образом, что понятие «интеллигенция» - вне сословных условностей, и мы считаем, что это действительно так.

Заключение.

Итак, подведем итоги. В работе рассмотрена проблема определения термина «интеллигенция», различные взгляды на его трактовку и содержание. Кроме того своим исследованием мы попытались дать объяснение специфики провинциальной интеллигенции на примере тульских ее представителей. Для этого были использованы как биографические данные отдельных личностей и их личный вклад, так и анализ деятельности их общественных организаций. Выяснилось, что особенности провинциальной интеллигенции, прежде всего в ее удаленности от большой политики и столичных интриг, близость к простому люду, знание его насущных проблем и необходимость решать эти проблемы. Она играла роль духовного наставника и защитника. Очень показательна также роль тульских губернаторов, тесно сотрудничавших с интеллигенцией и участвовавших в осуществлении многих социально значимых проектов.

Итого нужно отметить, что интеллигенция – понятие многогранное и уникальное. Российская интеллигенция качественно отличается от западной и выполняет совершенно иные функции в обществе, это духовная элита общества. И здесь Бердяев абсолютно прав.

Список источников и литературы.

1. Ожегов С.И., Толковый словарь русского языка, М., 2007г.

2. .Алдобаев А.И., Люди своей судьбы, Тула, 2005г., -252с

3. Афанасьев А.Д., Тульский библиографический словарь, в 2 тт., Тула, 1996г.

5. Вепренцева Т.А., Общественно-политическая деятельность тульской интеллигенции в 60-е годы XIX – начало XX вв., Тула, 2003г.

6. Вестник Тульской православной гимназии, №5.

7. Голейзовская Л., Лев Толстой и Ясная Поляна, М., 1981г., -263с.

8. Гордость земли Тульской, в 2 тт., т.2,Тула, 1991г., -397с.

9. Королева Л.И., Тульские губернаторы, Тула, 1997г., -96с.

10.Лазарев В.Я., Тульские истории, Тула, 1977г., -351с.

11.Романов Д.М., Полководец Д.С.Дохтуров, Тула, 1979г., -108с.

Тимур Тархов.

Существуют слова и выражения с размытым смыслом. Термин «интеллигенция» из их числа: каждый понимает его по-своему. Одни считают статус интеллигента неким приложением к высшему образованию. Для других интеллигент - это человек в очках, но без денег, что-то вроде нищего с высшим образованием и с бюджетной зарплатой взамен милостыни. Третьи убеждены, что интеллигенция - это те, у кого есть и образование и деньги и кого при этом показывают по телевизору. Можно ли подобрать ключ к столь многозначному понятию?

Дмитрий Николаевич Овсянико-Куликовский.

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

Непризнанное сословие

Латинским словом «интеллигенция» (intellegentia) издревле обозначались умственные способности - знание, разум, здравый смысл и даже способность толковать сны. В середине XIX века в Европе интеллигенцией стали называть образованную часть общества. К нам слово в этом значении попало через Польшу: в 1860-х годах русские газеты и журналы высмеивали поляков, мнящих себя «интеллигенцией» Западного края, включавшего украинские, белорусские и литовские земли.

Слой людей, профессионально занятых умственным трудом, существует почти всюду от Европы до Китая. Русская интеллигенция оказалась непохожей на европейскую или китайскую в той же мере, в какой сама Россия отличается от Европы или Китая.

Более или менее образованное «общество» создал у нас Пётр I. Состояло оно почти целиком из дворян. Остальное население, именовавшееся «народ», ещё двести лет продолжало жить, как при царе Горохе, не имея представления о науках, искусствах, окружающем мире и даже о собственной стране. Генерал А. А. Брусилов писал о русских солдатах Первой мировой войны: «Солдат не только не знал, что такое Германия и тем более Австрия, но он понятия не имел о своей матушке России. Он знал свой уезд и, пожалуй, губернию, знал, что есть Петербург и Москва, и на этом заканчивалось его знакомство со своим отечеством».

Роль народа сводилась к содержанию и обслуживанию дворянства. Пока дворяне усваивали начатки западной культуры, такое положение казалось им вполне естественным. Но в начале XIX века русская культура вышла на европейский уровень. Среди прочих впитаны были и идеи Просвещения, породившие у части дворян острое ощущение несправедливости существующего порядка вещей, желание помочь народу. Эти «кающиеся дворяне», соединившись с образованными разночинцами - выходцами из духовенства, мещанства, купечества и даже крестьянства, - образовали, по сути, особое сословие, не признанное официально, но с собственной системой взглядов и ценностей. Тот, кто этих взглядов и ценностей не разделял, к интеллигенции заведомо не принадлежал. В частности, это относится к самому, пожалуй, образованному слою русского общества - к аристократии.

Аристократическое мировоззрение не просто не совпадало с интеллигентским, они зиждились на прямо противоположных основаниях. Ощущая себя хозяином положения, аристократия принимала существующий порядок вещей как естественный, независимо от его разумности и справедливости. Да, мир несовершенен, но таким его создал Бог. Существуют несчастья, болезни, смерть, существуют умные люди и дураки, богатые и бедные, везунчики и неудачники. Так всегда было и всегда будет. Человек же обязан выполнять свой долг и соблюдать установленные правила поведения, невзирая на обстоятельства. Схема конфликта аристократии с интеллигенцией наглядно представлена в знаменитом разговоре помещика Павла Петровича Кирсанова с нигилистом Базаровым: «Вы не признаёте никаких авторитетов? Не верите им?» - «Да зачем же я стану их признавать? И чему я буду верить? Мне скажут дело, я соглашаюсь, вот и всё».

Впрочем, критический разум присущ мыслящему сословию во всех странах. В России же это сословие приобрело дополнительную черту - больную совесть. Интеллигенция в том виде, в каком она у нас изначально сложилась, могла существовать лишь постольку, поскольку имелся налицо тёмный, забитый и угнетённый народ. В 1860-х годах литератор П. Д. Боборыкин стал называть «интеллигенцией» людей не просто образованных, но к тому же совестливых. С таким значением слово это и закрепилось в России, а позже вернулось на Запад, где стало считаться специфически русским.

Сегодня, рассуждая о совести, морали, нравственности, непременно помянут религию и церковь. Между тем и у нас и в Европе христианская церковь на протяжении полутора тысячелетий проявляла замечательную снисходительность к людским слабостям и порокам. Жестоко карая прегрешения против церкви, она легко прощала любые моральные уродства, особенно те, которые компенсировались богатыми дарами. В Европе (и то не везде) положение изменила Реформация, поставившая во главу угла этические вопросы. В англо-германских странах выработался тип протестанта-буржуа, оценивавшего каждый свой шаг с точки зрения морального долга христианина. Интеллигенция в Европе чаще выступала в роли разрушителя буржуазной морали.

В России сложилась обратная ситуация. Религиозную мораль в её крайнем воплощении представляли у нас юродивые да старцы-пустынники; подавляющая же часть православного духовенства не пользовалась моральным авторитетом. В новое время некоторым подобием дельца-пуританина стал в России купец или промышленник из староверов. Но таких было относительно немного, и положение они занимали вдвойне страдательное: для властей эти трезвые и рачительные хозяева оставались подозрительными «раскольниками», а в глазах интеллигенции они выглядели бородачами с большой мошной, угнетающими «народ-страдалец».

Вот так и вышло, что пустующее место носителя нравственного начала занял в России интеллигент, измученный сознанием своего неоплатного долга перед народом. Мораль европейского буржуа и русского интеллигента разнилась очень сильно: первый олицетворял деловитую (и часто безжалостную) честность, а второй - совестливость, замешанную как раз на жалости к угнетённым. Понятие нравственности в России не только не увязывалось с хозяйственной целесообразностью, но прямо противопоставлялось ей.

К началу 1870-х годов сочувствие народным массам развилось в интеллигентской среде до степени религиозного культа. Мужику поклонялись, как идолу; его взгляды, образ мышления, привычки и обычаи рассматривались как образец совершенства. Если же поведение реального мужика слишком явно расходилось с выдуманным идеалом, это объяснялось следующим образом: «Мужик - высший тип человека, который в силу неблагоприятных исторических условий находится на низшей ступени развития».

Служение народу стало верховным критерием в оценке труда художника, поэта, писателя, учёного. Их занятия считались сомнительными и оправдывались лишь в том случае, если ставились на службу «народному благу». С этой же точки зрения классифицировались идеи, идеалы, тенденции. Апогеем такой одержимости сделалось «хождение в народ». Сотни совестливых молодых людей, некоторые из зажиточных и даже знатных семей, отрекались от привычного образа жизни, селились в крестьянских избах, добывали пропитание ремёслами и сезонной работой - и всё это ради того, чтобы вдолбить в головы тёмных крестьян светлые идеалы социализма. Царское правительство их жертв не оценило: оно вылавливало молодых идеалистов, арестовывало их, ссылало и сажало в тюрьмы.

Зеркало для интеллигента

Огромное количество литературных произведений забыто не потому, что заложенные в них образы, мысли и чувства перестали нас волновать, а исключительно из-за того, что были заслонены, завалены грудами произведений более поздних. К таким забытым произведениям относится «История русской интеллигенции», написанная в начале XX века Д. Н. Овсянико-Куликовским.

Дмитрий Николаевич Овсянико-Куликовский родился 23 января (4 февраля по новому стилю) 1853 года в Таврической губернии, в имении Каховка, которое его предок полковник Л. М. Куликовский основал на месте захваченной турецкой крепости Ислам-Кермен. В жилах Дмитрия Николаевича смешалась кровь русская, украинская, греческая, польская и турецкая. По одной из линий он - прямой праправнук Екатерины II и Григория Потёмкина. Как у учёного у него тоже было несколько ипостасей: начав научную карьеру как лингвист-санскритолог, он в более поздний период чаще выступает как литературовед, этнограф, психолог, религиовед и культуролог (хотя последнего термина в те времена не существовало).

В молодости Дмитрий Николаевич успел побывать и в движении украинских националистов, и в петербургских революционных кружках (даже издал анонимно в 1877 году в Женеве брошюру «Записки южно-русского социалиста»). Но тяга к исследовательской работе пересилила, и он целиком отдался научным занятиям, сделавшись профессором четырёх российских университетов и почётным членом Петербургской академии наук, которая с 1917 года стала именоваться Российской. Большевистскую революцию Дмитрий Николаевич не принял. Умер он в Одессе 9 октября 1920 года.

Д. Н. Овсянико-Куликовскому принадлежит множество научных трудов по разным специальностям, но по общественной значимости на первое место следует поставить именно «Историю русской интеллигенции». Со времени её издания прошло сто лет, но сегодня эта работа выглядит предельно современной. Она нечто вроде зеркала; правда, заглянув в него, нынешний интеллигент рискует не узнать себя.

Для обозначения объекта исследования автор использует скромное определение «междуклассовая интеллигенция», близкое к уничижительному советскому термину «прослойка». Однако положение этой «прослойки» во второй половине XIX - начале XX века коренным образом отличалось от того, в какое она попала после 1917 года.

Ещё в 1847 году, в апогее сурового царствования Николая I, Белинский в письме Гоголю констатировал, что «титло поэта, звание литератора у нас давно уже затмило мишуру эполет и разноцветных мундиров». Цари, будучи естественными вождями российской аристократии, не испытывали симпатий к интеллигенции. Тем не менее ни мечущемуся Александру II Освободителю, ни простоватому Александру III Миротворцу, ни тем более чрезвычайно воспитанному Николаю II, именовавшемуся в советских учебниках Кровавым, просто в голову не могло прийти обозвать её «говном» (незабываемое ленинское определение) или посоветовать ей «сбрить бородёнки».

Разумеется, интеллигенты того времени испытывали тяжкие нравственные страдания, терзались неразрешимыми проблемами, мучились от сознания собственной ущербности, ненужности и бессилия - в противном случае они не были бы интеллигентами. Но при этом они сознавали (или им казалось), что их метания, искания и страдания выражают смысл духовного развития России. По словам Овсянико-Куликовского, «всякий сколько-нибудь мыслящий человек чувствовал, что вокруг него творится история, созидается новая жизнь, пробуждаются творческие силы нации и что он сам волей-неволей так или иначе участвует в этом коллективном творчестве».

Будучи литературоведом, Овсянико-Куликовский рассматривает историю русской интеллигенции на материале художественной литературы и отчасти публицистики. Психологические портреты литературных персонажей, начиная с Онегина, Чацкого и Печорина и заканчивая героями произведений А. П. Чехова и П. Д. Боборыкина, даются во взаимосвязи с общественной атмосферой каждой конкретной эпохи. Но, как часто бывает с талантливо написанными книгами, самый яркий персонаж «Истории русской интеллигенции» - её автор.

Овсянико-Куликовский сам плоть от плоти дореволюционной интеллигенции, один из лучших её представителей. В его взглядах, образе мыслей, системе доказательств отразилось мировоззрение этой интеллигенции «первого отжима» - не всей, разумеется, поскольку она была достаточно разнородной, а её так называемой передовой части. Проанализировав главные черты этого мировоззрения, мы сможем понять, в чём была права «передовая интеллигенция» начала XX века, а в чём заблуждалась, увидеть, насколько сбылись её чаяния и прогнозы.

Личность крупного мыслителя часто не укладывается в рамки определённой концепции. Например, П. Я. Чаадаев, которого принято числить западником, высказывал и суждения вполне славянофильские, а И. В. Киреевский, считающийся одним из отцов-основателей славянофильства, сетовал, что некоторые соратники по образу мыслей дальше от него, чем заведомый западник Т. Н. Грановский. Овсянико-Куликовский тоже шире представляемой им идеологии. При чтении «Истории русской интеллигенции» возникает стойкое ощущение, что автор борется с собственной наблюдательностью, заставлявшей его сомневаться в универсальности усвоенных теорий. И явного победителя в этой внутренней борьбе обнаружить трудно.

Универсальность прогресса

Едва ли не главной чертой «передовой интеллигенции» была неколебимая вера в общественный прогресс, имеющий характер равномерного поступательного движения. Сторонники прогресса представляют собой «передовую часть общества» (это выражение наряду с «передовыми кругами», «передовой идеологией» и т.п. многократно повторяется в «Истории русской интеллигенции»). Пути развития любого общества определяются универсальными законами. Неважно, что за люди образуют это общество, каковы их обычаи и привычки. Русский народ, как и все прочие, «поверх и вопреки мерзости запустения» движется к неизбежной победе чистого и прекрасного общечеловеческого идеала - к свободе, «раскрепощению личности», расширению общественной инициативы, «наконец - созданию политической самодеятельности народа» (завуалированное обозначение республиканского строя).

Каким образом люди распорядятся свободой? Всякой ли личности следует «раскрепощаться»? Готов ли народ проявлять общественную и политическую инициативу? Обсуждать эти вопросы в «передовых кругах» считалось чем-то неприличным.

Овсянико-Куликовский не закрывает глаза на «русское безволие, нашу косность, лень, вялость и т. д.». Он, однако, надеется, отсеяв всё наносное, извлечь «норму, т.е. здоровое выражение русского национального уклада воли». Дело за малым: надо лишь устранить «всё явно анормальное, патологическое, мысленно “выпрямить” наш “волевой аппарат” и таким образом отчасти предварить то, что должна сделать сама жизнь».

Сомневаться в реальности прогресса, в том числе общественного, действительно не очень разумно. За последние полсотни лет в развитых странах общество изменилось разительно. Темнокожий президент в США; почти полное исчезновение диктатур в Латинской Америке; признание однополых браков; ограничение свободы слова по мотивам политкорректности; защита прав террористов, взятых в плен на поле боя с оружием в руках; всплески общественного негодования из-за единичных жертв в военных конфликтах - всё это наиболее яркие примеры происшедших изменений.

Однако общественный прогресс не имеет линейного характера. Где-то он идёт быстрее, где-то медленнее. Одновременно в ряде стран на протяжении десятилетий происходит регресс, причём не только социальный, но и экономический. «Экономические чудеса» происходят в Сингапуре, Южной Корее, Вьетнаме, но никаких их признаков нет в Камбодже, Бирме, Северной Корее, ни в одной африканской стране. Рассчитывать, что «сама жизнь» непременно «должна» что-то исправить, значит проявлять необоснованный оптимизм. Может, когда-нибудь она действительно исправит, но ждать этого придётся слишком долго.

Иногда вера в универсальные законы общественного развития побуждает Овсянико-Куликовского игнорировать «неудобный» литературный материал. Он обрушивает суровую критику на беззащитного увальня Обломова, но ни словом не упоминает Константина Лёвина («Анна Каренина» Л. Н. Толстого) - типичного русского интеллигента, органически неспособного к общественной деятельности и не интересующегося ею. «Судить, куда распределить сорок тысяч земских денег, - говорит Лёвин в романе, - я не понимаю и не могу. Для меня земские учреждения просто повинность платить восемнадцать копеек с десятины, ездить в город, ночевать с клопами и слушать всякий вздор и гадости, а личный интерес меня не побуждает. Рассуждать о том, сколько золотарей нужно и как трубы провести в городе, где я не живу; быть присяжным и судить мужика, укравшего ветчину, и шесть часов слушать всякий вздор, который мелют защитники и прокуроры…»

Сто сорок лет минуло с тех пор, отгремели революционные бури начала и конца ХХ века, а неспособность и нежелание заниматься общественными делами живы в полной мере во всех слоях общества. В результате мы имеем то, что имеем.

Подспудное стремление не замечать вещей, которые не укладываются в рамки «универсальных теорий», заставляет интеллигентного автора «Истории русской интеллигенции» обойти вниманием и столь знаковые фигуры, как акцизница-эмансипе Бизюкина и народный учитель Варнава Препотенский («Соборяне» Н. С. Лескова). Однако именно подобным недоучкам, доводящим до крайнего примитива любую здравую идею, принадлежало очень недалёкое будущее.

При всём при этом автор «Истории русской интеллигенции» не отрицал, что особенности национального характера влияют на ход общественного развития. Он признавал, что русские люди «с большей готовностью, чем другие народы», готовы «послушно и понуро» полагаться на волю либо случая, либо вождя, «избавляя себя от труда хотеть и действовать». Он констатировал глубинные корни обломовщины: «Теперь, по истечении пятидесяти лет, стало наконец более или менее ясно, что есть какой-то дефект в волевой функции нашей национальной психологии, препятствующий нам выработать определённые, стойкие, отвечающие духу и потребности времени формы общественного творчества».

Он обращал внимание на отсутствие уважения к личности, отмеченное, в частности, Г. Успенским: «Миллионы живут, “как прочие”, причём каждый отдельно из этих прочих чувствует и сознаёт, что во всех смыслах цена ему грош, как вобле, и что он что-нибудь значит только в куче». Именно неготовность полностью задавить в себе наблюдательность и логику в угоду схемам возвышает Овсянико-Куликовского над такими его младшими современниками-марксистами, как А. В. Луначарский, В. М. Фриче или В. В. Воровский.

Культ материализма и науки

Светлое будущее человечества «передовая интеллигенция» связывала с развитием науки, которая противопоставлялась всем прочим аспектам человеческого бытия. По мнению Овсянико-Куликовского, в ходе прогрессивного развития общественная и политическая жизнь постепенно освободятся от воздействия идеалов. На смену «субъективным» понятиям истины и справедливости, «возведённым на степень какого-то религиозного культа», придёт объективное научное мышление. Выводя родословную русской интеллигенции от «кающихся дворян», причиной их появления он считал не гипертрофированную совестливость и не влияние идей Просвещения, а «материальную захудалость» и «социальное разложение» дворянского класса.

Тем более не признавала «передовая интеллигенция» самостоятельного значения эстетических факторов. «Так называемое эстетическое наслаждение», по мнению Овсянико-Куликовского, это «как бы награда человеку за разумное, целесообразное, благотворное отношение к данному делу, к другому человеку, к науке, искусству и т. д.».

XIX столетие - век торжества науки, но не науки в целом, а её механистической ипостаси, преимущественно в физике и биологии. Прямым следствием этой однобокости стали позитивизм и вульгарный материализм. Из успехов естественных наук многие сделали вывод, что наука уже объяснила всё. Между тем именно в первом десятилетии XX века, когда Овсянико-Куликовский писал и издавал «Историю русской интеллигенции», возникают квантовая механика и теория относительности, наглядно продемонстрировавшие почти ирреальную сложность мироздания.

Лишь в 1930-х годах оформилась этология - наука о поведении животных в естественной среде, позволившая отыскать корни человеческой морали в жизни животных сообществ. Оказалось, что понятия «идеал», «истина», «справедливость», «совесть» вовсе не столь уж «субъективны», что они отражают на рациональном уровне древние механизмы, скрепляющие существование любого здорового сообщества. В демократических США и авторитарном Китае моральные нормы одинаково суровы, хотя сильно разнятся по содержанию.

В России, где и славянофилы и западники отмечали исторический «перевес силы материальной над силою нравственной образованности» (И. В. Киреевский), вульгарный материализм был легко усвоен «передовой интеллигенцией». В. И. Ленин призвал подчинить мораль классовой борьбе, а немного позже и в благопристойной Германии Гитлер освободил соотечественников «от химеры, именуемой совестью». Мало кто догадывался в то время, что отказ от морали не даёт обществу преимуществ, а, напротив, разрушает его основы. Впрочем, современные «прагматики» этих тонкостей до сих пор не поняли.

Что касается эстетической концепции «передовой интеллигенции», вряд ли она заслуживает серьёзной критики. Если эстетическое чутьё является наградой за добродетель, то сомнительные в моральном плане Байрон, Лермонтов, Верлен или Рембо должны были бы сильно уступать проповедникам типа Руссо или Чернышевского.

Как убеждённый сторонник единообразного прогресса, Овсянико-Куликовский не мог не быть западником. Славянофилов он, по сути, не причисляет к интеллигенции, лишь мельком упоминая имена Хомякова, Ив. Киреевского, Аксаковых. Ему смешно русское мессианство, воплощенное Ф. М. Достоевским в высказываниях образцового старца Зосимы («Братья Карамазовы»): «Из народа спасение выйдет, из веры и смирения его... спасёт бог людей своих, ибо велика Россия смирением своим. Мечтаю видеть и как бы уже вижу ясно наше грядущее: ибо будет так, что даже самый развращённый богач наш кончит тем, что устыдится богатства своего пред бедным, а бедный, видя смирение сие, поймёт и уступит ему, с радостью и лаской ответит на благолепный стыд его. Верьте, что кончится сим: на то идёт». Овсянико-Куликовский называет эти пророчества «пародийными».

По этому поводу можно заметить, что во времена наивысшего могущества Российской империи расхождение взглядов Достоевского с реальностью выглядело далеко не таким вопиющим, как сейчас. Неумеренные надежды западников на всесилие науки, призванной заменить «субъективные» понятия «истины» и «справедливости», сегодня, пожалуй, выглядят не менее забавно, чем упования славянофилов на пробуждение совести у российских толстосумов.

Решение рокового вопроса

В начале XX века вопрос об отношениях между интеллигенцией и народом особенно обострился в связи с революционными событиями 1905 года. Интеллигенция, по выражению Овсянико-Куликовского, ждала «со стороны народа спроса на свой труд, сочувствия, понимания, отклика. И когда оказывается, что нет оттуда ни спроса, ни сочувствия, ни отклика, - вот тогда-то и начинается та трагедия, которая выпала на долю русской интеллигенции». Ему, правда, казалось, что пропасть между интеллигенцией и народом сокращается и скоро вообще исчезнет. Однако он добросовестно зафиксировал существующий страх перед стихией народной жизни, «где личность человеческая обесценивается и исчезает, и где вступают в силу законы массовой психологии. “Слияние с народом” моментально теряет всю свою поэзию. Оно превращается в обезличение, в самозаклание личности, не искупаемое никакой надеждой на возможность влиять, просвещать, “действовать” в народной среде. Как может капля “действовать” в океане?»

Ещё в 1877 году Г. Успенский в очерке «Овца без стада» нарисовал образ «балашовского барина»: «Ехал я к вам, - говорит этот персонаж деревенским мужикам, - думаю, буду жить с вами, помогать, хлопотать за вас, за вашу крестьянскую семью. Я думал, что деревня - это простая семья, в которой только и можно жить... А у них тут не только никакой семьи не оказывается - какое! Лезут друг от друга в разные стороны...» Так, общинники высекли за неуплату 12 рублей своего односельчанина, который выиграл для них судебное дело на тысячи рублей, и оправдываются тем, что «в случае ежели что, и Евсей твой тоже бы нашего брата не помиловал... Прикажут наказать да прут в руки дадут, так и Евсей твой...» «Вот и сливайся с ними! - ужасается «балашовский барин». - Сегодня я сольюсь, а они меня завтра в волости выдерут, либо самого заставят драть...»

Издание многотомного собрания сочинений Овсянико-Куликовского, включавшего в том числе «Историю русской интеллигенции», началось в 1909 году. И в том же году семеро философов и публицистов (Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, М. О. Гершензон, А. С. Изгоев, Б. А. Кистяковский, П. Б. Струве, С. Л. Франк) выпустили сборник статей «Вехи», в котором подвергли критике все аспекты интеллигентской идеологии - позитивизм, материализм, атеизм, а главное, политический радикализм во всех его видах - народническом, марксистском и европейски-демократическом.

В качестве иллюстрации приведу короткую выдержку из статьи П. Б. Струве: «Идейной формой русской интеллигенции является её отщепенство, её отчуждение от государства и враждебность к нему… Для интеллигентского отщепенства характерны не только его противогосударственный характер, но и его безрелигиозность… Интеллигентская доктрина служения народу не предполагала никаких обязанностей у народа и не ставила ему самому никаких воспитательных задач… Народническая, не говоря уже о марксистской, проповедь в исторической действительности превращалась в разнузданность и деморализацию».

Веховцы утверждали, что Манифест 17 октября 1905 года предоставил достаточно свободы для созидательной деятельности. Интеллигенции пора распрощаться с революционной фразеологией и заняться реальным улучшением условий народной жизни, а прежде всего - исправлением собственных недостатков.

Появление «Вех» вызвало бурную полемику в печати и повсеместные публичные дискуссии. Лидер кадетов П. Н. Милюков совершил лекционное турне по городам России, опровергая веховские взгляды. И левая печать заклеймила «Вехи» как апологию предательства.

Овсянико-Куликовский в «Истории русской интеллигенции» выступает, скорее, защитником интеллигентской традиции. Правда, «поклонение мужику» для него - пройденный этап. Тем не менее он ставит в вину профессору Николаю Степановичу («Скучная история» Чехова), что тот находил счастье в научной работе и умирает с уверенностью, «что прожил жизнь полезную, прекрасную и счастливую». Для правоверного интеллигента такое состояние духа - «блаженная иллюзия». Как в самом деле возможно наслаждаться наукой, если народ страдает?

«И всё сбылось и не сбылось…»

В спорах вокруг «Вех» если не точку, то жирное многоточие поставили события октября 1917 года.

Овсянико-Куликовский, обладавший тонким чутьём и хорошим пониманием общественной психологии, предвидел скорое наступление «эпохи упрощения с его кажущейся правильностью, с его фиктивною доказательностью, с обманчивою и “прозрачною ясностью”». Такое развитие событий он считал неизбежным и даже полезным. Эпоха «прозрачной ясности» в самом деле наступила, жёстко разделив всё население сперва по социальному происхождению, а затем ещё на «верных линии» и «уклонистов».

«История одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина, казавшаяся злой издёвкой над российскими реалиями, по отношению к послеоктябрьской действительности выглядит излишне оптимистичной. Щедринскому Угрюм-Бурчееву так и не удалось превратить Глупов в Непреклонск. Он смирился перед природной стихией: «Река всё текла и всё шире разливалась и затопляла берега». Стоило ему заснуть, как глуповцы немедленно убедились, «что это подлинный идиот - и ничего более». В советской же реальности и Непреклонск был построен, и реки покорены («Человек сказал Днепру: / Я стеной тебя запру! / Ты с вершины будешь прыгать, / Ты машины будешь двигать!»), а скончавшийся более полувека назад вождь «в военного покроя сюртуке, застёгнутом на все пуговицы», поныне остаётся самым популярным государственным деятелем.

Интеллигенция страстно жаждала революции, готовила для неё почву - и стала одной из главных её жертв. Придя к власти, большевики немедленно занялись народом, до которого у царей за два века так и не дошли руки. «Роковая» проблема отношений между интеллигенцией и народом была решена кардинальным образом. Дети неграмотных мужиков в комплекте со вторым изданием крепостного права в виде колхозов получили семилетнее, а то и среднее образование. Интеллигенты частью были уничтожены, частью эмигрировали, остальные, волей Коммунистической партии избавленные от забот о народе, сжались, съёжились, сосредоточившись на проблеме собственного выживания.

На страницах художественной литературы место Рудина, Базарова, дяди Вани и трёх сестер заняли Мастер, «мотающий» срок в психиатрической клинике («Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова), Николай Кавалеров, завидующий колбаснику-партийцу Бабичеву («Зависть» Ю. К. Олеши), лицемер-профессор Иван Антонович («Два капитана» В. А. Каверина) да нелепый бездельник Васисуалий Лоханкин («Золотой телёнок» И. Ильфа и Е. Петрова), которого в полном согласии с опасениями «балашовского барина» высек-таки «народ» в лице жильцов «Вороньей слободки».

Позже интеллигенция вообще исчезнет со страниц советской литературы (язык не поворачивается назвать интеллигентами передовых директоров и инженеров, сражающихся с отсталыми директорами и инженерами за выполнение и перевыполнение производственных планов).

Последствия научно-технического прогресса, однако, не совпадали с планами партии. После Великой Отечественной войны уже в рамках советской системы, нуждающейся в ядерных и термоядерных бомбах, ракетах и других атрибутах современного общества, сложилась социальная общность, по старинке именуемая интеллигенцией. В послесталинское время «советская интеллигенция», занимавшая экономически достаточно выгодное положение в обществе, прошла путь от искренней веры в коммунистическое будущее до поисков идеологических альтернатив - стихи Гумилёва и Цветаевой, славянофильство, православие, идеалы западной демократии.

Реформы 1990-х годов физически разрушили «советскую интеллигенцию», превратив массу вчерашних инженеров и научных работников в челночников и ларёчников. Положение постсоветской интеллигенции каждый имеет возможность оценить самостоятельно - «ходить бывает склизко по камешкам иным, итак, о том, что близко, мы лучше умолчим».

В романе Достоевского «Подросток» Версилов говорит: «У нас создался веками какой-то ещё нигде не виданный высший культурный тип, которого нет в целом мире, - тип всемирного боления за всех. Это - тип русский, но так как он взят в высшем культурном слое народа русского, то, стало быть, я имею честь принадлежать к нему. Он хранит в себе будущее России. Нас, может быть, всего только тысяча человек - может, более, может, менее, - но вся Россия жила лишь пока для того, чтобы произвести эту тысячу. Скажут - мало, вознегодуют, что на тысячу человек истрачено столько веков и столько миллионов народу. По-моему, не мало».

В период преобразований 60-70-х годов XIX века, приведших к развитию ограниченной общественной самодеятельности населения, возникла и определенная социальная среда, которую обычно называли "либеральной". Она включала представителей разных сословных и общественных групп, но настроение здесь создавали те, кого называли "интеллигенцией" (термин впервые ввел в обращение писатель П. Д. Боборыкин, 1836-1921).
Это определение не являлось синонимом "интеллектуала". Понятие "русский интеллигент" указывало не только (и не столько) на образование и интеллектуальные занятия, но в еще большей степени подчеркивало общественно-политические, мировоззренческие ориентации. Интеллигенцию России можно рассматривать как уникальную социально-нравственную категорию. Сострадание к униженным и yгнетенным, неприятие государственного насилия, желание переустроить мир на новых, справедливых началах - главные и исходные признаки принадлежности к этому специфическому общественному кругу.
Интеллигенцию, а в более широком смысле и всю либеральную общественность в России изначально отличало критическое отношение к реальной политической и социальной системе в России. Характер подобных представлений и ценностей Ф. М. Достоевский назвал "идеологией государственного отщепенства". До 1917 года подобные воззрения разделяли различные круги интеллигенции, и немалое число людей фетишизировало революцию, которая должна была привести к вожделенному социальному преображению страны.
Говоря о подобном "параличе сознания" интеллигенции в начале XX века, С. Л. Франк уже в эмиграции писал: "В ту эпоху преобладающее большинство русских людей из состава так называемой интеллигенции жило одной верой, имело один смысл жизни: эту веру лучше всего определить как веру в революцию. Русский народ - так чувствовали мы - страдает и гибнет под гнетом устаревшей, выродившейся, злой, эгоистической, произвольной власти... Главное, основная точка устремления лежала не в будущем и его творчестве, а в отрицании прошлого и настоящего. Вот почему веру этой эпохи нельзя определить ни как веру в политическую свободу, ни даже как веру в социализм, а по внутреннему ее содержанию можно определить только как веру в революцию, в низвержение существующего строя. И различие между партиями выражало отнюдь не качественное различие в миропонимании, а главным образом различие в интенсивности ненависти к существующему и отталкивания от него, - количественное различие в степени революционного радикализма".
Только после революции и прихода к власти большевиков, когда все прекраснодушные народофильские грезы развеяла страшная реальность социальной стихии, начались прозрения. Народ оказался совсем не тем "богобоязненным", "невинно угнетенным", "умным" и "справедливым", каким его было принято рисовать и воспринимать в интеллигентской среде. <...> П. Б. Струве, принадлежавший в начале века к числу "властителей дум образованной публики", был беспощаден и без обиняков писал о том, что интеллигенция "натравливала низы на государство и историческую монархию, несмотря на все ее ошибки, пороки и преступления все-таки выражавшую и поддерживавшую единство и крепость государства".
Приговор С. Л. Франка звучал не менее нелицеприятно: "Вплоть до последнего времени наш либерализм был проникнут чисто отрицательными мотивами и чуждался положительной государственной деятельности; его господствующим настроением было будирование во имя отвлеченных нравственных начал против власти и существовавшего порядка управления, вне живого сознания трагической трудности и ответственности всякой власти. Суровый приговор Достоевского, в сущности, правилен: "Вся наша либеральная партия прошла мимо дела, не участвуя в нем и не дотрагиваясь до него; она только отрицала и хихикала".
Никакой "партии" в точном значении этого слова - как структурно-организационного объединения - либералы в России на протяжении XIX века не имели. Однако в правительственных кругах все время велись разговоры о таковой, имея в виду носителей представлений о конституционно-правовом устройстве государства.
В середине XIX века в западноевропейских странах завершился процесс утверждения конституционно-монархических правлений. В России же облик власти оставался неизменным. Однако воздействие европейских норм неизбежно отражалось на умонастроениях и здесь. К концу ХIХ века для большей части интеллигенции вопроса о том, "хорошо" или "плохо" конституционное правление, фактически не существовало. Однозначно-положительный ответ подразумевался сам собой. Подобные взгляды были распространены не только среди лиц свободных профессий, людей "интеллектуального труда"; они проникали и в среду "служилого люда". Среди высших сановников и даже среди царских родственников находились люди, выказывавшие симпатию к проектам политических преобразований.
Когда в 1870-е годы развернулся террор народников-радикалов, некоторые во властных кругах решили, что для его обуздания недостаточно одних военно-полицейских мер, что для общественного умиротворения власть должна пойти на уступки "ответственным кругам общества" и довершить дело реформ 60-х годов, "увенчать здание" принятием некоего конституционного акта. При этом никто в "правящих сферах" не ставил под сомнение важность и нужность сохранения института самодержавия. Речь шла о другом: изобрести формулу политического переустройства, позволявшую сохранить единовластие, но вместе с тем привлечь к законотворческому процессу представителей по выбору не власти, а от различных общественных и сословных групп.
Александр II поддерживал такие намерения, и в начале 1881 года дело дошло до обсуждения проекта манифеста. В конце концов царь одобрил записку министра внутренних дел графа М. Т. Лорис-Меликова по поводу некоторой реорганизации государственного управления. Суть грядущей новации состояла в том, что созывались две подготовительные комиссии для разработки предложений по реформированию Государственного совета. Сама же реформа должна была быть принята Общей комиссией и утверждена монархом. Особенность этой процедуры состояла в том, что к законотворчеству помимо должностных лиц привлекались еще и представители, избранные от земства и городских дум: по два от каждой губернии, по одному от каждого губернского города и по два от столиц. Хотя слово "конституция" нигде не упоминалось, многие считали, что привлечение к законодательной деятельности избираемых от населения есть первый шаг к ней. Однако 1 марта того года царь погиб от руки террористов и ситуация в стране изменилась. Потом много говорилось и писалось о том, что именно в тот исторический момент был "упущен важный шанс" либеральной трансформации самодержавной монархии, которая якобы в дальнейшем исключила бы крушение и торжество радикалов. Подобные умозаключения столь же убедительны, сколь и недоказуемы.
Совместить не сочетаемое - иррациональную сакральную природу верховных прерогатив и рациональную избирательную процедуру, утвердить незыблемое суверенное верховенство земного закона в России XIX века являлось вещью фантастической. Историческая традиция, привычка, патриархальные представления, религиозные верования - все то, что веками формировало русский исторически-культурный архетип, в начале XX века диссонировало с западноевропейскими государственными приемами управления, нормами политического устройства буржуазных стран.
Многие приверженцы "либеральной партии", в большинстве своем прекрасно по-европейски образованные, придерживались убеждения, что Россия сможет быстро преодолеть свою архаику простым калькированием опыта "передовых стран". Игнорирование (и незнание) конкретных этноисторических условий, мечтательная умозрительная маниловщина делали русский либерализм и русских либералов абсолютно беспомощными в периоды обострения социальной ситуации, при малейшем соприкосновении с социальной стихией.

Начиная данное исследование, необходимо обратиться к терминологии, а точнее - к главному понятию, не уяснив которое, трудно будет разобраться в главной проблеме. Итак, обратимся к истории термина "интеллигенция".

Словарь С.И. Ожегова определяет понятие "интеллигенции" следующим образом: "Интеллигенция - люди умственного труда, обладающие образованием и специальными знаниями в различных областях науки, техники и культуры; общественный слой людей, занимающихся таким трудом". По мнению В. Даля, интеллигенция - "разумная, образованная, умственно развитая часть жителей".

Часто это понятие выводят из латинского intelligentia - "понимание, познавательная сила, знание". На самом деле первоисточником его является греческое слово noesis - "сознание, понимание их высшей степени". Этот концепт противопоставлялся более низким степеням сознания - dianoia - "образ мыслей, размышление" и episteme - "научное знание", и объединяла их как высшая категория. Затем уже в римской культуре возникло собственно слово intelligentia, означавшее сначала просто "хорошая степень понимания, сознания", без греческих тонкостей. Лишь к закату Рима оно приобрело тот смысл, в котором и перешло в классическую немецкую философию, во французскую науку.

В Россию понятие "интеллигенция" проникает трудами Гегеля, Шеллинга, а также французских авторов. Первые русские переводчики Шеллинга переводили его термин "Intelligenz" как "разумение", а заглавие книги Ипполита Тэна "De l"intellegence" как "об уме и познании". Именно в таком отвлеченно-философском смысле слово и стало употребляться в русском языке.

Долгое время считалось, что собственно русское слово "интеллигенция" было введено в 1860-е годы Боборыкиным, о чем он и сам говорил в начале XX века: "Около сорока лет назад, в 1866 г., в одном из своих драматических этюдов я пустил в обращение в русский литературный язык как жаргон <...> слово "интеллигенция", придав ему то значение, какое оно из остальных европейских языков приобрело только у немцев: интеллигенция, т.е. самый образованный, культурный и передовой слой общества известной страны. Тогда же я присоединил к нему одно прилагательное и одно существительное <...> интеллигент и интеллигентный".

На самом же деле, во-первых , слово впервые было употреблено В.А. Жуковским в 1836г., а во-вторых, в 1866 г. Боборыкин употребил его вовсе не в том значении, о котором писал спустя почти полвека. Однако обо всем по порядку. Согласно исследованию С.О. Шмидта, слово "интеллигенция" присутствует в дневниковой записи В.А. Жуковского от 2 февраля 1836г. В ней идет речь о возмутительном случае, когда сразу после пожара с сотнями жертв у Адмиралтейства, почти рядом, на Невском в тот же день состоялся веселый бал в доме В.В. Энгельгардта. Бал превратился чуть ли не в беснование, где участвовали многие петербургские дворяне, "которые у нас представляют,- иронично замечает Жуковский,- всю русскую европейскую интеллигенцию " и где "никому не пришло в голову (есть исключения), что случившееся несчастье есть дело всеобщее". Иначе говоря, поэт не осознает еще интеллигенцию как специфическое русское явление (примечательно, кстати, что и сейчас некоторые ученые, занимающиеся проблемой интеллигенции, не признают исключительно русского содержания понятия, о чем будет сказано позже).

Возвращаясь к Боборыкину, нужно отметить, что он впервые употребляет это слово в 1866 году в статье о парижских театральных постановках в совершенно ином значении, нежели современное: "Постановки театра Шатле больше, чем постановки других театров, нравятся массе, без различия интеллигенции и общественного положения", т.е. здесь скорее имеется ввиду философское понятие ума, интеллекта, нежели принадлежности к определенному социальному слою. И все же, отказывая Боборыкину в пальме первенства в использовании слова "интеллигенция", нельзя отрицать вклад писателя в привлечении внимания к данному понятию.

Помимо него термин "интеллигенция" имел хождение и у других авторов 1860-х годов, таких, как Н.Шелгунов, И. Аксаков, П. Ткачев. Причем, при общей неопределенности, колебании между абстрактным и собирательным значениями, у революционно-демократического лагеря есть свои трактовки понятия "интеллигенция". Ткачев, в частности, называл ее "образованным меньшинством": "по своему строго критическому отношению к окружающим ее явлениям, по смелости своей мысли она ни в чем не уступает лучшей части западноевропейской интеллигенции", и "здоровые мысли и понятия, которые в наше время стали распространяться и утверждаться в небольшом кружке нашей интеллигенции", привели к тому, что "барская интеллигенция" должна была стушеваться перед другою, вышедшею из другого класса людей".

К 1870-м годам утверждается понятие интеллигенции как социальной группы со своими отличительными особенностями. В словаре В. Даля, еще раз напомним, она определяется как "разумная, образованная, умственно развитая часть жителей". А все тот же Боборыкин в начале ХХ века определял ее следующим образом, отобразив по сути основные черты: "интеллигенция, т.е. самый образованный, культурный и передовой слой общества известной страны. <...> собирательная душа русского общества и народа. <...> избранное меньшинство, которое создало все, что есть самого драгоценного для русской жизни: знание, общественную солидарность, чувство долга перед нуждами и запасами родины, гарантии личности, религиозную терпимость, уважение к труду, к успехам прикладных наук, позволяющим массе поднять своё человеческое достоинство".

Говоря, однако, о явлении интеллигенции как присущем единственно русской действительности, нельзя пройти мимо работ П. Марселя, П. Потье, П. Габильяра, А. Беранже, которые писали о существовании во Франции так называемых "интеллигентных пролетариев". В частности, Анри Беранже так характеризует людей этого слоя: "… на дне общества есть люди, рожденные бедняками, как например сыновья крестьян, рабочих, мелких служащих или даже крупных, но неимущих чиновников, люди трудолюбивые, склонные к порядку, приобретшие усидчивым трудом и лишениями значительные знания, люди, требующие известного положения в обществе, соответственно тем преимуществам, какие им дает университетская степень, наконец, люди, не имеющие ничего общего с богемой, с строптивыми упрямцами и с отбросами сословий, а наоборот, личности дисциплинированные, покорные, готовые и желающие сделаться настоящими буржуа и кончающими тем, что впереди у них остается только один голод. Вот это и есть интеллигентные пролетарии".

Он приводит и статистику французского интеллигентного пролетариата, выделяя следующие категории интеллигентных пролетариев: 1) пролетарии среди врачей; 2) среди адвокатов и судей; 3) среди профессоров и учителей; 4) среди инженеров; 5) среди офицеров;

6) среди чиновников; 7) среди представителей художественных профессий; 8) среди студентов; 9) в пролетариате - "преисподней голодающих оборванцев, с университетскими дипломами".

Необходимо отметить также мнение отдельных отечественных ученых, подвергающих сомнению исключительность русской интеллигенции. К числу таких можно отнести К.Б. Соколова. Он заявляет о существовании интеллигенции в Германии, Японии, Индии, США и др., ссылаясь на труды Г. Померанца, В. Страды, и приводя собственные аргументы. И, если с Померанцем, который говорит о том, что "... интеллигенция... складывается в странах, где сравнительно быстро принялась европейская образованность и возник европейски образованный слой, а социальная "почва", социальная структура развивалась медленнее, хотя иногда, по-своему, и очень быстро" и при этом "эта "почва" надолго сохраняла азиатские черты", можно согласиться в силу похожего характера развития русской культуры, где народная культура и культура образованного слоя развивались практически независимо друг от друга, то мысли, высказанные В. Страдой, носят спорный характер. Он пишет, что "русская интеллигенция при всех ее особенностях, не есть что-то уникальное, а часть сложного исторического явления - европейской интеллигенции нового времени". По его мнению, последняя появилась во Франции в эпоху Просвещения, которому и отводилась решающая роль при формировании современного типа интеллектуала , в том числе и русского. Получается, что он не разделяет понятия интеллектуалов и интеллигенции, что не совсем правильно, поскольку интеллигент в отличие от интеллектуала - по сути просто работника умственного труда, образованного человека, сочетает в себе еще и функции носителя норм нравственности, национального самосознания, просветителя, ведущего за собой остальной народ к духовной свободе, миру и гармонии. Другое дело, что методы достижения этих целей приобретали порой столь кровавый характер, что сводило на нет благородные стремления, но этот вопрос будет нами рассмотрен в данном исследовании позднее.

Занимательна тут точка зрения П.Н. Милюкова, отмечавшего, что "интеллигенция вовсе не есть явление специфически русское". И при этом он, так же, как и Беранже, упоминал интеллигентный пролетариат. Милюков отмечал, что появление во Франции "особого класса, стоящего вне сословий и занятого профессиональным интеллигентским трудом, ведет к образованию интеллигентского пролетариата...". Есть, по его убеждению, интеллигенция и в Англии, причем она стоит "особенно близко по самому характеру идеологии к русской интеллигенции". Что же касается Германии, то в ней, по словам Милюкова, еще в 30-х - начале 40-х годов XIX в. учащейся молодежью было создано типично интеллигентское движение "Молодая Германия", состоявшее из журналистов и литераторов.

Так же Милюков говорит об эпохах, "как 40-50-е годы, когда интеллигентский тип становится интернациональным в Европе, будучи объединен в кружках политической эмиграции".

Вопрос о соотношении терминов "интеллигенция" и "образованность" Милюков решает представлением их в виде двух концентрических кругов. "Интеллигенция - тесный внутренний круг: ей принадлежит инициатива и творчество. Большой круг "образованного слоя" является средой непосредственного воздействия интеллигенции". Таким образом Милюков подводит веские основания под вывод об интернациональности понятия интеллигенции.

Соколов же в качестве аргументов приводит такую же, как и в России, оторванность "верхушки", от народа во Франции и Германии конца XVIII века. По его словам, "только образованная парижская аристократия была знакома с достижениями науки, занималась литературой и изящными искусствами. В тоже время провинциальные дворяне Гаскони, Прованса, Шампани, Бургундии не всегда знали грамоту". Здесь мы имеем дело с сословным делением, но интеллигенция - внесословна. Интеллигенция сама есть социальный слой, в который входят люди разного происхождения. К тому же, автор сам себе противоречит, противопоставляя "парижскую аристократию" "провинциальным дворянам Гаскони", т.е. одних дворян он, таким образом, причисляет к народу, а других - ставит над ним.

Что касается упоминания Соединенных Штатов Америки, то здесь достаточно вспомнить, каким образом и из кого формировалось их население. Далее, Америка - государство, построенное, по сути заново, "с нуля", и совсем на иных принципах. Там сословия размывались и во главу угла ставилась (да и ставится) предприимчивость, умение зарабатывать любыми способами. О какой интеллигенции, о какой нравственности может идти речь там, где господствовали принципы индивидуализма и материальной обеспеченности. Очень точно один американский президент выразил сущность своей страны - "дело Америки - бизнес".

В противовес подобным высказываниям Соколова и его единомышленников можно привести два совершенно противоположных мнения: В. Кормера и И. Берлина. Так, Кормер следующим образом определял специфику интеллигенции как явления русской культуры: "Исходное понятие было весьма тонким, обозначая единственное в своем роде историческое событие: появление в определенной точке пространства, в определенный момент времени совершенно уникальной категории лиц (...), буквально одержимых еще некоей нравственной рефлексией, ориентированной на преодоление глубочайшего внутреннего разлада, возникшего меж ними и их собственной нацией, меж ними и их же собственным государством. В этом смысле интеллигенции не существовало нигде, ни в одной другой стране, никогда". И хотя всюду были оппозиционеры и критики государственной политики, политические изгнанники и заговорщики, люди богемы и деклассированные элементы, но "никогда никто из них не был до такой степени, как русский интеллигент, отчужден от своей страны, своего государства, никто, как он, не чувствовал себя настолько чужим - не другому человеку, не обществу, не Богу - но своей земле, своему народу, своей государственной власти. Именно переживанием этого характернейшего ощущения и были заполнены ум и сердце образованного русского человека второй половины XIX - начала XX века, именно это сознание коллективной отчужденности и делало его интеллигентом. И так как нигде и никогда в Истории это страдание никакому другому социальному слою не было дано, то именно поэтому нигде, кроме как в России, не было интеллигенции". Исайя Берлин сказал об этом боле сжато, но не менее глубоко: "Не следует путать интеллигенцию с интеллектуалами. Принадлежащие к первой считают, что связаны не просто интересами или идеями; они видят себя посвященными в некий орден, как бы пастырями в миру, назначенными нести особое понимание жизни, своего рода новое евангелие".

Относительно вопроса происхождения русской интеллигенции, можно обозначить несколько вариантов генезиса. Одна из традиций отечественной культуры, наиболее отчетливо заявленная русским народничеством, а затем и марксизмом (Н.К. Михайловский, Г.В. Плеханов, В.И. Ленин), - начинать историю русской интеллигенции с возникновения разночинства - в 40-е годы-XIX в. в лице наиболее ярких его представителей и идейных вождей -- В.Г. Белинского и А.И. Герцена. Следующее поколение разночинной интеллигенции (Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, Д.И. Писарев и другие "шестидесятники") продолжило и радикализировало взгляды людей, представлявших не то или иное сословие или класс, но "чистую мысль", дух (нации или народа), воплощенное искание истины, справедливости, разумной действительности. Таким образом, "разночинское" обоснование русской интеллигенции объясняет не только ее отвлеченную духовность, но и знаменитую ее "беспочвенность", разрыв со всяким сословным бытом и традициями, ее социальную неукорененность, скитальчество, "отщепенчество".

Другая традиция истолкования генезиса русской интеллигенции связывает его с истоками русского вольномыслия ("вольтерьянства" и политической оппозиционности); в этом случае родоначальниками русской интеллигенции оказываются А.Н. Радищев, Н.И.Новиков (к этой точке зрения по-разному склонялись Ленин и Бердяев); Д.Н. Овсянико-Куликовский начинал свою историю русской интеллигенции с момента публикации "Философического письма" П.Я. Чаадаева, положившего начало национальному нигилизму отечественных мыслителей (своего рода оборотной стороны русской мессианской идеи) . Именно острота постановки Чаадаевым проблемы национальной самобытности русской культуры и российской цивилизации в контексте мировой культуры вызвала почти двухвековую полемику русских "западников" и "славянофилов" вокруг вопроса о ценностной самоидентичности русской культуры и породила множество оригинальных гипотез и концепций духовно-цивилизационного своеобразия России и русской культуры.

Тем самым происхождение русской интеллигенции связывалось, во-первых, с культурным европеизмом, распространением просвещения, развитием наук, искусств и вообще возникновением специализированных форм культуры (которых в Древней Руси с ее культурным синкретизмом не существовало) и их обслуживающих профессионалов; во-вторых, с обретаемыми навыками религиозной и политической свободы мысли, слова, печати, тем более трудными для России, что "рождались они в жестком противостоянии политическому деспотизму и авторитаризму, традиционализму и религиозно-духовному догматизму, цензурным гонениям и запретам, - в отсутствие сложившегося общественного мнения, традиций гражданского общества, правового государства (т.е. в принципиально иных социокультурных условиях по сравнению с западноевропейскими свободами)".

Третья традиция (Д.С. Мережковский и М.О. Гершензон) возводила истоки русской интеллигенции ко временам петровских реформ и к самому Петру, признаваемому первым русским интеллигентом, стремившимся "по своему образу и подобию" сформировать отряд послушных его воле "птенцов гнезда Петрова". Сюда же относится традиция осмыслять успехи просвещения в России в связи с державной волей просвещенного монарха (Петр I, Елизавета, Екатерина II, Александр I, Александр II т.д.). Эта традиция исследования генезиса русской интеллигенции была плодотворна тем, что обозначала драматическую коллизию, сопровождавшую в дальнейшем всю историю русской интеллигенции - сложные взаимоотношения интеллигенции с властью и государством. С одной стороны, интеллигенция "рекрутирована" властью, ее деятельность мотивирована гражданским долгом перед Отечеством, его духовным благом и процветанием; с другой - интеллигенция сама творит себя, а не порождена властью, она самоопределяет смысл и цели своей деятельности, связанной с творчеством и распространением культуры, общечеловеческих ценностей, идеалов Разума и просвещения, а не служит лишь интеллектуальным, культурным орудием политической воли самодержавного монарха и его бюрократического аппарата.

Четвертая традиция осмысления культурно-исторических истоков русской интеллигенции связана с поисками более глубоких - древнерусских - ее корней. Так, в многовековой- "пятиактной" - трагедии русской интеллигенции Г.П. Федотов видел и многовековую же ее предысторию: целых два "пролога" к ней - в Киеве и Москве. Иначе говоря, по Г. Федотову, первые "интеллигенты" на Руси - при всей условности их отнесения к интеллигенции - это православные священники, монахи и книжники киевского и московского периодов древнерусской культуры. "В этом случае история (точнее - предыстория) русской интеллигенции уходит во мглу веков и теряется чуть ли не у истоков Крещения Руси"; однако такой подход к исследованию русской интеллигенции раскрывает важные смысловые составляющие понятия "интеллигенция" - органическая близость древнерусской "протоинтеллигенции" к народу (своим бытом, языком, верой) и вместе с тем - отчужденность, оторванность от него, от народного творчества (культурный аристократизм, византинизация идеалов жизни, нравственности, эстетики).

Пятая традиция трактовки интеллигенции в отечественной культуре связана с вкладом русского марксизма, впитавшего, в большевистском варианте, идеологию "махаевщины" (доктрины, автором которой по праву считается В.К. Махайский и которая объявляет интеллигенцию классом, враждебным революции, в то время как основой революции оказываются деклассированные элементы, люмпен-пролетариат). Согласно этой интерпретации, интеллигенция не находит определенного места в социально-классовой стратификации общества: это не класс, а "прослойка" между трудящимися и эксплуататорами; интеллигенция "вербуется" из недр трудящихся, однако ее труд, знания, продукты умственного труда являются "товаром", который заказывается и оплачивается главным образом эксплуататорскими классами, превращаясь тем самым в форму идеологического обмана и самообмана трудящихся. Интеллигенция, таким образом, предстает в качестве ученых "лакеев", "приказчиков", "прислуги" эксплуататорских классов (помещиков и буржуазии), а создаваемые ею произведения культуры, в соответствии с поступившим "социальным заказом", оказываются опасными и вредными для народа, т.е. подлежат изъятию, исправлению, переосмыслению с новой классовой точки зрения, т.е. целенаправленной селекции. Отсюда - новая роль революционной цензуры, партийно-государственного контроля за интеллигенцией, ненадежной и продажной, лицемерной и склонной к политическому предательству.

Что же на самом деле представляет собой интеллигенция? Об этом идет многолетний спор, как мы уже успели убедиться, на страницах литературных и научных журналов, книг. Существуют сотни определений для интеллигенции. И на одной из недавних конференций, посвященных этой проблеме, было названо целых 24 критерия, "раскрывающих понятия интеллигенция и интеллигентность".

Один из коренных вопросов - вопрос о происхождении интеллигенции, о котором мы выше упоминали, говоря о направлениях в толковании данного понятия. Сейчас же рассмотрим вопрос более детально. Серьезная дискуссия относительно происхождения интеллигенции развернулась в начале ХХ века на страницах сборников "Вехи", "Из глубины". Здесь надо сказать о схожести взглядов в плане времени появления интеллигентов в России. "Созданием Петровым" именует интеллигенцию С.Н. Булгаков. М.О. Гершензон так же утверждает, что "наша интеллигенция справедливо ведет свою родословную от Петра". М.И. Туган-Барановский не отстает и видит Петра "одним из первых русских интеллигентов". Несколько иных взглядов придерживался Струве, считавший, что "интеллигенция как политическая категория, объявилась в русской исторической жизни лишь в эпоху реформ и окончательно обнаружила себя в революцию 1905-1907 гг. Идейно же она была подготовлена в знаменательную эпоху 40-х гг. <...> Восприятие русскими передовыми умами западноевропейского социализма - вот духовное рождение русской интеллигенции в очерченном нами смысле". Однако тогда же появились разночтения касательно "духовных отцов" русской интеллигенции. В их качестве выступали Белинский, Бакунин, Некрасов, Герцен, Чаадаев. В написанной позже работе Бердяев считал таковым Радищева: "Родоначальником русской интеллигенции был Радищев, он предвосхитил и определил ее основные черты. Когда Радищев в своем "Путешествии из Петербурга в Москву" написал слова "Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человеческими уязвлена стала", - русская интеллигенция родилась". И вообще сам процесс исторического зарождения интеллигенции в России сопровождался, по словам Бердяева, мученичеством. Говоря о вынесенных Екатериной II приговорах, он заключает: "Так встречено было образование русской интеллигенции русской властью". Особым типом интеллигента являлся, по Бердяеву, А.С. Пушкин, которого тот называл "единственным ренессансным русским человеком, который соединил в себе сознание интеллигенции и сознание империи".

Необходимо так же отметить неоднозначность выводов и в отношении сущности интеллигенции. И, если Н.А. Гредескул писал в начале 19 - го века о том, что "интеллигенция" в смысле "ума и "понимания", так же как в смысле "нравственной чуткости", существует, конечно, у всех народов и во все времена", то Бердяев в середине столетия был уверен в том, что "русская интеллигенция есть совсем особое, лишь в России существующее, духовно-социальное образование". А, выстраивая ступени восхождения интеллигенции к статусу роковой, судьбоносной для России категории, Н.А. Бердяев отдает должное разностороннему влиянию на этот процесс Чаадаева и Хомякова, Герцена и Бакунина, славянофилов и западников, народников и марксистов. Он исследует, как меняется характер и тип русской интеллигенции при переходе от преимущественно дворянского состава (40-е годы 19-го столетия) к разночинскому (60-е годы), говорит о возникновении в России "интеллигентного пролетариата" (вспомним Беранже) и большой роли "интеллигентов", вышедших из духовного сословия".

Немалую роль "церковной интеллигенции", правда, уходящей корнями в средневековье, признает современный исследователь Т.П. Белова, отмечающая, что ее "необходимо признать "первой русской интеллигенцией", так как именно с ней связано возникновение личностного самосознания и пробуждения русского национального самосознания".

Свое мнение о сущности интеллигенции имеет и В.Л. Семенов, который считает, что по своим историческим корням интеллигенция как бы разделяется на две части. Одна из них, органичная традиционному российскому обществу, имела своими истоками летописную культуру Древней Руси. Другая - представляла продукт силовых "прививок" Западной цивилизации на российское "древо". Вместе с тем автор отмечает, что "начало русской интеллигенции в узком смысле... понятия было положено реформами Петра I, ... но уже в 1870-х гг. радикальная молодежь стала утверждать: право носить титул интеллигентов принадлежит только ей одной". Хотя, пишет автор, исключение из состава интеллигенции "не революционеров" равнозначно искажению истории России.

А О.В. Туманян приходит к выводу, что "в дореволюционной России интеллигенция формировалась практически изо всех социальных групп и классов, как традиционно стоящих во главе общества, так и из простых людей".

Касательно формирования интеллигенции, уместно упомянуть Иванова-Разумника, писавшего, что интеллигенция как слой существовала с середины ХVIII века, а до того были лишь отдельные интеллигенты, такие как Курбский, Котошихин, Хворостинин, Татищев.

Мы придерживаемся относительно генезиса интеллигенции точки зрения, озвученной Д.С. Мережковским и М.О. Гершензоном, уводивших корни интеллигенции к времени петровских реформ.

В целом же относительно сути вопроса о специфике русской интеллигенции уместно привести как вывод слова О.К. Ермишиной: "Проблема выделения интеллигенции в отдельную социальную страту остается одной из наименее изученных. Представляется, что одной из серьезных причин этого положения в отечественной историографии является сложность вычленения интеллигенции из сословной структуры российского общества, которая окончательно оформилась в XVIII веке".

По нашему мнению, наиболее полно понятие и сущность интеллигенции выразил в своей работе "Культура и интеллигенция" Виталий Владимирович Тепикин. Под интеллигенцией он мыслит (и здесь мы с ним согласны) "особую социально-профессиональную и культурную группу людей, занятую преимущественно в сфере умственного труда, обладающую способностью чуткости, такта и мягкости в проявлениях, ответственную за поступки и склонную к состоянию самоотречения". Помимо определения чрезвычайно интересны признаки интеллигенции, выделенные им:

"1.передовые для своего времени нравственные идеалы, чуткость к ближнему, такт и мягкость в проявлениях;

2. активная умственная работа и непрерывное самообразование;

3. патриотизм, основанный на вере в свой народ и беззаветной, неисчерпаемой любви к малой и большой Родине;

4. творческая неутомимость всех отрядов интеллигенции (а не только художественной ее части, как многими принято считать), подвижничество;

5. независимость, стремление к свободе самовыражения и обретение в ней себя;

6. критическое отношение к действующей власти, осуждение любых проявлений несправедливости, антигуманизма, антидемократизма;

7. верность своим убеждениям, подсказанным совестью, в самых трудных условиях и даже склонность к самоотречению;

8. неоднозначное восприятие действительности, что ведет к политическим колебаниям, а порой - и проявлению консерватизма;

9. обостренное чувство обиды в силу нереализованности (реальной или кажущейся), что иногда приводит к предельной замкнутости интеллигента;

10. периодическое непонимание, неприятие друг друга представителями различных отрядов интеллигенции, а также одного отряда, что вызвано приступами эгоизма и импульсивности (чаще всего характерно для художественной интеллигенции).

Принимая во внимание признаки интеллигенции, предложенные нами, надо знать пропорциональный критерий, предполагающий достаточное количество признаков для конкретного индивида-интеллигента. Видно, хватит половины из 10, чтобы человека можно было назвать интеллигентом. Но - в общем значении".

Прежде чем приступить к вопросу о составе интеллигенции, необходимо обозначить основные классификации. В основу одной из них положена принадлежность представителя данного слоя к определенной профессии, что является характерным признаком многих словарей, как советского периода, так и современности. Так в определении из словаря С.И. Ожегова идет четкий принцип принадлежности к интеллектуальным профессиям. То же наблюдается и в определениях, данных в Советском Энциклопедическом словаре и в энциклопедии социологии, хотя отдельные исследователи, как например В.С. Меметов, не согласны с такой трактовкой термина и считают, что: "Подавляющее большинство исследователей по-прежнему подходят к этому понятию как к некой общности всех профессионально образованных людей. При этом ни у кого не вызывает возражений тот факт, что в современном "образованном слое" сплошь и рядом встречаются безнравственные, ничего не имеющие общего с интеллигенцией и интеллигентностью люди". Четкую классификацию по профессиональному признаку мы также видим у В.Р. Лейкиной-Свирской - она делит интеллигенцию на следующие группы:

Чиновники, офицеры, духовенство;

Технические кадры;

Учителя средней и начальной школы;

Работники науки;

Цех литературы.

Мы бы отнесли сюда и представителей студенческой молодежи, стремящейся к получению образования в различных областях знаний, из которых в дальнейшем и будут формироваться все вышеизложенные В.Р. Лейкиной-Свирской группы интеллигенции.

Другая классификация строится на основе общественно-политических взглядов, и здесь во главе угла лежат политико-правовые убеждения представителей рассматриваемого слоя. По этому критерию интеллигенцию времен Александра II можно разделить на три главных направления: консерваторы, либералы, радикалы. На базе такой классификации и будет строиться данная работа, поскольку внутри узкопрофессиональных групп интеллигенции не было единства в отношении к острым вопросам современности, а, следовательно, и рассматривать вопрос о мировоззрении интеллигенции того времени целесообразнее, используя именно такой признак.

Однако, чтобы быть последовательными, все же рассмотрим сначала профессиональный состав интеллигенции исследуемого периода, используя 1-ю классификацию, анализируя, соответственно, сословный состав студенчества, инженеров, медиков, учителей, деятелей науки и литературы и других групп интеллигенции.

Для начала нам представляется необходимым привести статистику по 8 университетам Российской Империи на 1880 г. и статистику по специальным учебным заведениям того же года.

Согласно переписи учебных заведений 1880 г., всего в 8 университетах на тот момент обучалось 8193 студента, из которых потомственных дворян было 1894 человека, детей личных дворян и чиновников - 1929, детей духовенства - 1920, детей почетных граждан и купцов - 745, детей мещан и цеховых - 1014, крестьян - 262, других сословий - 429 человек. В процентном соотношении соответственно потомственных дворян - 23,1%, личных дворян и чиновников - 23,5%, духовенства - 23,4%, почетных граждан и купцов - 9,1%, мещан и цеховых - 12,4%, крестьян - 3,2%, других сословий - 5,2%.

По данным переписи 1880 года специальных учебных заведений, из общего числа в 44572 учащихся потомственных дворян было 15,1%, детей личных дворян и чиновников - 11,2%, детей духовенства - 35,2%, детей почетных граждан и купцов - 5,9%, детей мещан - 12,8%, крестьян - 11%, других сословий - 3,6%.

По этим данным мы можем сделать вывод о растущем количестве среди студентов представителей непривилегированных слоев, что свидетельствовало о либерализации образования и пополнения интеллигенции не только из высших, но и из средних и низших слоев общества.

Представителей технической интеллигенции - инженеров в разных областях промышленности, готовили во второй половине XIX в. всего четыре института: Горный, Петербургский технологический, Московское техническое училище и вновь открытый в 1885 г. Харьковский технологический. Старейшим техническим учебным заведением являлся Институт корпуса горных инженеров, который был предназначен для детей инженеров и высших чиновников Горного ведомства, а с 1848 г. треть вакансий была предоставлена детям недостаточных родителей из неподатных сословий. До нового преобразования в 1865 г. Институт выпустил 424 человека со званиями инженер-поручика и инженер-подпоручика. Этот институт, имевший высокую научную репутацию, дал стране много видных ученых и специалистов.

Сословный состав студентов Петербургского технологического института к концу 19-го столетия имел примерно такое распределение: дворян -- около 1/5 -- 1/4, других привилегированных сословий -- около 1/3 -- 1/2, мещан и крестьян -- около 1/3 разночинцев -- 1/13 -- 1/16. Примерно до 60% поступало из реальных училищ с дополнительным классом и до 25% с аттестатами классической гимназии. Технологический институт выпустил за последнюю треть 19-го века около 3 тысяч инженеров, специализировавшихся по механике и химии, что давало им возможность работать в самых разнообразных отраслях промышленности. По данным опроса в 1878 году двухсот пятидесяти инженеров, они работали в основном в свеклосахарной, винокуренной, металлообрабатывающей, хлопчатобумажной и писчебумажной промышленности. В общей сложности из тех, о ком имелись сведения, на производстве работало к 90-м годам 19-го столетия 39,9% выпускников.

Кроме работы на производстве и на транспорте значительная часть инженеров-технологов занималась педагогической работой; остальные были чиновниками разных ведомств, городским и инженерами, земскими техниками, губернскими механиками, директорами разных правления и прочее.

Студенты Московского технического училища принадлежали в основном к крупной и мелкой буржуазии.В последнюю треть 19-го века, начиная с 1871года, училище выпустило 1517 инженеров. Наглядно видно ускорение темпа их подготовки: от 253 человек - в 1871-1881 г.г., до 425 человек - в 1881 - 1890г.г. К сожалению, имеющиеся сведения о практическом использовании- выпускников Московского технического училища, относятся только к началу 90-х годов, однако обучение в качестве студентов данного учебного заведения они проходили в интересующий нас период исследования, и по ним можно в целом судить о распределении выпускников - технической интеллигенции России последнего десятилетия 19 века. Сведения дали 803 человека. Из них работали в промышленности (в фабрично-заводской администрации, мастерами, механиками и проч.) 403 человека (50,2%); на железных дорогах (в железнодорожной администрации, начальниками ремонта пути, тяги, депо, участков, помощниками начальников и проч.) -- 182 человека (22,7%); служащими разных ведомств, в том числе в фабричной инспекции, -- 82 человека (10,2%) - всего свыше 83%. Остальные 136 человек (16,9%) занимались педагогической работой. Среди них были профессора, доценты, начальники училищ, директора, заведующие учебными мастерскими, преподаватели, репетиторы и т.д.

Специалистов по транспорту выпускал Институт инженеров путей сообщения, с 1864 г. превращенный в открытое высшее учебное заведение. Оканчивающие курс получали звание гражданского инженера с правом на чин 10-го или 12-го класса, а позже звание инженера путей сообщения с правом на те же чины и техника путей сообщения. За последнюю треть 19-го века, начиная с 1865 года, курс Института инженеров путей сообщения закончило 2487 человек.

Что касается медицины, то здесь стоит отметить быстрый рост потребности во врачах, особенно в результате реформ 1860-х - 1870-х годов. При медицинских факультетах умножились в качестве вольнослушателей и "посторонних" фармацевты, аптекарские помощники, дантисты и т. п. которые, сдав экзамен, получали "практические" служебные звания. Приведем некоторые сведения о сословном составе студентов - медиков.

В Медико-хирургической академии в 1857 г. было 26,5% дворян и детей штаб-офицеров, 9% обер-офицерских детей, 25% детей духовенства, 4% детей почетных граждан и купцов, 18% детей мещан и цеховых, 6% из разночинцев и т. д. В 1865 г. уменьшился процент дворян и детей штаб-офицеров - до 21%; детей духовенства - до 15%; детей мещан и цеховых - до 12,2%, зато вырос процент обер-офицерских детей - до 15,8%; выросло почти втрое число детей почетных граждан и купцов -до 11,6%, и почти в 2,5 раза -- число детей разночинцев -до 14,6%, и т. д.

В 1880 г. из 3693 студентов медицинских факультетов шести университетов потомственных дворян было 639 чел. (17,3%), детей личных дворян и чиновников - 816 чел. (22%), детей духовенства - 949 чел. (25,6%), детей почетных граждан и купцов - 339 чел. (9%), детей мещан - 581 чел. (15,7%), крестьян - 132 чел. (3,5%), других сословий - 237 чел. (6%). Эти данные показывают, что медицинская профессия продолжала оставаться по преимуществу разночинской, недворянской.

Медико-хирургическая - Военно-медицинская академия выпустила за 1857-1866 гг. - 985 медиков и 250 фармацевтов и ветеринаров, за 1867-1880 гг. - 1931 лекаря,.

В Московском университете окончило курс медицины в 1856- 1869 гг. 860 человек. В 1870-1878 гг. велся учет "получившим ученые степени и медицинские звания", причем итоговые данные никак не совпадали с числом "выбывших по окончании курса". Поэтому цифру получивших степени и звания по медицинскому факультету за эти годы - 2684 человек- надо считать завышенной.

Общее количество врачей, подготовленных до конца 19-го века, начиная с конца 50-х годов, составило 25,5- 27 тыс. человек.

Говоря об учителях, нужно отметить, что состав студентов факультетов, которые готовили учителей, не имел такой определенности, как юристов или медиков, зато имел свои особенности. Так, по данным переписи 1880 года, среди студентов-филологов 8 университетов преобладали дети дворян и чиновников (42,6%) и дети духовенства (34,4%). К концу 19-го столетия в составе студенчества уменьшилось количество представителей духовенства.

Так, по данным о сословном составе выпускников Петербургского историко-филологического института (до 1890 г. принимавшего семинаристов), из окончивших его в 1871-1893 гг. свыше 57% приходилось. на детей духовенства и преподавателей духовных школ. Детей дворян и штаб-офицеров было 7,3%, детей чиновников - 14,9%, из мещан -6,7%, из крестьян -5% и т. д,|

Разночинцы преобладали и среди выпускников Одесского университета. Из 270 окончивших в 1868-1890 гг. историко-филологический факультет было 59,3% из духовенства, 17,4 - из дворян и штаб-офицерских детей, 7,1- из обер-офицерских детей, 5,9% - из мещан, 3% крестьян и проч. На 542 окончивших физико-математический, из духовенства вышло 23,3%. из дворян и штаб-офицеров- 28%, из мещан -15%, из обер-офицерских детей-13,1%, из купцов и почетных граждан - 73% и проч.

Для выяснения численности учителей средней школы в России во второй половине 19 века обратимся к школьной статистике. Ценнейшим материалом является перепись учебных заведении, произведенная в марте 1880 г. Общее число должностей по мужским и женским средним школам всех ведомств составляла 10133, в том числе на школы Министерства народного просвещения приходилось 6323 места.. Учителей было меньше почти на 1880 человек - всего 8256 (6236 мужчин и 2020 женщин). Значительная часть учителей преподавала два предмета и более или занимала должность классного наставника. Директора и инспектора гимназий так

же преподавали в основном древние языки.

По специальным учебным заведениям (педагогическим, медицинским, техническим, ремесленным, художественным и проч.) перепись зафиксировала 3673 номинальные педагогические должности. Действительное количество преподавателей в них было меньше примерно на 800 человек. За вычетом учебного персонала высших специальных заведений, на специальные школы приходилось около 2 тыс. учителей.

По социальному составу учителя средней школы были в основном разночинцами. В 1880г. 7530 учителей Европейской России распределялись по сословию родителей следующим образом: потомственных дворян было 11,7%, личных дворян и чиновников - 25%, духовенства - 32,4%, почетных граждан и купцов - 6%, мещан и цеховых - 8,4%, крестьян - 3,4%, других сословий -12%.

Далее необходимо проследить, как складывалось "ученое сословие". В начале XIX в. в новые университеты (Харьковский, Казанский) еще приходилось набирать профессоров из иностранцев. Но вскоре началась подготовка отечественных профессоров за границей, в Дерпте и Петербурге. Основанный при Дерптском университете Профессорский институт, заполнявшийся кандидатами из разных университетов, за 10 лет подготовил 22 профессора в русские университеты. В общем, из его студентов, окончивших Профессорский институт до 1860 г., вышло около 170 профессоров русских университетов и членов Академии наук.

С введением устава в 1863 г. открылось большое количество новых профессорских вакансий (количество штатного персонала увеличилось на 67%), вошла в силу система оставления при факультетах стипендиатов (а также без стипендии) для подготовки к профессорскому званию. Количество оставленных при университетах, постепенно повышаясь, дошло к концу века до 200 человек.

Говоря о социальном составе профессуры, приведем данные переписи университетов 1880 г., по которой из 545 учащих было потомственных дворян было 182 человека (33,3%), личных дворян и чиновников - 67 (12,3%), духовенства - 78 (14,3%), почетных граждан и купцов - 50 (9,2%), мещан и цеховых - 41 (7,5%), крестьян - 6 (1,1%), других сословий - 59 (10,8%), иностранцев - 63 (11,6%).

Сравним их с данными той же переписи по студентам, приведенными нами выше, где было потомственных дворян - 23,1%, личных дворян и чиновников - 23,5%, духовенства - 23,4%, почетных граждан и купцов - 9,1%, мещан и цеховых - 12,4%, крестьян - 3,3%, других сословий - 5,2%.

Результаты сравнения получаются очень занимательными. Если состав студенчества был более или менее равномерно распределен по сословиям, то в профессуре преобладали представители привилегированных сословий. Возможно, это было связано с невысоким уровнем доходов от научно-исследовательской и преподавательской деятельности, и молодежь стремилась больше заработать, используя знания на практике, а не занимаясь углублением теоретических познаний. Похожие результаты мы видим по специальным учебным заведениям.

И конечно, говоря об интеллигенции, нельзя не коснуться литературных деятелей, творивших на страницах журналов и газет. Здесь были и мыслители либерального толка, и консерваторы, и революционеры. К первым здесь можно отнести Н.С. Скворцова с его "Русскими ведомостями", М.М. Стасюлевича с его "Вестником Европы", ко вторым - М.Н. Каткова и его "Московские ведомости", А.С. Суворина ("Новое время"), к третьим - Некрасова, Елисеева ("Отечественные записки") и др. Здесь мы указали лишь отдельных представителей наиболее влиятельных изданий. Всего же пишущая братия насчитывала несколько тысяч человек. И тут мы считаем необходимым привести некоторую статистику по результатам Московской, Петербургской и Первой Всеобщей переписей. Петербургская перепись 1869 года учла 302 писателя, журналиста, переводчика и издателя. В Московской переписи 1882 г. литераторов, корреспондентов, редакторов, переводчиков и др. было зарегистрировано 220 человек.

Теперь считаем нужным сделать некоторое обобщение всего вышеизложенного. Интеллигенция - это одно из наиболее сложных и неоднозначных понятий. Споры о ней не утихают уже два столетия на страницах литературных и научных журналов, российских и международных конференциях. Существует около трехсот вариантов определения понятия "интеллигенция", каждое из которых выделяет определенный набор характерных черт, среди которых отмеченная Кормером "отчужденность" от народа и власти. На наш взгляд, это свойство интеллигенции как раз раз и отражает русскую специфику этого феномена, потому как ни в одной стране земного шара не было слоя людей, который одинаково был бы оторван как от простых людей, так и от властьимущих и при этом радел за судьбу Отечества.

Вопрос о происхождении интеллигенции также остается дискуссионным. Пролито уже немало чернил в доказательство "древности" русской интеллигенции, происхождению ее в петровские времена или же в 40-е годы XIX века. Нам представляется, что все-таки ближе к истине определять происхождение ее петровскими преобразованиями, когда возникла пропасть между немногочисленными европейски образованными людьми и носителями русской традиции образованности. До 1840-х годов интеллигенция формировалась, в основном, из дворянской среды, но далее в нее вливались представители и податных слоев.

И во второй половине XIX века мы видим уже достаточно большую долю представителей городского населения, начинающему играть все более значительную роль в общественной жизни.

Появление в России интеллигенции как особой социальной группы относится к 30-40-м гг. 20 века. К середине 19 века она существует как вполне сложившаяся социальная прослойка в обществе.

Основной чертой самосознания русской интеллигенции было ее противостояние власти, которое проявилось как в революционном максимализме, так и в либеральной оппозиционности. Особенностью ее самосознания было так называемое отщепенство, порожденное социальной изолированностью. Интеллигенция ощущала разрыв с народом, но пыталась преодолеть его путем своего служения ему.

Осознание «нужности» народу питало общественную активность интеллигенции, роль которой значительно возрастает. С ее деятельностью было связано развитие народного образования, просвещения и науки. В просвещении народа она видела свой нравственный долг.

Идентификация интеллигенции со второй половины XIX века тесно связана с дистанцированием от власти, поэтому важно учитывать степень и характер этого дистанцирования, который определяет соответствующие стратегии поведения.

Во второй половине XIX столетия у русской интеллигенции складывается определенное ядро ценностных и мировоззренческих ориентаций, объективно работающих на народническую парадигму. Во-первых, это равное неприятие феодальных и буржуазных пороков и желание преодолеть их «одним ударом». Во-вторых, это такой культ личности человека, который делает болезненно неприемлемыми любые формы отчуждения и эксплуатации человека человеком, и как следствие этого провозглашает право на открытое сопротивление против всех видов явного и скрытого насилия над человеком труда и творчества. В-третьих, это принципиальный выбор в пользу доминанты непосредственно общественных форм организации жизни человека над формами опосредованно общественными, материально отчужденными, отпущенными в пространство отрицательной свободы, неуправляемой и «противочеловечной» экономической стихии.

Развитие представлений об общественном идеале происходило в ситуации, когда все общество обсуждало возможности социальных перемен. Ожидания эти часто были связаны с учением социализма. Н.А.Бердяев дал предельно лаконичное описание всеобщности народнической парадигмы в русской философии и культуре XIX в.: "В русском сознании XIX века социальная тема занимала преобладающее место. Можно даже сказать, что русская мысль XIX века в значительной своей части была окрашена социалистически". История проникновения позитивизма в Россию аналогична общеевропейскому процессу, но имеет и особенные черты. России о позитивизме заговорили почти одновременно с выходом «Курса положительной философии». Так, первые упоминания о нем можно найти в работах критиков и публицистов В. Майкова (1845) и Д. Милютина (1847). Однако процесс проникновения позитивизма на российскую почву начался не сразу. Исследователи русской философии находят этому несколько объяснений. Среди них – малое развитие интереса к философии вообще, весьма неблагоприятные условия, в которых находилось печатное слово в России (Лесевич), ограниченное проникновение английской и французской литературы и, наоборот, весьма интенсивное воздействие немецкого идеализма (Радлов). Действительно, русское мышление долгое время находилось в своеобразном плену немецкого идеализма. Позитивизм в России был воспринят как философское направление, «родственное материализму и дарвинизму». Проникновение позитивизма на русскую почву совпало с процессом становления общественных наук. Позитивизм подчеркнул не только связь науки с обществом в процессе распространения на русской почве. Ускоренная модернизация пореформенного общества способствовала тотальному включению всех слоев населения в политическую жизнь страны. Восприятие позитивизма на русскую почву совпало, как уже отмечалось, с процессом становления и оформления комплекса наук гуманитарного характера (история, социология, психология, экономика, право, политология и др.), когда содержание позитивистской философии с ее научными методами рационального познания, свободными от «спиритуализма и идеализма», как никогда соответствовало интересам российских исследователей 60-х гг. XIX в. в их разработке философии истории. Этим объясняется и синхронность проникновения в Россию позитивизма с двумя другими направлениями научной мысли – марксизмом и дарвинизмом. Первым русским марксистом был Г. В. Плеханов, в прошлом руководитель народнического «Черного передела». Для распространения марксизма в России складывалась бла­гоприятная обстановка: нарастало забастовочное движение, стали появляться марксистские кружки. Заканчивался период утверждения капитализма, который советские историки датируют примерно 1861-1882 гг.: в результате промышленной революции капитализм укрепился в городе и, разрушая общину, проникал в деревню. Вместе с ним рос пролетариат, главным образом за счет крестьянства, которое все более "раскрестьянивалось". Именно к началу 80-х гг. промышленный пролетариат в основном сложился как класс. Рабочее движение обретало размах и организованность, достаточные для того, чтобы выделиться из общедемократического потока в качестве самостоятельной пролетарской струи. Чрезвычайно способствовала возникновению русской социал-демократии победа марксизма в западноевропейском рабочем движении, возможность использовать плоды этой победы, тем более что марксизм уже давно проникал в Россию, хотя вначале не прививался на русской почве как мировоззренческая система . Передовые русские люди еще в 40-е гг. знакомились с ранними работами К. Маркса и Ф. Энгельса (В.Г. Белинский и, возможно, А.И. Герцен). В пореформенной России, особенно с конца 60-х гг., интерес к марксизму стал быстро расти. Народники уже не просто знакомились с трудами Маркса и Энгельса, но и переводили их.

Черты: получение высшего образования, ориентация на преодоление телесности, которое необходимо для реализации духовной свободы и четко выраженное табуирование всего плотского. Полное освобождение от физической детерминации, наличие авторитетов и невозможность обсуждать эти авторитеты. Считалось, что все интеллигенты имели музыкальное образование, но – по сути – оно часто ограничивалось изучением основных гамм. Есть подозрение, что тоже самое можно сказать и о владении иностранными языками. Скорее всего, интеллигенты владели только определенными стилями языков, разговорным и беллетристическим, а понимание специальных, религиозных, философских текстов, вызывало сложности.