«Классный час «Дружба. Толерантность. Покатилось сердце моё. Дети славные растут…
«Долгая жизнь и короткая старость»
Пока он ещё с нами, однако течение времени неостановимо, будут возникать новые проблемы, новые ситуации, требующие новых решений. Но верится, что и тогда мы, его друзья-читатели, коллеги по перу, будем обращаться к книгам Мустая Карима, писателя большого таланта, фронтовика, человека богатой и сложной судьбы, независимых суждений, высокого гражданского чувства, он не увёртывался от ударов судьбы, принимал их открыто. Особенно это выявилось в последние годы, во времена разлома, когда распадалась страна, когда вокруг (но не в нём!) рушились идеалы. В его записных книжках последних лет есть такая запись. «Подумал я и пришёл к мысли: оказывается, у меня был большой запас счастья, которым живу до сих пор.Моё творчество долгие годы накапливало счастье для меня, я радовался появлению каждой новой строки. Выходившие мои книги в течение более полстолетия, мои пьесы, которые в своё время шли в десятках, возможно, сотнях театров, умножали казну моего счастья. Это одно. Счастье Победы в 1945 году. Оно было отпущено на всю мою жизнь, нет дня, чтобы я его не ощущал. И ещё. Любил, был любим. Это, наверное, есть вершина счастья. Поздравляя меня с Новым годом, люди желают нового счастья. У меня его не будет. Я довольствуюсь моим старым, верным, испытанным счастьем. Оно меня всегда греет. Я берегу его, как старый солдат бережёт свою гимнастёрку, увешанную медалями. И вот это всё разве не есть счастье?»Вот что давало ему силы, давало опору даже в его немалые годы. С этим чувством он прожил свою «долгую жизнь и короткую старость».Об этом и говорят его друзья-писатели… Чингиз АЙТМАТОВ
Прощай, Мустай Карим…
Как трудно произносить эти скорбные слова. Я всю жизнь преклонялся перед этим человеком, который был мне не только близким другом, не только великим собратом на ниве литературного творчества нашей эпохи. Он был выдающейся личностью, воплощением гуманизма ХХ века. Он был достоин выступать от имени башкирского народа, от имени поэзии и культуры. Мустай Карим останется заветным ликом башкирского народа. И всё больше вглядываюсь я в заветную фотографию, дорогую, памятную, висящую у меня в рамке под стеклом, где мы втроём – Мустай Карим, Расул Гамзатов и я… Да, уходим вслед за нашим XX веком, как улетают птицы...Остаюсь пока один… Прощай, великий сын башкирских собратьев – Мустай Карим. Преклоняюсь и плачу! Михаил АЛЕКСЕЕВ
Мы потеряли великого писателя и великого сына нашего народа. Ещё задолго до личной встречи наши дороги, фронтовые дороги, пошли рядом и в одном направлении. Сначала по Украине, потом по Румынии, Болгарии, Югославии, я войну закончил в Венгрии, он в Австрии, на берегах Линца. В литературе каждый пошёл своим путём – но опять же к единой цели. Пятьдесят лет мы прожили в литературе рядом, писали книги во славу нашей России, радовались успехам друг друга. У меня особое чувство любви к башкирскому народу, потому что однажды башкир Мустай в одном слове объединил нас, миллионы разных людей, в одной строчке слил наши чувства: «Не русский я, но – россиянин!». При встречах – «Миша!» – окликал он меня, – «Мустай!» – откликался, мы обнимались, как два брата. Тяжело думать, что никогда больше не обниму его, не почувствую, как совсем рядом бьётся его сердце. Он покинул меня в такое нелёгкое время… Прощай, Мустай, прощай, мой дружок! Давид КУГУЛЬТИНОВ, народный поэт Калмыкии
Я получил правительственную телеграмму красного цвета из Уфы и, ещё не читая, вздрогнул, я уже знал её смысл. А когда прочитал, то оглянулся вокруг: все ходят, что-то делают, а я – один, вроде никого вокруг нет. Может, и на земле никого больше нет? И я понял: не стало Кайсына, не стало Расула, не стало Мустая... Я остался один, последний из четырёх колёс «поэтической телеги», как назвал нас когда-то великий русский поэт Ярослав Смеляков. Пусть же не сочтут за высокопарность, если я скажу, что не Мустая Карима не стало, но части неизмеримой души башкирского народа, ибо он не только был частью, но и создателем её. А без Башкирии сейчас немыслима Россия. Мустай Карим был великий поэт, писатель, побыв наедине с которым, ты потом ощущал себя мальчишкой, карманы которого добрый дядя наполнил сказочными сладостями. Он мог утешить, он мог убедить и, наконец, одарить крыльями. Заканчиваю это прощальное слово уверенностью, что выдающийся, смелый, умный башкирский народ, может быть, в какой-то степени в сегодняшнем виде созданный и Мустаем Каримом, воздаст ему достойно, как и все народы России. Ведь помнят же Салавата Юлаева. Столько же будут помнить и его.Вечная память другу моему! Иосиф КОБЗОН
Я много раз посещал Башкирию, но впервые оказался там с печалью. В далёкой Японии есть такое понятие –национальное
достояние. Нет званий «народный», «заслуженный», но есть это звание. Мустай был и остаётся национальным достоянием. Их было четыре вершины многонациональной российской поэзии, о которых так писал Ярослав Смеляков:
Вы из аймаков и аулов Расул Гамзатов, Кайсын Кулиев, Давид Кугультинов и Мустай Карим – все четверо удивительно талантливы, и действительно – Мустай из них самый мудрый и сдержанный. Простите нас, Мустай Карим, наверное, суета мирская, наверное, жизнь разбрасывала нас по разным уголкам, наверное, мы мало уделяли вам внимания как человеку. А теперь жалеем об этом. Но, надеясь на то, что вы нас слышите и прощаете, я хочу вам сказать: спасибо за то, что вы были в нашей жизни, и спасибо за то, что остались в нашей памяти. Спасибо, простите и прощайте… Ренат ХАРИС, народный поэт Татарстана
Я бросил горсточку осенней земли в залитую солнцем могилу своего литературного учителя, и, шагая по самой печальной из дорог, уводившей нас всё дальше и дальше от нового жилища крупнейшего поэта России и всего тюркского мира, я стал вспоминать его произведения. И сразу, как это не раз уже бывало, очутился… не в этом, не в нашем веке, а в каком-то другом, сжатом, плотном, как ядро атома, как метафора поэта, где нет ничего случайного, ничего второстепенного, только самое главное – как для Земли, так и для человека с его родиной, судьбой, любовью, ненавистью, честью, с его надеждами на будущее, разочарованиями, смехом и плачем, солнечной радостью и труднопреодолимой тоской.Интеллигентнейшая проза, глубоко философичная драматургия, многогранная, порой саблеострая, но всегда искренняя публицистика, профессорски основательная литературная критика и, наконец, блистательная поэзия! Там каждое слово защищает в человеке Человека, каждая строка борется с несправедливостью, ложью, унижением личности. Всё это в совокупности и есть то, что сделало его, прожившего долгую и до конца плодотворную жизнь, великим поэтом и великим россиянином. Он сам – гармоничный и вечно живой мир творчества, в котором продолжает делаться добро для многих поколений и в отсутствии самого творца. Равиль БИКБАЕВ, народный поэт Башкортостана
В 1938 году Мустай Карим написал стихи о том, как «пуля бойцу восемнадцати лет пробила насквозь комсомольский билет и грудь молодую пробила». Через четыре года в августе 1942 года под городом Мценском осколок вражеской мины пробил самому поэту и грудь, и комсомольский билет, пройдя на вершок рядом с сердцем. Пятьдесят лет назад было написано знаменитое среди нас, башкир, стихотворение, всего восемь строк:
Ты говоришь, чтоб я себя берёг А смерть придёт – я смерть не обвиню. Он и умер от разрыва сердца. Есть что-то загадочное, что-то пугающее, нечто мистическое в том, как поэты предчувствуют свою судьбу. Ушёл поэт, творчество которого составило эпоху в башкирской литературе – эпоху Мустая Карима. Поэт ушёл, но эпоха остаётся. Будут жить его книги, будет жить школа Мустая-агая, где каждого, посвятившего себя литературе, строго предостерегают от суеты и мелочности, от небрежности в обращении со словом. Я горжусь, что принадлежу к этой школе. Прощай, агай, прощай, учитель! Елена НИКОЛАЕВСКАЯ
Мустай, фронтовик, прошедший страшную войну, чудом воскресший после смертельных ранений, мудрый, нежный, благородный, одно присутствие которого давало силы, уверенность в себе, исцеляло, радовало, даровало труднейшие решения в вопросах бытия и быта, в полушутливом разговоре с Господом Богом замечает:
И нет минуты лишней, И всё-таки ушёл… Ведать не ведаю, сколько осталось – *** Мера важна. И бессмыслен избыток, Жизнь через край… Нет, дожить до мгновенья И, как обычно, лет моих крупицы Прощаюсь я с заботами своими, – Оставлю – и старым и малым в угоду – Этими тремя стихотворениями в переводе Елены Николаевской Мустай Карим заключил свою последнюю книгу «Долгая дорога».
пришли в литературный край
все четверо – Кайсын с Расулом,
Давид и сдержанный Мустай.
Для нашей жизни. Ты всегда в тревоге,
Но я всю жизнь, как конь, не чуя ног,
Скакал на скачках по степной дороге.
Не первый я, и некуда мне деться.
Вот мне тогда упасть бы, как коню
На состязаньях, от разрыва сердца…
Перевод М. ДУДИНА
И каждый день, как чудо…
Здесь столько дел, Всевышний,
Что не уйти отсюда…
Дольше, чем нужно, не надобно мне…
Нам нужно было – чтобы дольше и дольше.
Мустай КАРИМ
Долгая жизнь и короткая старость…
Думалось, этого хватит вполне.
…Ведать не ведаю, сколько осталось –
Дольше, чем нужно, не надобно мне.
Коль через край наливаешь вино:
В землю уйдёт он, желанный напиток,
В землю уйдёт, пропадёт всё равно.
Я не хочу и на этом стою,
Чтоб от своей же шарахаться тени,
Чтобы о тень спотыкаться свою…
***
Ещё одна, щедра и благодатна,
Явилась осень – шумных свадеб срок,
Пора разлук: не повернёт обратно
Клин птичий над сплетением дорог.
За журавлями устремились вслед –
С той разницей, что возвратятся птицы
Весною… А годам возврата нет.
Дней не вернуть мне, сколько б ни просил.
Но если вдруг… Боюсь, не справлюсь с ними,
Не хватит сил, боюсь, не хватит сил.
***
Друзья, я всё чаще терзаюсь, гадая:
Так что же оставлю вам – вас покидая?
Оставлю вам солнце без шрама и трещины
И землю, что тоже вам мною завещана.
Горячий огонь и текучую воду…
И землю, и солнце, и воду, и пламя, –
О прочем – извольте заботиться сами.
На берегах Дубового озера растет высокий камыш с пушистой головкой; когда дотронешься до него - с головки летят пушинки. Мы нарвали много камыша и широких листьев лилий. В кустарнике выбрали крепкие тонкие палочки, чтобы сделать из них стрелы.
На озере мы видели много уток - больших и маленьких. Они испугались нас и улетели. Еще видели мы лягушек, но о них я не стану рассказывать. Не люблю я их, квакушек!
Мы долго ходили по узким тропинкам и накопец вышли на дорогу, которая вела домой. Дорога шла в гору. Мы уже немного устали и присели отдохнуть под деревом. Я потрогал папины медали - они тяжелые и блестящие.
Папа снял со своей груди две медали и приколол одну мне, другую Оксане. Нам сразу стало очень весело, и прошла усталость. Наверно, когда папа на войне получал эти медали, у него тоже проходила усталость. Бот ведь какая хорошая вещь - медаль!
Быстрым шагом мы поднялись в гору. На самом гребне горы папа остановился. Отсюда хорошо виден весь наш аул, долина реки Серебряной, и Дубовое озеро, и аул Тимертау за лесом. Удивительно только то, что возле Тимертау лес серо-голубой, а все остальные леса вокруг зеленые.
Когда-нибудь я пойду с бабушкой в Тимертау, посмотрю этот лес и узнаю, отчего он такой серо-голубой.
Возле дальней горы проходит поезд, за ним тянется длинная полоса дыма. На ближнем поле комбайнами убирают хлеб. Я вижу - на комбайне стоит человек. Издали он кажется таким же маленьким, как я.
Папа долго-долго смотрит вокруг.
Вот, дети, это все ваша родная земля, - говорит он. - И за этими горами-\, за лесами, за реками - все это ваша родная земля. Еще есть много, много родной земли, которую вы не видели и не знаете. С той земли мы прогнали фашистов. Понимаете меня?
Понимаем, конечно, только не все. Но мы знаем, что папа говорит что-то очень хорошее. Когда мы вырастем, мы поедем в те места, где воевал папа, и увидим сами ту дальнюю родную землю.
А знаете, что такое соскучиться? - спрашивает папа.
А что это?
Вы хотели видеть меня?
Ой, папа, ты так долго был на войне! Мы плакали, - говорит Оксана.
Вот и мне также хотелось видеть и вас, дорогие, и эти леса, и эти реки, и эти дороги.
А ты плакал, папа? - спрашивает сестренка.
Нет, дочка, не плакал, хоть и хотелось плакать, - сдерживался.
А почему сдерживался?
Ну как это Оксана не понимает! Разве солдат будет плакать!
На дороге нас догнал дядя с черной бородой:
А-а, вернулся живым, здоровым! Все ли дома в порядке, брат? Вышел на простор? Доброе дело, брат, доброе дело. Соскучился, верно? Очень хорошо, очень хорошо...
Папа хотел ему ответить, но дядя с черной бородой продолжал быстро говорить, держа папу за руку:
Раз уж вышел на простор, почему, брат, не заглянул к нам, в огородную бригаду? Угостили бы арбузами. Да! Помидоры нынче дали боолышой урожай! Вот насколько не преувеличиваю: каждый помидор не меньше, чем пара здоровых кулаков!.. Приходи с детьми! Как они выросли, оказывается... Тьфу, тьфу, не сглазить бы... Тыквы, как бочонки, придется таскать на носилках. Приходи, брат, ладно?
Сказав все это, дядя повернулся и быстрым шагом стал удаляться. Наверно, у него было много дел. Папа, улыбаясь, сказал ему вслед:
А он совсем не изменился, все такой же, нетерпеливая душа!
Мы идем домой. Но нетерпеливая душа, дядя Гарей, что-то вспомнив, поворачивается и опять бежит нам на-врстречу.
Уж не взыщи, брат, - говорит он. - За какое дело думаешь взяться? За черную или за белую работу, так сказать? Если не обидишься, что я так скоро предлагаю, то у нас в бригаде есть одна хорошая - так сказать, черно-белая - работа. Надо организовать продажу овощей в городе. Да!
Ты тоже не взыщи, дядя Гарей. Я думаю по-прежнему за лошадьми ухаживать, - говорит папа.
Извини, сам знаешь, брат. - И дядя Гарей опять быстро уходит.
Мы приближаемся к нашей улице. А четвертый дом от края это и есть наш дом.
Вот видите, было нас сначала двое: я и мама. Потом с сестренкой Оксаной стало трое. А теперь приехал папа - и нас стало четверо. Я не считаю бабушку. Она же из Ти-мертау, только в гости приходит. Бабушка не сердятся и не говорит мне: "Почему ты меня не считаешь?" Что же, разве не лучше быть гостьей?
Но я вам еще не обо всех рассказал. Раз начал, то уж доскажу до копца. Я очень люблю рассказывать о нашем доме, о сестренке Оксане. И вы, пожалуйста, дослушайте до конца. "Делать дело серединка на половинку - это не по-мужски", - сказал однажды дедушка Мансур Загиру, который живет в доме у оврага. А этот Загир половину сада огородил, а половину не огородил. Теперь слушайте, буду рассказывать дальше.
СКОРО МЫ ПОЙДЕМ В ШКОЛУ
Дети в этом году пойдут в школу, - сказал однажды папа, придя с работы.
Что-то сами они об этом не говорят. Может, им еще не хочется учиться? - спрашивает мама, а сама улыбается.
Конечно, мама шутит. Я вспоминаю телеграмму, которую мы получили зимой. Ни бабушка, ни дедушка Ман-сур не смогли ее прочитать. Только школьник Махмут гордо прочитал эту телеграмму и объяснил, что в ней написано. Мама но знает этого. А если б знала, не стала бы так шутить.
Мы очень хотим учиться, мама, - говорит Оксана. - Когда придет сентябрь, мы вместе со всеми ребятами пойдем в школу!
Я все еще вспоминаю, как хотел тогда сам прочесть телеграмму.
А ты, Ямиль, что думаешь? - спрашивает папа. Что я могу думать!
Я хорошо думаю, папа, - говорю я громко. - Пусть скорее приходит сентябрь.
Больше о школе никто ничего не говорит.
Когда мама и папа уходят на работу, мы с Оксаной усаживаемся на крыльце. Отсюда видно большое белое здание школы. Первого сентября мы возьмем свои сумки, сойдем с этого крыльца, откроем калитку и пойдем во-он той дорогой! Прямо в школу!
А я нарисую коня, ружье...
Будем петь красивые песни. Ты будешь запевать.
Пусть запевает учительница...
Но сейчас мне очень хочется петь. Если вы увидите белую школу, ее светлые окна, гладкую дорогу, усаженную большими красивыми деревьями, и если еще вы представите себе, что идете по этой дороге в школу, то вам тоже, наверно, захочется петь. Я запеваю:
На горе стоит белая школа,
Все вместе пойдем мы туда...
Сестренка смотрит на меня, щурит свои голубые глаза и тоже начинает петь. Нам так весело, что ноги сами притопывают под нашу песню.
И картинки рисовать.
Под воротами показывается Фагима. Мы замолкаем. А кто это там на заборе? Ну конечно, Марат! Фагима подбегает к нам.
Кое-кто уже ласпевает песни, - говорит она. Марат свистит в свисток и машет нам рукой, чтобы мы выходили на улицу. Оксана плотно закрывает дверь дома, а то сейчас же в дом заберутся цыплята и рассядутся на окнах.
Идем? - спрашивает Фагима.
Марат опять свистит и кричит нам:
Идем скорей!
Эх, вы! - говорит Марат. - Ничего на знаете! Вчера, пока мы с вами ходили в лес, одна тетя записывала всех, кто пойдет в этом году учиться. Пойдемте скорей записываться!
Спасибо Марату, что сказал. Вчера мы и правда пошли в лес. Совсем ненадолго пошли. И пропустили такое важное дело.
Пойдемте же скорей! Пойдемте сейчас! - торопит Оксана.
Вчетвером мы выходим на улицу. Нас догоняют Фа рит с Заманом.
Заман показывает маленький карандаш, длиной с пальчик.
У меня тоже есть карандаш! - говорит он. - А наш кот сегодня чуть не поймал перепелку. Перепелка улетела. Хороший...
Кто, кот?
Карандаш.
Заман, по-моему, многовато разговаривает. Мама мне часто замечает: "Ты любишь много говорить!" А что я против Замана, хоть он и совсем маленький!
Мы пошли по той стороне улицы, где живет Рушан. Он теперь никогда не бросается камнями. Недавно, когда шел дождь, наш теленок залез на просяное поле. Мы с Оксаной бегали, бегали, никак не могли выгнать теленка. Тогда прибежал Рушан и выгнал его. Рушан очень быстро бегает!
РОДНАЯ ЗЕМЛЯ И В ГОРСТИ МИЛА
Мустай Карим: стихи, монологи, воспоминания
Публикую в сокращенном варианте свой очерк «Родная земля и в горсти мила» о Мустае Кариме из своей книги «Следы во времени». Очерк написан лет десять назад.
…Мустай Карим родился недалеко от Уфы, в селе Кляшево, что по Старочишминской дороге, в крестьянской семье. У его отца было две жены и, как он позже вспоминал, долгое время не знал, кто его настоящая мать: все время думал, что он сын старшей матери, которая его воспитывала, а оказалось, что сын младшей матери. Прежде всего с семьей, с уроками воспитания Мустай Карим связывает истоки своего последующего творчества.
На родине Мустая Карима. Село Кляшево Чишминского района. Фото Сергея Синенко
Он не раз говорил о том огромном влиянии, которое на него оказала и поэзия Александра Пушкина, и творчество Габдуллы Тукая, но, всегда подчеркивал – люди, с которым его сталкивала жизнь, оказали влияние ничуть не меньшее, а может быть, и большее. Друзья, родственники, семья, соседи по улице и деревне – весь этот мир, в котором растет и зреет личность – разве его воздействие может быть слабее прочитанных книг?!
Для Мустая Карима, по его признанию, главным жизненным авторитетом долгие годы являлась его старшая мать, которая его воспитывала. Воспитывала раскованно, не придираясь к мелочам. Карим спросил как-то свою родную столетнюю мать, кого она считает самым благородным человеком из всех, встретившихся ей в жизни. Та ответила – твою старшую мать. Именно она стала героем повести Карима «Долгое-долгое детство» (на театральных сценах она идет под названием «И судьба – не судьба»).
Центром жизни в селе Кляшево была школа. Здесь была и библиотека, и читальня, и клуб. Так вышло, что в школу Карим поступал целых три раза. В первый раз в 1926 году учеба не началась из-за того, что не набралось достаточно желающих учиться. В следующем году он заново пошел в первый класс, но проучился всего полтора года.
Из первых воспоминаний школьных лет: кузнец Аглям с соседней улицы привел сына Гильмутдина в класс и сказал так: «Учитель, мясо и сало твои, а кожа и кости мои». То есть, делай с сыном что хочешь, лишь бы он хорошо учился…
Карима опекала старшая мать. Когда она привела его в школу, то сказала учителю: «Махмут, если с головы моего мальчика хоть один волос упадет, тебе не сдобровать».
В третий раз он поступил в первый класс в 1930 году. В одном классе учились дети разных возрастов. Мустай, 1919 года рождения, сидел неподалеку от своего двоюродного брата, родившегося в 1914 году. Вместе с Мустаем в школу пошла и младшая сестренка, шестилетняя Салиса. Ее посадили на первую парту, Мустая – на последнюю. Сестренка писала палочки и бегала показывать тетрадку Кариму – он был для нее большим авторитетом, чем учитель.
Мустай Карим среди родственников. Фото 1939 г.
В 1932 году Мустай закончил первую ступень и поступил в только что открывшуюся на селе школу колхозной молодежи – неполную среднюю. Учился он хорошо. Как вспоминал позднее, ему просто стыдно было плохо учиться – стыдно перед учителями, сверстниками и родителями. И еще одно правило было усвоено со школьной скамьи – не быть выскочкой: «никогда не старайся показать себя, пусть тебя другие заметят». Он всегда старался отойти на задний план, стушеваться, что особенно видно на коллективных фотографиях: голова Мустая едва видна в последнем ряду. («Человек должен всегда занимать свое место, каким бы оно ни было – большим или маленьким»).
М. Карим. Фото 1939 г.
Отношение к религии в доме было умеренным: обряды соблюдались, уразу (пост) в доме держали, но для детей делали послабления. Во время уразы Карим вставал до восхода солнца и наедался на весь день толокняной каши, но днем все равно хотелось есть. Тогда старшая мать, нарушая ритуал, кормила его, приговаривая: «Твою уразу можно узелком завязать».
В каждом сельском доме было свое отношение к Богу, со своими оттенками: у соседей через дом Бог был злой и карающий («Бог тебя покарает», «Бог накажет»), а в их доме Бог был милосердный и добрый («Бог даст», «Бог поможет», «Бог помилует»). «Сейчас думаю, как хорошо, что у нас был добрый Бог, от него и пошло мое воспитание», – вспоминал Мустай Карим.
Как-то его пригласили на встречу со студентами. Задавали, в общем то, обычные вопросы, например, считает ли он себя счастливым человеком? Мустай Карим отвечал, что счастье – не есть постоянное ощущение, а, скорее состояние душевного равновесия, когда дело, которым занят, увенчалось успехом и чувствуешь свою необходимость, когда начинаешь ценить не только большие радости, но и малое счастье.
Старое кладбище в Кляшево. Фото Сергея Синенко
«Хорошо помню трудный 1934 год, – вспоминает Мустай Карим. – Поздней осенью в грязь и слякоть я с товарищами пошел в поле собирать остатки подсолнечника. Было холодно, шел дождь со снегом, мой бешмет промок до нитки. Продрогшие, мокрые и голодные возвращаемся мы с поля. Вхожу в дом, где пахнет горячей пшенной кашей. В комнате уютно, тепло, мирно; вокруг стола сидят родители, братья и сестры. Знаю точно, в тот миг я был счастлив…».
В 1935 году Карим поступил на педрабфак имени Нуриманова. Проучившись два года, был принят на факультет башкирского языка и литературы пединститута. В общежитии рабфака тринадцать человек жили в одной комнате, ели из общего котла. В столовой в первый год обучения питание тоже было бесплатное. Кроме того, студентам давали бесплатные билеты в драматические театры – башкирский и русский.
«Слова «Человек человеку – друг, товарищ и брат» были для нас духовной ориентацией, по-другому говоря, идеалом, – вспоминает Мустай Карим. – Мы были так воспитаны: если что-то не сделаешь или же сделаешь не так, то нарушится гармония мира. Мы подспудно чувствовали, что от нашего поведения зависит всеобщее благоденствие.
У нас был идеал справедливого человеческого общежития. Я верил в него и до сих пор верю. В человеческом обществе должно быть справедливое разделение богатства, земли и труда. Идеал должен быть в каждом обществе. Как горизонт. Если горизонт закрыть – мир погибнет…»
Кляшево. Старинный каменный лабаз. Фото Сергея Синенко
Мустай Карим вспоминал, что незадолго до начала войны, во время обучения на последних курсах факультета языка и литературы педагогического института, он увлекся философией и даже думал связать с нею жизнь. Имена Платона, Аристотеля, Конфуция, Вольтера, Гегеля, Канта, Фейербаха завораживали, уносили в волшебный мир древности. Самих трудов, правда, в то время читать было не обязательно, главным считался учебник, где воззрения древних сначала разжевывались, затем с точки зрения марксизма вскрывалась их лженаучность, и, в конце концов, все они разносились в пух и прах. Студентов тогда не посещали, почему же такие великие люди только и знали, что «ошибочно полагали», только и делали, что «приходили к неверным выводам». Именно философия заворожила Карима тайными глубинами смыслов. По предмету он прочитал несколько книг, даже начал читать толстый том Гегеля, очень старался хоть что-то понять, но так ничего и не понял. Несмотря на это, возникла мечта – стать философом. И вот подошло время экзаменов.
На улице в Кляшево. Фото Сергея Синенко
Преподаватель философии Николай Александрович Маслин, выслушав ответ Мустая, не задумываясь поставил ему пятерку, но в конце спросил: «Кем думаешь стать?» Окрыленный успехом, тот отвечал в полной уверенности, что его слова преподавателю понравятся – «Философом, как и вы».
Маслин долго молчал, потом отрезал: «Философа из тебя не выйдет».
«А сами пятерку поставили», – не растерялся Мустай.
«Пятерку поставил правильно, – ответил преподаватель. Тому поставил, что в твоей голове имеется. Она у тебя не пустая бочка, напротив, очень даже полная. Но в бочке только одна дырка должна быть и только одна затычка. А у тебя сразу несколько дырок, больших и маленьких. Ты все затычки сразу вынул, и я даже понять не смог, какая тут струя главная. Я сюда ладони подставил, туда подставил. У философа пусть голова будет и не до краев полна, но дырка должна быть только одна. И струя, когда одна, покажется обильной. Ты ведь стихи пишешь. Вот и будь поэтом. Можешь сразу на пяти струнах играть, а хочешь – на всех семи. Мысли и чувства раздавай щедро, не скупись, не жалей».
Биографическая справка
1919, 20 октября Рождение Мустая Карима (Мустафы Сафича Каримова) в селе Кляшево Уфимского уезда Уфимской губернии (ныне Чишминского района Республики Башкортостан).
1932-1935 Обучение в Школе коммунистической молодежи с. Кляшево.
1935 Поступление на педагогический рабочий факультет (подготовительный) Башкирского педагогического института им. К.А. Тимирязева в г. Уфе.
Первая публикация стихотворения в газете «Йэш тезеусе». Совместно с М. Хакимовым написана пьеса «Пора сенокоса».
1937 Окончание педрабфака, поступление на факультет башкирского языка и литературы Башпединститута.
1938 Выход в свет первой книги стихов «Отряд тронулся» (совместно с Вали Нафиковым).
1938 Начало работы в журнале «Пионер».
1939-1941 Консультант Союза писателей. Совмещение работы с учебой в Башпединституте.
1939 Принят в Союз писателей СССР.
1941 Выход в свет второй книги стихов – «Весенние голоса».
Окончание Башпединститута.
1942, май-август Участие в боях на Брянском фронте в качестве начальника связи артиллерийского отряда. Звание – младший лейтенант.
1942, 25 августа Ранение в грудь под г. Мценском. Более 6 месяцев находился на излечении, был трижды оперирован.
1943-1946 Корреспондент фронтовой газеты «Советский воин» на Третьем Украинском фронте.
1944 Награждение орденом Красной Звезды.
1945 Награждение орденом Отечественной войны II степени.
1947 Участие в работе 1-го совещания молодых писателей СССР.
1949 Награждение первым орденом за творческую работу – «Знак Почета».
1951-1962 Работа Председателем правления Союза писателей БАССР.
1952 Избрание делегатом XIX съезда ВКП(б), а в дальнейшем – делегатом восьми последующих съездов КПСС.
1953 Избрание депутатом Верховного Совета БАССР.
1955 Избрание депутатом Верховного Совета РСФСР 4-го созыва и всех последующих созывов включая 11-й (1985 г).
1958 Участие в конференции писателей Азии и Африки в Ташкенте.
1962 Избрание Секретарем Союза писателей РСФСР.
1963-1971 Избрание заместителем Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР.
1963 Присвоение звания Народного поэта БАССР.
1967 Присуждение Государственной премии РБ имени Салавата Юлаева.
Присуждение Государственной премии РСФСР имени К.С. Станиславского.
1971-1973 Издание в Уфе первого собрания сочинений на башкирском языке в 5-и томах.
1972 Присуждение Государственной премии СССР за книгу стихов «Годам вослед».
1977 Присуждение международного почетного диплома имени Г.Х. Андерсена.
1979 Присвоение звания Героя Социалистического Труда за работу в литературе.
1983 Издание в Москве собрания сочинении на русском языке в 3-х томах.
1984 Присуждение Ленинской премии за произведения «Долгое- долгое детство» и «Не бросай огонь, Прометей!»
1995 Награждение писателя десятым по счету орденом – «За заслуги перед Отечеством» III степени».
1999 Присуждение Международной премии имени М. Шолохова.
Школьницы из Кляшево на фоне Дома культуры, где планируется создать музей знаменитого земляка. Фото Сергея Синенко
В воспоминаниях некоторых людей даже трагическое прошлое очень нарядно. Бьют в тарелки красные оркестры, среди букетов красных знамен несут по улицам красные гробы - любят наделять прошлое яркими красками и громкой музыкой, украшать прошлое цветами. Нередко, чтобы перебить ими могильный запах. Легче писать о прошлом с восклицательными знаками, но жизнь учит, что все они со временем превращаются в многоточия.
Мустаю Кариму хорошо запомнился первый день Великой Отечественной войны и последующая ночь, когда он разносил повестки по городу. Он вспоминает, как легко тогда молодежь отнеслась к войне: сверстники боялись только одного, что этой войны на всех не хватит, что кто-то не успеет на ней повоевать.
От этой наивности поколение Мустая Карима излечилось очень скоро. Война, с которой оно столкнулись лицом к лицу, оказалась огромной трагедией. Первой ее частью стали города и села, оставленные врагу – оказалось, что на войне нужно учиться не только выигрывать, но и проигрывать сражения.
«…Я ухожу, товарищи, на фронт.
Чтоб стариков текла спокойно старость,
Чтоб нашим девушкам краса осталась.
Чтобы наш Урал всегда стоял могучий,
Чтобы над Белой не сгущались тучи.
Товарищи, я ухожу на фронт
За ту весну, что навсегда настанет,
За светлый сад, который краше станет,
За маленького сына моего
И Родины любимой торжество».
На войне он стал связистом артиллерийского дивизиона, там испытал первый страх, первые ранения, первые победы. На фронте понял – чтобы победить врага, нужно победить личный страх и трусость.
Можно ли доверять людям, которые говорят, что не знают чувства страха, что на войне под пулями и артиллерийскими обстрелами они никогда ничего не боялись? Мустай Карим рассказывал, что первый раз настоящее чувство страха испытал в 1942 году. Бой шел на картофельном поле и ему казалось, что все пули и снаряды, летевшие со стороны противника, нацелены прямо в него. «Я лежал на земле, а страх полностью заполнил мое сознание, полностью мной овладел, – вспоминал Мустай Карим. – И через шестьдесят лет не забуду этого чувства, да и не стыжусь его. В тот момент я думал, что никакая сила не заставит меня подняться с земли, но прозвучала команда, и я, преодолевая страх, поднялся с земли и вместе с другими, такими же как я молодыми, необстрелянными, пошел навстречу врагу, навстречу смерти. Главным был не сам страх, а его преодоление».
Позднее Мустай Карим написал об этом своем первом бое такие стихи:
Меня спросили как-то между дел:
– Ты от каких печалей поседел?
И хоть подвоха нет в вопросе этом,
Но как мальчишка, медлю я с ответом.
Я вспоминаю самый первый бой:
Страх охватил меня…
А ведь когда-то,
Казалось мне, что я храбрец, герой,
Когда касалось дело мелких схваток.
Ближе к концу войны, когда Карим уже являлся военным корреспондентом, он получил задание перебраться на правый берег Днестра, где на узком плацдарме наши батальоны вели бои в окружении. С противоположного берега река легко простреливалась. Как только лодка отплыла от берега, вокруг появились фонтаны брызг. Боялся ли тогда? Вспоминал, что да, боялся. Мог ли тогда повернуть лодку назад? Мог, но все же не повернул. В той ситуации никто бы и не осудил, но чувство долга заставило страх преодолеть…
О боях под Мценском в 1942 году Карим написал стихотворение «Три дня подряд».
… Тяжелый снег идет три дня.
Три дня подряд,
Три дня подряд.
И ноет рана у меня
Три дня подряд,
Три дня подряд…
… Тяжелый снег идет три дня.
И рана ноет у меня
А с ней осколок заодно,
Он превратился в боль давно
Его сырой рудой нашли
В глубинах залежей земли.
…Горячей кровью налитой
Гремел рассвет. Потом затих,
И два осколка мины той
Попали в нас двоих.
Один в сержанте Фомине
(Лежит в могильной глубине);
Другой – достался мне.
Двенадцать лет он жжет меня…
Тяжелый снег идет три дня…
В своем стихотворении Карим упомянул о сержанте Фомине, а после публикации этого стихотворения на русском языке стал получать письма – вдовы, матери, дети, внуки спрашивали: не об их ли муже, сыне, отце или дедушке идет речь? А если так, то просили Мустая Карима написать о последних днях жизни Фомина, о том, как он воевал, как погиб, где похоронен. Но что он мог ответить на эти письма?! Его Фомин был из беспризорников, воспитывался в детском доме. А письма, между тем, продолжали идти – несмотря на десятилетия, прошедшие после войны, все не могли успокоиться сердца…
Мустай Карим - сотрудник фронтовой газеты «Советский воин». Фото 1945 г.
Есть ли место поэзии на войне? Отвечая на этот вопрос, Мустай Карим вспоминал такой случай. После тяжелого ранения в 1942 году перенес три операции, шесть месяцев лечился в госпиталях. Когда его, наконец, признали годным к службе, то вручили ему соответствующие бумаги и направили в Москву, в резерв.
Он ехал на поезде и вдруг услышал однажды откуда-то чистый и полный задушевности голос. В коридоре, задумавшись, стоял солдат, смотрел в окошко и пел. Слова и мелодия были незнакомы, но чужая, неведомая мелодия тронула его иссушенную в окопах душу. Позднее вспоминал, что грусть этой песни сливалась с его собственной тоской. Светлолицый, с печальным взглядом паренек, полный то ли тоски, то ли страсти, словно от всего мира отрешенный, пел о прекрасном создании, о Роз-Мари: «В стране золотой, Объятой мечтой И нежным сном, В весеннем свете Я девушку встретил. Как свет зари, Прекрасна ты, Роз-Мари…»
Роз-Мари, – это имя ему ни о чем не говорило. Но Роза или, как было записано в документах, Рауза – это его любовь… В Москве, после визита в кадровую службу, он шел по улицам без цели и вдруг, рядом с метро «Маяковская», остановился в изумлении – на стене висела афиша: «Оперетта «Роз-Мари». Вскоре он сидел в театральном кресле. После долгих месяцев окопной жизни и госпитальных страданий душа вкушала неземное зрелище. Вскоре на сцене запели ту песню, которую он слышал в поезде: «Твой взор зовет и манит. Таит пусть этот сон обман, Так много чар в твоем прелестном взгляде. Прекрасней ты всех в Канаде!»
Из пронизанного музыкой зала он не торопился уйти. С сожалением смотрел на опустевшую сцену. В ушах продолжала звучать мелодия: «Цветок душистых прерий, Твой смех нежней свирели…». Песню эту он продолжал вспоминать и на фронте, и спустя много лет после войны, вспоминает ее иногда и сейчас.
Мустай Карим говорил, что некоторые из стихов той поры возникали как непосредственный отклик на события. Во время боев на Украине, когда было захвачено большое село, оно казалось вымершим, несмотря на то, что все дома были целы. Оказалось, что отсюда в Германию, в рабство, фашисты вывезли всех молодых девушек. В числе их была и дочь хозяйки дома, где он остановился на постой – об этом она рассказывала с плачем. Слова женщины потрясли, вскоре было написано стихотворение «Плач рабыни-невольницы».
Удушлива земля… Ни ветерка тут.
Взлететь не могут птицы в небеса.
На эту землю стороны проклятой
Я слезы лью… Горька моя слеза.
…Мой милый брат! Крик журавлиный слыша,
Ах, если б слезы, небеса колыша,
По капельке стекли у ног твоих!
Свою сестру – рабыню из неволи.
Брат, вызволь! Брат, к тебе взываю я!
Есть крылья у тебя, и есть раздолья
Родной страны, есть верные друзья.
Удушлива земля… На сердце – тучи.
Не могут птицы в небеса взлетать.
Так сколько же слезам моим горючим
На эту землю мертвую стекать?
Мустай Карим с женой Раузой. Фото 1946 г.
День Победы он встретил в Вене, столице Австрии. Помнит необыкновенную радость, необъяснимое чувство того, что остался жив, что скоро вернется домой к родным и близким. Но в тот счастливый день стал свидетелем большого горя. Узнав о победе, немолодой, тихий и смирный солдат Тупольцев, упал на землю, зарыдал. «– Что с тобой? – спросили его. – У меня погиб сын. – Когда? – В 1942 году. Пока шла война, я думал, что разделю его участь. А вот, видишь, он молодой и цветущий погиб, а я остался жить. Несправедливо это».
Мустай Карим не считал себя военным писателем, таким, к примеру, как Константин Симонов или Василь Быков, но страшные события наложили отпечаток на всю послевоенную литературу. О войне им позднее была написана жесткая и честная повесть «Помилование».
…Память культуры создается не просто как объем текстов, но и как определенный механизм их порождения. В связи с творчеством Мустая Карима много говорилось о формах, близких фольклорному повествованию. Менее отчетливо звучала мысль о родственности его художественного мышления притчевой традиции (мне, например, особенно близко это – С.С.). Притча проявляется у Мустая Карима и как форма мышления, и как способ организации ткани художественного текста.
Наиболее отчетливо такая притчевость проявляется в миниатюрах, имеющих сжатый сюжет и обладающих мощным подтекстом. Действительно, многие из рассказов-миниатюр Карима близки притче уже потому, что моралистичны, повествование в них тесно связано с идеей, выраженной в заключительном афоризме или выводе. Например, в миниатюре «Кошачья память» Мустай Карим вспоминает о незначительном вроде бы, эпизоде, связанном с древними поверьями.
«Наверное, около пятнадцати мне было, с тех пор и помню. Отец, налив молока в блюдце, поставил перед кошкой. Только кошка, зажмурившись, разок языком черпнула, отец повернул ее за шкирку и щелкнул по лбу. Создание это, открыв глаза, внимательно посмотрело на хозяина и продолжило свое занятие. Отец даже шаловливых своих детей пальцем никогда не трогал, а тут смирной твари ни за что досталось.
– Зачем кошку щелкнул, отец? Что она сделала?
– Ничего не сделала. Пусть видит, что ест.
– Что за беда, если не видит…
– Пусть видит. Тут свой смысл есть. Тебе тоже знать не грех…»
И мальчик услышал от отца древнюю легенду об ангеле, который на том свете подсчитывает после смерти каждого человека все его хорошие и дурные деяния. По преданию, этот ангел расспрашивает о человеке его родню, соседей и друзей, которые раньше него прибыли на тот свет, расспрашивает всех, кто его знал, а затем подводит итог и решает, куда человека отправить – в рай или в преисподнюю.
Если злых и добрых дел одинаково, ангел зовет в свидетели домашних тварей. «Как хозяин за тобой смотрел?» – спрашивает ангел у лошади. «Не бил, не стегал, лишней клади не клал, в дальний путь не гонял, в голоде не держал», – отвечает та. Тот же вопрос собаке. «В тепле жила, сыта была, уважали меня», – отвечает та. Доходит очередь до кошки. «Сыта была, душа в довольстве жила?» – спрашивает ангел. «Душа унижена была, всю зиму на печи держали, и, чтобы хоть какую еду передо мной положили, такого не видела», – отвечает на это кошка».
А далее притча Мустая Карима переключается на современную жизнь. Он размышляет о людях, которым делал в жизни добро, но которые, не помня этого, начали уже «вроде той кошки, свидетельствовать обо мне и против меня». Он вспоминает, как с началом перестройки в середине восьмидесятых годов разом изменились настроения и нравы людей. «Вся эта свара не обошла и меня. Они тут же нашлись – те, кто укорял меня во всяческих, выдуманных ими самими, грехах, кто с трибуны бросал в меня камни и грязь, кто сурово учил меня правильно жить. И те, кому я помогал до этого, тоже не молчали, тоже этой песне подпевали. В оторопь меня это не ввергло, потому что притчу о кошке уже знал. Не из рода лошади или собаки были эти «разоблачители», а всего-то подобием кошки. Следовало, оказывается, в свое время таких по лбу щелкать, чтобы они глаза открыли, и в эти глаза внимательно посмотреть…»
Вспоминая о своей матери, уже ушедшей из жизни, Мустай Карим в миниатюре «Назидание-завещание» размышляет о тех нравственных заветах, которые она оставила после себя. Как-то раз, разговаривая с сыном, она, вдруг вспомним что-то, опечалившись, сказала ему: «Детей и близких своих никогда не проклинай, даже если вина их большая, не проклинай. Потом сам терзаться, каяться будешь». И вспомнила давнишний случай, который надолго запомнился Мустаю Кариму.
В войну почти всех мужчин забрали в армию. В доме у матушки Минзифы, старшей сестры матери Мустая Карима осталась только сноха Гульхылыу и малые дети. Шарифуллу, сына Манзифы, забрали в трудовую армию.
Единственной надеждой для всех осталась корова. Молоко парное или в виде катыка сноха возила в Уфу на продажу, а на вырученные деньги покупала муку, из которой варила похлебку-затируху. И вот сноха стала хитрить. Сначала она пропускала молоко через сепаратор, как говорили в деревне, душу из него выдаивая, а потом, вскипятив, бросала в белую водянистую жидкость кусочек масла с мизинец величиной. На молочной глади появлялись золотые масляные кружочки – молоко казалось густым и жирным.
Не знала об этом матушка Минзифа, но однажды заглянула в приготовленный для города бидон и все поняла. Стала выговаривать снохе.
– Может, ты чьих-то малюток последней пищи лишаешь! Голую воду за молоко выдаешь. Господь такого не простит!
И матушка Минзифа с криком – «нет моего согласия, нее пущу!» – встала на пути у снохи. Но задавленная нуждой, вконец отчаявшаяся женщина оттолкнула свекровь, да так, что та перелетела через порог и упала в сенях. Не оглянувшись, сноха зашагала дорогой в город.
– Мое на тебя проклятие! Пусть рука у тебя отсохнет! – прокляла ее вслед матушка Минзифа.
Это проклятие сбылось, и очень скоро. После полудня в деревне стало известно, что на станции Юматово сноха на четвереньках пробиралась под поездом, зацепилась за что-то, состав тронулся, сноху стало затягивать под колеса. Снохе отрезало руку и ее увезли в уфимскую больницу. Через месяц эта женщина с заткнутым за пояс пустым рукавом вернулась домой.
Когда война закончилась и Шарифулла, сын Манзифы вернулся в деревню, между им и женой случались раздоры, но свекровь со снохой жили в душевном согласии. Однорукая сноха ухаживала за оглохшей и ослепшей свекровью до последнего ее дня. «Так общее раскаяние сблизило этих двоих, – говорит Мустай Карим. – Должно быть, одна каялась, что на мать своего мужа руку подняла, другая убивалась, что своим проклятием ввергла законную жену своего сына в тяжкие муки. Они – люди простые. Ответ за большую вину и малые свои грехи держали сами, что на них пало, то и несли, на других не валили. Насколько можно и других от мук, которые сами пережили, уберечь хотят. Иначе Минзифа своей младшей сестренке, тоже совсем уже старенькой, такой завет-назидание не сказала бы: «Вазифа, ради Бога, никогда своих детей, своих близких не проклинай!». И это же мне моя мама вместо завета сказала: «Своих детей, своих близких никогда не проклинай. Даже если вина их велика будет, не проклинай».
«Что сделало меня поэтом? – размышлял Мустай Карим во время одной из встреч со студентами. – Потери и мечты сделали меня поэтом. Не думайте, что мы всем довольны. И если тот или иной писатель достиг чего, нельзя считать, что он уже схватил бога за бороду и его больше ничего не волнует. Я, и как писатель, и как человек, тревожусь о судьбе мира. Очень хочу, чтобы я жил, жили наши дети и внуки в мире. Думаю, что войны не будет, но тревога не покидает меня. Чтобы сохранить этот мир, мы сами, каждый из нас должны внести свои усилия и волю. Это сегодня одна из самых важных проблем на Земле».
От поэта часто ожидают свойств прорицательских, провидческих. Наивно, но задают вопросы о будущем, например: «какой будет литература в двадцать первом веке?» или «какой будет поэзия третьего тысячелетия?». Мустай Карим честно отвечает – «не знаю». «Когда я пишу, я постоянно чувствую ответственность перед читателем. – говорит Мустай Карим, – Кажется, если допустишь хоть одно ненужное слово – порядок в мире нарушится, хотя, понимаю, что землетрясения, конечно, не будет. Но каждый, что бы он ни делал, должен чувствовать ответственность перед людьми, как перед гармонией мира. Человек всегда должен идти в гору. Остановился – потянет назад. Без преодоления, без саморазвития человек мельчает. Падение талантливых и способных личностей особенно заметно. А главный стержень человеческой души, это совестливость, на нее нанизываются все остальные человеческие качества. Чтобы стержень этот не заржавел, не испортился, человек должен быть в ладах с истиной и справедливостью.
Литература может и должна участвовать в воспитании нравственности и гуманизма, она может и должна действовать не только на ум, но и на души и сердца. Именно с душой мы обращаемся часто не бережно. Но если книга прибавляет человеку чуть-чуть тепла, добра, терпимости, если от общения автора с читателем ему станет чуточку легче перенести недуг или горе – уже роль писателя можно считать выполненной».
«Как часто посещает вдохновение?» – типичный вопрос студентки филологического факультета. «Жду всю жизнь, когда придет ко мне вдохновение, – отвечает поэт. – Но когда я кладу на стол белый лист бумаги, я испытываю, прежде всего, большую робость, даже страх. И вот написана первая строка. Я начинаю жить в другом мире, в другом измерении».
Выступая перед студентами филологического факультета, на котором он сам когда-то учился, Мустай Карим размышлял о той преемственности, которая связывает поколения, о том потенциале, который несет в себе молодость, о тех старых преподавателях, которых в зале становится все меньше и меньше. «Каждый раз, когда иду к вам, – говорил поэт, – я всегда волнуюсь. Волнуюсь потому, что неравнодушен к вам, как и вы ко мне. Я рад, что эта встреча происходит в моем родном гнездовье, откуда я и мои товарищи по учебе ушли на фронт. И я думаю, мы не подвели свой родной дом. Наши крылья были опалены на войне, но не надломлены.
Я шел к вам и с радостью и с грустью. Когда-то в годы ранней юности я бегал на занятия по этим улицам. А сегодня шел к вам медленной походкой, и разные мысли проносились в моей голове. Что я увижу здесь? Увижу ль тех своих родных преподавателей, кто когда-то учил меня? И вот сейчас, всматриваясь в этот ярко освещенный актовый зал, я с грустью говорю сам себе: «Увы, Мустай, увидел очень немногих». Все вы понимаете, жизнь есть жизнь и ничего тут не поделаешь. Но вместе с этим чувством вошла в мое сердце и радость: «А студенты остались!». Они те же: дерзкие и ищущие, ленивые и талантливые. Правда, не такие, как мы. Еще в Древней Греции старики сетовали: «Какая нынче молодежь пошла, не похожая на своих отцов». Отсюда часто возникала извечная проблема отцов и детей.
Когда молодой Александр Сергеевич Пушкин уезжал в свою первую ссылку, отец с гневом кричал ему с крыльца: Ты опозорил нас! Время показало, что вовсе не опозорил, а наоборот, прославил своим творчеством не только своего отца, но и в целом все Отечество наше.
Пройдет двадцать-тридцать лет, некоторые из вас тоже будут ворчать, что молодежь на вас не похожа. А почему, собственно, она должна быть на нас похожа? Если она во всем повторит нас, то не будет общественного прогресса, движения вперед. По-моему, это даже замечательно, что дети наши в чем-то и не похожи на нас. Это вполне естественно, ибо человеческий идеал бесконечен. Молодежь – это наши дети и внуки. Это немного и мы сами. И если мы их в чем-то упрекаем: в черствости, бездушии, пассивности – это значит, что мы их недостаточно учили, мы недоглядели. Значит, мы сами немало в этом повинны».
Мустай Карим с поэтом Михаилом Дудиным Фото 1979 г.
«Как отношусь к своим званиям и наградам? – размышлял Мустай Карим на встрече с преподавателями и студентами Башкирского государственного университета. – Хорошо отношусь, с благодарностью к тем, кто ценит мой скромный труд. Однако считаю, что эти награды мне даны за работу, а не в аванс, как некоторые любят говорить. Знаете, по-моему, это от лукавого. Если искренне считаешь, что награда дана тебе в долг – не бери. Всегда принимаю награду с тревогой, сомнениями, так как в будущем это накладывает на тебя еще большую ответственность. Считаю, что любая награда – мерило и оценка твоего труда. Главное – не опозорь этих наград и почестей, двигайся дальше, не останавливайся в пути…»
Еще из ответов Мустая Карима на вопросы студентов Башкирского государственного университета.
Вопрос: Кем Вы себя считаете: поэтом, драматургом или писателем?
Ответ: Есть такая шутка, которой мне бы хотелось завершить нашу беседу. Вы спрашиваете – кто я? Я ответил бы так: я немного плаваю, немного летаю, немного хожу. Выходит – гусь.
Мягкий юмор, согревающий многое из того, о чем говорит Мустай Карим, делает его для нас понятней и ближе.
Из книги «Следы во времени» . Уфа, 2004.
Мустай Карим: стихи, монологи, воспоминания
2018-10-21T20:25:56+05:00 Сергей Синенко Башкирия Блог писателя Сергея Синенко Народознание и этнография Фигуры и лица биография,стихи,Уфа РОДНАЯ ЗЕМЛЯ И В ГОРСТИ МИЛА Мустай Карим: стихи, монологи, воспоминания Публикую в сокращенном варианте свой очерк «Родная земля и в горсти мила» о Мустае Кариме из своей книги «Следы во времени». Очерк написан лет десять назад. …Мустай Карим родился недалеко от Уфы, в селе Кляшево, что по Старочишминской дороге, в крестьянской... Сергей Синенко Сергей Синенко [email protected] Author Посреди России