Божественная комедия читать онлайн - данте алигьери. Путеводитель по «Аду» Данте Великолепная комедия данте

Действие «Божественной комедии» начинается с того момента, когда лирический герой (или сам Данте), потрясенный смертью любимой Беатриче, пытается пережить свое горе, изложив его в стихах, чтобы максимально конкретно зафиксировать и тем самым сохранить неповторимый образ своей возлюбленной. Но тут оказывается, что ее непорочная личность и так неподвластна смерти и забвению. Она становится проводником, спасительницей поэта от неминуемой гибели.

Беатриче с помощью Вергилия, древнеримского поэта, сопровождает живого лирического героя — Данте — в обходе всех ужасов Ада, совершая практически сакральное путешествие из бытия в небытие, когда поэт, совсем как мифологический Орфей, спускается в преисподнюю, чтобы спасти свою Эвридику. На вратах Ада написано «Оставьте всякую надежду», но Вергилий советует Данте избавиться от страха и трепета перед неизведанным, ведь только с открытыми глазами человеку под силу постичь источник зла.

Сандро Боттичелли «Портрет Данте». (wikimedia.org)

Ад для Данте — это не овеществленное место, а состояние души согрешившего человека, постоянно мучающегося угрызениями совести. Данте населял круги Ада, Чистилище и Рай, руководствуясь своими симпатиями и антипатиями, своими идеалами и представлениями. Для него, для его друзей любовь была высшим выражением независимости и непредсказуемости свободы человеческой личности: это и свобода от традиций и догм, и свобода от авторитетов отцов церкви, и свобода от разнообразных универсальных моделей существования человека.

На передний план выходит Любовь с большой буквы, направленная не к реалистическому (в средневековом смысле) поглощению индивидуальности безжалостной коллективной целостностью, а к неповторимому образу действительно существующей Беатриче. Для Данте Беатриче — воплощение всего мироздания в самом конкретном и красочном образе. А что может быть привлекательнее для поэта, чем фигура юной флорентийки, случайно встреченной на узкой улочке древнего города? Так Данте реализует синтез мысли и конкретного, художественного, эмоционального постижения мира. В первой песни «Рая» Данте выслушивает концепцию реальности из уст Беатриче и не в силах оторвать глаз от ее изумрудных глаз. Эта сцена — воплощение глубоких идейных и психологических сдвигов, когда художественное постижение действительности стремится стать интеллектуальным.

Иллюстрация к «Божественной комедии», 1827. (wikimedia.org)

Загробный мир предстает перед читателем в форме цельного здания, архитектура которого просчитана в мельчайших деталях, а координаты пространства и времени отличаются математической и астрономической выверенностью, полной нумерологического и эзотерического подтекста.

Наиболее часто в тексте комедии встречается число три и его производное — девять: трёхстрочная строфа (терцина), ставшая стихотворной основой произведения, поделенного в свою очередь на три части — кантики. За вычетом первой, вводной песни, на изображение Ада, Чистилища и Рая отводится по 33 песни, а каждая из частей текста заканчивается одним и тем же словом — звезды (stelle). К этому же мистическому цифровому ряду можно отнести и три цвета одежд, в которые облечена Беатриче, три символических зверя, три пасти Люцифера и столько же грешников, им пожираемых, тройственное распределение Ада с девятью кругами. Вся эта четко выстроенная система рождает удивительно гармоничную и связную иерархию мира, созданного по неписаным божественным законам.

Говоря о Данте и его «Божественной комедии», нельзя не отметить тот особый статус, который носила родина великого поэта — Флоренция — в сонме других городов Апеннинского полуострова. Флоренция — это не только город, где Академия дель Чименто подняла знамя экспериментального познания мира. Это место, где на природу смотрели так пристально, как нигде больше, место страстного артистического сенсуализма, где рациональное зрение заменило собой религию. На мир смотрели глазами художника, с душевным подъемом, с поклонением красоте.

Первоначальное собирание античных рукописей отражало перенос центра тяжести интеллектуальных интересов на устройство внутреннего мира и творчества самого человека. Космос перестал быть местом обитания бога, а к природе начали относиться с точки зрения земного существования, в ней искали ответы на вопросы, понятные человеку, а брали их в земной, прикладной механике. Новый образ мышления — натурфилософия — гуманизировала саму природу.

Топография Дантова Ада и структура Чистилища и Рая вытекают из признания верности и смелости высшими добродетелями: в центре Ада, в зубах Сатаны находятся предатели, а распределение мест в Чистилище и Раю прямо соответствуют моральным идеалам флорентийского изгнания.

К слову сказать, все, что мы знаем о жизни Данте, известно нам из его собственных воспоминаний, изложенных в «Божественной комедии». Он родился в 1265 году во Флоренции и всю жизнь оставался верен своему родному городу. Данте писал о своем учителе Брунетто Латини и о талантливом друге Гвидо Кавальканти. Жизнь великого поэта и философа проходила в обстоятельствах весьма продолжительного конфликта между императором и Папой. Латини, наставник Данте, был человеком, обладавшим энциклопедическими знаниями и опиравшимся в своих воззрениях на высказывания Цицерона, Сенеки, Аристотеля и, само собой разумеется, на Библию — главную книгу Средневековья. Именно Латини больше всего повлиял на становление личности будущего ренессансного гуманиста.

Путь Данте изобиловал препятствиями, когда перед поэтом вставала необходимость сложного выбора: так, он был вынужден поспособствовать изгнанию своего друга Гвидо из Флоренции. Рефлексируя на тему перипетий своей судьбы, Данте в поэме «Новая жизнь» множество фрагментов посвящает другу Кавальканти. Здесь же Данте вывел незабвенный образ своей первой юношеской любви — Беатриче. Биографы идентифицируют возлюбленную Данте с Беатриче Портинари, которая умерла в 25-летнем возрасте во Флоренции в 1290 году. Данте и Беатриче стали таким же хрестоматийным воплощением истинных возлюбленных, как Петрарка и Лаура, Тристан и Изольда, Ромео и Джульетта.

В 1295 году Данте вошел в гильдию, членство в которой открывало ему дорогу в политику. Как раз в это время обострилась борьба между императором и Папой, так что Флоренция была разделена на две противоборствующие группировки — «черные» гвельфы во главе с Корсо Донати и «белые» гвельфы, к стану которых принадлежал сам Данте. «Белые» одержали победу и изгнали противников из города. В 1300 году Данте был избран в городской совет — именно тут полностью проявились блестящие ораторские способности поэта.

Данте все больше и больше начал противопоставлять себя Папе, участвуя в разнообразных антиклерикальных коалициях. К тому времени «черные» активировали свою деятельность, ворвались в город и расправились со своими политическими противниками. Данте несколько раз вызывали дать показания в городской совет, однако он каждый раз игнорировал эти требования, поэтому 10 марта 1302 года Данте и ещё 14 членов «белой» партии были заочно приговорены к смертной казни. Чтобы спастись, поэт был вынужден покинуть родной город. Разочаровавшись в возможности изменить политическое положение дел, он начал писать труд своей жизни — «Божественную комедию».

Сандро Боттичелли «Ад, песнь XVIII». (wikimedia.org)

В XIV веке в «Божественной комедии» истина, раскрывавшаяся перед поэтом, посетившим Ад, Чистилище и Рай, уже совсем не канонична, она является перед ним в результате его собственных, индивидуальных усилий, его эмоционального и интеллектуального порыва, он слышит истину из уст Беатриче. Для Данте идея — это «мысль бога»: «Все, что умрет, и все, что не умрет, — / Лишь отблеск Мысли, коей Всемогущий / Своей Любовью бытие дает».

Дантовский путь любви — это путь восприятия божественного света, силы, одновременно возвышающей и разрушающей человека. В «Божественной комедии» Данте сделал особый упор на цветовой символике изображаемой им Вселенной. Если для Ада характерны темные тона, то путь из Ада в Рай — это переход от темного и мрачного к светлому и сияющему, тогда как в Чистилище происходит смена освещения. Для трех ступеней у врат Чистилища выделяются символические цвета: белый — невинность младенца, багровый — грешность земного существа, красный — искупление, кровь которого выбеливает так, что, замыкая этот цветовой ряд, белый появляется вновь как гармоническое соединение предыдущих символов.

В ноябре 1308 года Генрих VII становится королем Германии, а в июле 1309 года новый Папа Климент V объявляет его королем Италии и приглашает в Рим, где проходит пышная коронация нового императора Священной Римской Империи. Данте, который был союзником Генриха, вновь вернулся в политику, где продуктивно смог использовать свой литературный опыт, сочиняя множество памфлетов и выступая публично. В 1316 году Данте окончательно переезжает в Равенну, куда его пригласил провести остаток дней синьор города, меценат и покровитель искусств Гвидо да Полента.

Летом 1321 года Данте в должности посла Равенны отправляется в Венецию с миссией заключить мир с республикой дожей. Выполнив ответственное поручение, по дороге домой Данте заболевает малярией (как и его покойный друг Гвидо) и скоропостижно умирает в ночь с 13 на 14 сентября 1321 года.

Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.

Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!

Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
Но, благо в нем обретши навсегда,
Скажу про все, что видел в этой чаще.

Не помню сам, как я вошел туда,
Настолько сон меня опутал ложью,
Когда я сбился с верного следа.

Но к холмному приблизившись подножью,
Которым замыкался этот дол,
Мне сжавший сердце ужасом и дрожью,

Я увидал, едва глаза возвел,
Что свет планеты, всюду путеводной,
Уже на плечи горные сошел.

Тогда вздохнула более свободной
И долгий страх превозмогла душа,
Измученная ночью безысходной.

И словно тот, кто, тяжело дыша,
На берег выйдя из пучины пенной,
Глядит назад, где волны бьют, страша,

Так и мой дух, бегущий и смятенный,
Вспять обернулся, озирая путь,
Всех уводящий к смерти предреченной.

Когда я телу дал передохнуть,
Я вверх пошел, и мне была опора
В стопе, давившей на земную грудь.

И вот, внизу крутого косогора,
Проворная и вьющаяся рысь,
Вся в ярких пятнах пестрого узора.

Она, кружа, мне преграждала высь,
И я не раз на крутизне опасной
Возвратным следом помышлял спастись.

Был ранний час, и солнце в тверди ясной
Сопровождали те же звезды вновь,
Что в первый раз, когда их сонм прекрасный

Божественная двинула Любовь.
Доверясь часу и поре счастливой,
Уже не так сжималась в сердце кровь

При виде зверя с шерстью прихотливой;
Но, ужасом опять его стесня,
Навстречу вышел лев с подъятой гривой.

Он наступал как будто на меня,
От голода рыча освирепело
И самый воздух страхом цепеня.

И с ним волчица, чье худое тело,
Казалось, все алчбы в себе несет;
Немало душ из-за нее скорбело.

Меня сковал такой тяжелый гнет,
Перед ее стремящим ужас взглядом,
Что я утратил чаянье высот.

И как скупец, копивший клад за кладом,
Когда приблизится пора утрат,
Скорбит и плачет по былым отрадам,

Так был и я смятением объят,
За шагом шаг волчицей неуемной
Туда теснимый, где лучи молчат.

Пока к долине я свергался темной,
Какой-то муж явился предо мной,
От долгого безмолвья словно томный.

Его узрев среди пустыни той:
«Спаси, — воззвал я голосом унылым, —
Будь призрак ты, будь человек живой!»

Он отвечал: «Не человек; я был им;
Я от ломбардцев низвожу мой род,
И Мантуя была их краем милым.

Рожден sub Julio, хоть в поздний год,
Я в Риме жил под Августовой сенью,
Когда еще кумиры чтил народ.

Я был поэт и вверил песнопенью,
Как сын Анхиза отплыл на закат
От гордой Трои, преданной сожженью.

Но что же к муке ты спешишь назад?
Что не восходишь к выси озаренной,
Началу и причине всех отрад?»

«Так ты Вергилий, ты родник бездонный,
Откуда песни миру потекли? —
Ответил я, склоняя лик смущенный. —

О честь и светоч всех певцов земли,
Уважь любовь и труд неутомимый,
Что в свиток твой мне вникнуть помогли!

Ты мой учитель, мой пример любимый;
Лишь ты один в наследье мне вручил
Прекрасный слог, везде превозносимый.

Смотри, как этот зверь меня стеснил!
О вещий муж, приди мне на подмогу,
Я трепещу до сокровенных жил!»

«Ты должен выбрать новую дорогу, —
Он отвечал мне, увидав мой страх, —
И к дикому не возвращаться логу;

Волчица, от которой ты в слезах,
Всех восходящих гонит, утесняя,
И убивает на своих путях;

Она такая лютая и злая,
Что ненасытно будет голодна,
Вслед за едой еще сильней алкая.

Со всяческою тварью случена,
Она премногих соблазнит, но славный
Нагрянет Пес, и кончится она.

Не прах земной и не металл двусплавный,
А честь, любовь и мудрость он вкусит,
Меж войлоком и войлоком державный.

Италии он будет верный щит,
Той, для которой умерла Камилла,
И Эвриал, и Турн, и Нис убит.

Свой бег волчица где бы ни стремила,
Ее, нагнав, он заточит в Аду,
Откуда зависть хищницу взманила.

И я тебе скажу в свою чреду:
Иди за мной, и в вечные селенья
Из этих мест тебя я приведу,

И ты услышишь вопли исступленья
И древних духов, бедствующих там,
О новой смерти тщетные моленья;

Потом увидишь тех, кто чужд скорбям
Среди огня, в надежде приобщиться
Когда-нибудь к блаженным племенам.

Но если выше ты захочешь взвиться,
Тебя душа достойнейшая ждет:
С ней ты пойдешь, а мы должны проститься;

Царь горних высей, возбраняя вход
В свой город мне, врагу его устава,
Тех не впускает, кто со мной идет.

Он всюду царь, но там его держава;
Там град его, и там его престол;
Блажен, кому открыта эта слава!»

«О мой поэт, — ему я речь повел, —
Молю Творцом, чьей правды ты не ведал:
Чтоб я от зла и гибели ушел,

Яви мне путь, о коем ты поведал,
Дай врат Петровых мне увидеть свет
И тех, кто душу вечной муке предал».

Он двинулся, и я ему вослед.

Божественная комедия. Рай

Данте Алигьери

«Божественная комедия. Рай» – третья часть шедевральной поэмы великого итальянского поэта эпохи Возрождения Данте Алигьери (итал. Dante Alighieri, 1265 – 1321).*** Заблудившись в дремучем лесу, Данте встречает поэта Вергилия, и отправляется с ним в путешествие по загробному миру. Повидав вместе с Вергилием мучения грешников в Аду и Чистилище, Данте в сопровождении своей возлюбленной Беатриче оказывается в Раю. Здесь обитают блаженные, прожившие жизнь достойно, и среди них поэт узнает многих исторических персонажей. Две другие части этого гениального произведения – «Ад» и «Чистилище». Данте Алигьери заслуженно называют «отцом итальянской литературы». Это издание содержит уникальный редкий перевод легендарного произведения, который выполнил Н. Голованов.

Данте Алигьери

Божественная комедия

Перевод с итальянского размером подлинника (терцинами) Н. Голованова

Его Императорскому Высочеству государю Великому Князю Константину Константиновичу, с его Августейшего соизволения свой перевод «Божественной Комедии» посвящает Н. Голованов.

Песнь первая

Вступление. – Седьмое утро пути. – Вознесение к небесам. – Беатриче говорит о вселенной.

1. Лучи Того, в Ком сила всех движений,

Все проникают, хоть в неравной доле:

Здесь ярче и светлее, там же меней.

4. Я в небе был, где слава та всех боле,

И видел, что ни передать понятно

Ни рассказать вернувшимся оттоле;

7. Зане сознанье, к цели благодатной

Приблизясь, так спешит упиться светом,

Что память уж нейдет оттоль обратно.

10. Но те красоты, из явленных мне там,

Что будто клад сознанье сохранило,

Для песен ныне будут мне предметом.

13. Да буду я твоей сосудом силы,

О Аполлон, в труде последнем ныне,

Чтоб мне твой лавр приять достойно было!

16. До сих пор я доволен был единой

Главой Парнасса; ныне ж непременно

Нужны мне обе той горы вершины!

19. Вселись в меня могуче, вдохновенно,

Каким ты был, когда в кровавом ложе

Ты Марсия распутал мощно члены!

22. Обвей меня могуществом, Дух Божий,

Чтоб область Твоей твари первозданной

Изобразить я мог хоть тенью схожей,

25. Да к древу Твоему я невозбранно

Приближусь, за величие предмета

Листвой, какой достоин я, венчанный!

28. О заблужденье! О позор для света!

Как редко лист срывается лавровый

К триумфу цезаря или поэта!

31. Восторгов бог восторга любит слово,

Коль скоро за пенейскими листами

Стремиться люди хоть слегка готовы.

34. От искр великое родится пламя;

Быть может, люди, жаждя гласов в Кирре,

Молиться станут лучшими словами! -

37. Чрез много окон свет рассеян в мире,

Но больше всех ему отверстье мило,

Где в три креста сошлось кругов четыре.

40. Сильней его теченье, и светила

Ясней; на воске праха в большей мере

Кладут печати дух его и сила.

43. День поднимался в небе с этой двери,

А с этой ночь; свет с этой половины,

А в той темно казалось эмисфере.

46. Стояла слева Беатриче, в длины

Небес вперяя взгляд, как не глядится

В сверкающее солнце взор орлиный.

49. Как луч другой от первого родится

И блещет вверх, стремясь туда обратно,

Как путник в край родимый, возвратиться,

52. Так взор ее, проникнув благодатно

В меня, зажег такую же алчбу там -

И стало в солнце мне смотреть приятно.

55. Там места нет чувств наших внешних путам

И взоры наши там светлей и чище,

В краях, что сделал Бог для нас приютом!

58. Не долго я глядел, но видел: прыща,

Как сталь в горниле, искр снопом багровым,

Сверкало солнца яркое огнище;

61. И мнилось мне, что днем зажегся новым

День, уж сиявший; и что солнцу брата

Воздвиг Всевышний всемогущим словом.

64. К вращенью неба взоры без возврата

Вперила Беатриче; и в нее же

Вонзил я взор, от горних сфер отъятый.

67. Глядясь в нее, я делался похоже

На Главка, что, от некого растенья

Вкусивши, вдруг семье стал равен божьей.

70. В словах сказать про то перерожденье

Нельзя, но и тому примера нету;

Лишь благодать дарует разуменье!

73. Был ли я духом? Ты лишь знаешь это,

Любовь творящая, своей рукою

Подъявшая меня в то царство света!

76. Когда твое движенье вековое

Опять мое вниманье пробудило

К гармонии, уставленной тобою, -

79. Я видел: столько неба охватило

То пламя, что поток иль дождь ужасный

Едва ль бы разлились с подобной силой.

85. И звуков новость и тот свет прекрасный

Зажгли мне в сердце жажду знать такую,

Что век не ощущал я боле страстной!

85. Но та, кто зрит меня, как сам не зрю я,

Ко мне успокоительное слово

Вещала ранее, чем попрошу я:

88. – Ты призраком пленен фальшивым снова,

Того не видя, в чем сам убедиться

Ты б мог, с себя стряхнувши лжи оковы.

91. Тебе, что на земле мы, верно, мнится;

Но ты несешься к высоте безбрежной,

Как молньи луч чрез небеса стремится, -

94. Но чуть свободен от ошибки прежней,

Я вновь повергнут был в туман сомненья

От слов, мне сказанных с улыбкой нежной,

97. И молвил: От большого удивленья

Свободен я; но все ж меня пугает

Мое над всем легчайшим возношенье.

100. Тогда она, вздохнувши, направляет

Взгляд на меня, с тем кротким взглядом схожий,

С которым мать сыновний бред внимает, -

103. И начала: Людских законов строже

Законы есть и в небе; и вселенной

Законы те даруют образ Божий;

196. И виден в них семье духов блаженной

След вышней силы, – цели той конечной,

Для коей создан строй тот неизменный.

199. И весь тот ряд сознаний бесконечный

Имеет склонности, в различной мере

Его ведущие к той цели вечной.

112. Чрез море бытия к единой двери

И пристани, различными путями

Плывет всяк, своему инстинкту веря,

115. И тот инстинкт луне приносит пламя;

Другой сцепляет шар земли совместно;

Людскими третий властвует умами.

118. Тот лук не только твари бессловесной

Шлет стрелы, но и первенцам творенья

Чарует ум любовью небесной.

121. Слив части все в едино, Провиденье

Сбирает их, покой им давши в крае

Быстрейшего и первого движенья.

124. И нас мчит сила именно такая,

Все в мире к цели общей и прекрасной,

Единственной неся и направляя.

127. Хоть часто форма твари несогласна

С намереньем Творца и для идеи

Материя бесчувственно безгласна,

130. Или, бороться силы не имея

Нередко тварь на ложный путь вступает,

Коль скоро правда скроется пред нею, -

133. И лживой красотой ее прельщает

Земля и, изменивши путь первичный,

Она во прах и долу ниспадает.

136. Но как воде стремиться вниз обычно,

Презрев преграды гор и камней груды, -

Так духу к небесам взлетать прилично.

139. Когда б ты не взлетал, то было б чудо,

Как если б, на земле пылая, пламя

Не рвалось всею силой вверх оттуда. -

142. И в небо вновь она впилась очами.

Песнь вторая

Первый отдел: сферы семи планет. – На Луне. – Конец рассказа Беатриче.

1. О вы, чей утлый челн, хоть мал и тесен,

Вслед одинокому стремится бегу,

Каким корабль моих несется песен!

4. Домой вернитесь, к верному ночлегу:

Лишь я из виду скроюсь, – бесполезно

Заблудитесь в пучинах вы без брегу.

7. Мне путь в еще не пройденные бездны.

Минерва – ветр мой; Феб мой руль; имею

Я новых Муз вождями в край надзвездный!

10. Немногие ж, кто протянули шею,

Стремясь за пищей Ангелов святою,

Чтоб жить, во век не насыщаясь ею, -

13. Плывите смело в океан за мною,

Пока в глазах у вас я там предъйду;

Но след мой вмиг сотрется вновь волною.

16. Дивиться будете, как не дивились виду

Пастушьему великого Язона

Герои, что отправились в Колхиду!

19. Мы возносились жаждою врожденной

Зреть царство то, что носит образ Божий, -

Со скоростью вращения вселенной.

22. Глядела Беатриче вверх; я тоже

Все на нее глядел; и сроком меней,

Чем в луке бы стрела слетела с ложа, -

25. Примчался в область я, где в восхищенье

Стал нем я. Та ж, пред коею напрасно

Скрывать я стал бы смену ощущений, -

28. Рекла, столь радостна, как и прекрасна:

Стремись к Творцу душою благодарной!

До первых звезд взнесен ты силой властной.

31. Мы, мнилось, были скрыты пленкой парной,

Блестящей, толстой, словно грань алмаза,

Средь коей пал луч солнца светозарный.

34. В сей вечный перл мы погрузились сразу, -

Как света луч проходит в бездне водной,

Хоть гладь осталась ровною для глазу.

37. Пусть склонен думать разум земнородный,

Что равные несовместимы длины

И что для тела тело непроходно.

40. Тем боле потому узнать причину

Должны мы быть желанием влекомы,

Что с Божеством сливает нас в едино!

43. Должны без доказательств верить в то мы,

Как, в мир вступая, разум наш наглядно

Первичные приемлет аксиомы.

46. Я ей в ответ: Мадонна, сердцем жадно

Стремлюся я к той Мощи животворной,

Меня несущей к высоте отрадной.

49. Но молви мне: что порождает черный

Мрак пятен, что в земной убогой сфере

О Каине рассказ рождает вздорный. -

52. Она в ответ с улыбкою: Я верю:

Ключ внешних чувств, опора вашим мненьям

В духовный мир вскрывает плохо двери.

55. Не будь врасплох застигнут удивленьем,

Затем, что каждый орган чувств животный

Ваш, разум лишь приводит к заблужденьям.

58. Но молви, как ты мыслишь сам? – Охотно,

Я отвечал, – Причина, без сомненья,

Что вещество то жидко там, то плотно. -

61. Она ж в ответ:,В подробном объясненьи

Когда бы правду я тебе открыла -

В своем ты убедился б заблужденьи

64. В восьмой из сфер небесных есть светила,

И в многочисленной семье их славной

Они различны свойствами и силой.

67. Будь вещество тому причиной главной -

Оно б разлилось во вселенной целой

Иль в густоте различной или в равной.

70. Различие в достоинстве есть дело

Начал, дающих форму; те ж начала

Ты исключил догадкой неумелой.

73. Когда бы плотность пятна те рождала,

Там вещество должно в зерно бы слиться,

А там совсем оно б оскудевало.

76. Иль как в зверях, – там толще жир сгустится,

А там спадет, – так книга сей планеты

Имела бы различные страницы.

79. Конечно, обнаружилось бы это

Немедленно при солнечном затменьи,

Являя для лучей его просветы.

82. Но не бывает так. Предположенье,

Поэтому, такое неудачно.

Рассмотрим же твое второе мненье.

85. Коль скоро тело не было б прозрачно,

Тогда предел найдется, до какого

Дойдя, луч поглотится в массе мрачной.

88. И он воротится обратно снова,

Как от стекла он должен возвратиться,

За коим сзади лист лежит свинцовый.

91. Конечно, можешь ты отговориться

Еще предположением возможным,

Что в большей глубине он отразится.

94. Но мненье то ты вновь признал бы ложным,

Коль опыты тебе б то доказали, -

Родник всем вашим знаньям ненадежным.

97. Три зеркала, – два ближе, третье дале

Поставив, – так стань сам, чтоб этом ряде

Твои глаза меж первых двух стояли.

100. Пускай на них свет упадает сзади -

И всеми зеркалами отраженный

Луч, возвратясь, в твоем сольется взгляде;

103. То отблеск в нем, настолько ж напряженный

Родится, (хоть совсем не столь пространный)

Поверхностью самой отдаленной.

106. Но как луч солнца воскресит багряный

Первичный цвет в цветах, что мрак полночнынй

Успел одеть в покров холодный льдяныий,

109. Так истиною просвещенный точной

Блести теперь, и пусть ее зарею.

Растопятся твои сомненья мощно!

112. Есть тело в небе вечного покоя,

Что жизнь в себе как свойство заключает

И бытие кружась родит. Второе

115. Небес пространство, что на нас взирает

Столь многими очами, сей первичный

Источник бытия распределяет.

118. Другие сферы с силою различной,

Жизнь в ряд причин и целей неизменный

Связав, ведут в вселенной строй обычный.

121. Ты видишь, эти органы вселенной

Несут все сверху принятое ниже,

Его распределяя постепенно.

124. Заметь, как ныне подошла я ближе

К ядру причин, тебе столь непонятных,

Да истину сам впредь отыщешь ты же!

127. Мощь и движенье сфер сих необъятных,

Точь в точь от кузнеца удар кузнечный, -

Все от Вождей исходит благодатных.

130. То небо, что блестит в красе предвечной

Столь многих звезд, сияет отпечатком

И мудрости подобьем бесконечной.

133. Как в вашем прахе жизненным порядком

Дух разовьется, с телом слитый тесно,

Способностей различных став начатком, -

136. Так мудрость развивается в небесной

Семье светил, чтоб вновь неразделимой

Сойтись с их совокупности совместной.

139. Различье сил с камнями дорогими

Сливается, им жизни дав основу

И словно жизнь, срастаясь крепко с ними.

142. Рождаясь от источника святого,

В звездах сияньем силы те сияют,

Как радостью блеск зрачка живого.

145. И силой их лучи не совпадают

Не от различной плотности; начала,

Дарующие форму, освещают

148. По мере сил их, – много или мало,

Песнь третья

На Луне (продолжение). – Обитательницы Луны. – Пинкарда. – Констанца. – Рассуждение о степенях блаженства.

1. То солнце, коим страстию любовной

Зажжен я в детстве был, лучами спора

Открыло мне лик правды безусловной.

4. Разбитым ею, побежденным скоро

Признав себя, – как сделать было надо, -

Я поднял голову для разговора.

7. Вдруг мне явилось зрелище, для взгляда

Столь сладкое, что даже угасало

Сознание пред этою отрадой!

10. Точь в точь сквозь грани чистые кристалла,

Иль сквозь струю прозрачного потока,

(Чтоб только дна она не затемняла),

13. Черты лица бледнеют, так что око

Жемчужную на белой шее нить

Едва лишь различает издалёка, -

16. Я видел лица с жаждой говорить -

И был в ошибке противоположной

Той, что могла Нарцисса погубить.

19. За отраженья в зеркале их ложно

Принявши, повернулся я назад,

Чтоб мне лик к лику зреть их было можно,

22. И – никого не встретив, был объят

Я удивленьем; но подобно мати

Она улыбкой встретила мой взгляд.

25. – Не подивись, что на шаги дитяти

Я улыбаюсь; но пока для ног

Твоих непрочна почва благодати,

28. И стоит каждый шаг тебе тревог.

Страница 5 из 17

истинные сущности и лица

Тех, кто обет свой выполнить не мог.

31. Так говори ж и слушай, чтоб дивиться;

И верь: свет, всех животворящий, оный

От истины не даст им уклониться. -

34. Тогда к душе, всех боле к речи склонной,

Я подошел, к беседе столь приятной

Излишне пылкой жаждою смущенный.

37. – Дух, что рожден для доли благодатной,

Вкушающий ту сладость и красоты,

Что всем, их невкушавшим, непонятны!

40. Прошу тебя, открой и молви, кто ты,

И назови живущих здесь над твердью.

– Тогда душа ответила с охотой:

43. – Вскрыть жажде правой дверь в нас есть усердье,

Зане всю свиту милостью Богатый

Себе уподобляет в милосердии.

46. Я инокинею была когда-то

И, – хоть теперь прекрасней я, – но взоры

Вперив острей, узнать бы мог меня ты.

49. Пиккарда я, причисленная к хору

Блаженных, и блаженства пью струи я,

Витая в сфере, хоть всех мене скорой.

52. Но Дух Святой, что наши симпатии

Один возжег, внушил нам – сферы эти

Любить, Его уставы чтя святые.

55. Удел наш, столь завидный в вашем свете,

Нам дан за то, что мы обеты наши

Не соблюли, небрегши об обете., -

58. Я молвил: Лик ваш просветляет краше -

Не знаю я – божественное что-то,

Преобразив черты земны ваши.

61. В узнаньи был я медлен оттого-то.

Но речь твоя ко мне была подмогой,

Чтоб ум восстановил твои красоты.

64. Но молви: вы, кто счастливы столь много,

Желаете ль себе вы места выше,

Чтобы полней любить и видеть Бога? -

67. Она переглянулась, это слыша,

С другими и ответила с такою

Улыбкой, как любовью первой пыша:

70. – Брат! Добродетель милости в покое

Нас ублажает; мы не хочем боле

Того, что есть; нас не влечет другое.

73. Когда б вздыхали мы о лучшей доле,

Желанье наше не было в согласьи

С верховной, здесь нас водворившей волей,

76. Что невозможно в этих сферах счастья,

Суть коего любовь; необходимо

Жить в ней, чтоб в радости приять участье.

79. Вся суть блаженства, коим здесь горим мы, -

Чтоб волею Божественной единой

Желанья наши были разрешимы.

82. Здесь лествицей поставлены мы длинной, -

Как будет царству и Царю желанным,

Чья воля нашей быть должна причиной.

85. В ней – мир наш; и она-то океаном

Струит мир без предела и без края

Всем, ею и природою созданным. -

88. Я понял: всюду в небе – сладость рая,

Хоть и неравномерно в нем разлита

Любовь, блаженство льющая, святая.

91. Как блюдом мы одним бываем сыты,

А потому хотим и ждем другого,

К тому уж не имея аппетита, -

94. Явил я – чрез движенье и чрез слово -

Желание узнать об этой ткани,

Которая осталась неготовой.

97. – Здесь покрывало девственниц желанней;»

Она рекла – высоким сим заслугам

Здесь в небе выше степень воздаяний.

100. Как те, кто жить по смерть хотят с Супругом,

Что принимает всякие обеты,

Согласные с Его желаний кругом, -

103. Я в молодости отреклась от света

И избегала лжи его прелестной,

В покровы иноческие одета.

106. Но человек, привыкший к злу, бесчестно

Меня увлек из моего приюта.

Что было дале – Богу лишь известно.

109. Сиянье то блестящее, как будто

Весь свет родился из его утробы,

Которое там видишь, в том краю ты, -

112. То ж о себе, как я, сказать могло бы,

Лишенное покрытия святого

И не соблюдши тень его до гроба.

115. Но против воли в мир вернувшись снова,

Средь мира и его неправды дикой,

Она с души все ж не сняла покрова.

118. То блещет свет Констанции великой;

Родившей гром последний Швабской славе

Грозе второй от Швабского языка. -

121. Пиккарда смолкла и запевши А?е

Исчезла, как, попав в поток глубокий,

В кристалле струй исчезнет камень въяве.

124. Мой взор следил за нею так далёко,

Как только мог; и вновь мной овладела

Отрады жажда, более высокой.

127. Я в Беатриче взор вперил всецело.

Ее лицо еще ясней зажглось;

Сперва поник я взглядами несмело,

130. А после – был подвигнут на вопросы.

Песнь четвертая

Продолжение рассуждения Беатриче о степенях блаженства и свободе воли.

1. Меж двух равно далеких вкусных блюд -

Граница для решительности всякой;

Ослу между двух копен выбор в труд.

4. Меж двух ягнят остался б одинако,

За кем погнаться, не решившись -

А меж двух серн охотничья собака, волк,

7. И я так в нерешительности смолк;

Свою Владычицу спросить не смея,

Мои сомненья взять не мог я в толк.

10. Я был безмолвен; лик мой тем яснее

Мое недоумение явил,

Как если б речь о том я вел пред нею.

13. И Беатриче – словно

Страница 6 из 17

Даниил

Сон угадал Навуходоносора,

И ярость тем неправую смирил, -

16. Сказала мне: «В тебе подъемлют споры

Два рода мучащих», тебя сомнений;

Ты их страшишься вверить разговору.

19. Ты молвишь: чем заслуга малоценней,

Коль скоро, при насилии свершенном,

Пребудет воля чистой тем не меней?

22. Другой вопрос: ты в мнении с Платоном

О преселении на звезды схож,

Коль скоро дух с земным простится лоном;

25. И как обоими равно гнетешь

Ты разум свой, то раньше уясним мы

Сомненье то, в котором боле ложь.

28. Обожествясь всех боле, серафимы,

Два Иоанна и сама Мария,

И Моисей, и кто всех выше чтимы, -

31. Витают в том же небе все святые,

Не долговечней в счастье и не кратче,

Чем ведшие с тобою речь другие.

34. Но в круге высшем все ж, различно знача,

Они располагаются различно,

Дух вечный меней чувствуя иль паче.

37. В тех, что объемлет этот круг первичный,

Тебе нижайший их отдел показан,

Их меньшей добродетели приличный.

40. Зане ваш дух вещественностью связан,

И путь один, доступный пониманью,

Вам чрез посредство внешних чувств указан

43. Вот почему, к вам снисходя, Писанье

Вам кажет правящую Божью силу

Десницей Вышнего, – в иносказанье.

46. Вот почему оно изобразило

В подобье плотском спасшего Товита,

И Михаила тоже, и Гавриила.

49. Так видишь в рассуждении души ты,

Что мысль Тимеева другого рода,

(Когда иного смысла в ней скрыто)

52. Коль он в возможность верует восхода

Души в тот мир, где ранее витала,

Чем с формой сопрягла ее природа.

55. Но если речь его и недосказала

Всего и смысл сокрытый в ней остался,

Насмешек не достоин он нимало.

58. Сказав: след их влиянья возвращался

К светилам тем иль честью иль позором,

До цели правды лук его касался.

61. И заблужденьем стало то, которым

Мир приведен был скоро к поклоненью

Юпитеру, Венере, звездным хорам.

64. Не вредно столь второе заблужденье:

Ты от меня, твоим сомненьям вверясь,

Не станешь в столь пространном отдаленье.

67. Что наша правда, вашей правдой мерясь,

Для ваших взглядов кажется вам лживой,

Ученье веры то, не злая ересь.

70. Но так как эту б истину могли вы

Понять, – исполню я твое желанье,

И станет ясно все тебе на диво.

73. Коль кто насильем принужден к деянью,

Страдательно покорствуя, то все же

Ему насилье то – не оправданье.

76. Не гасит волю сила, уничтожа;

Зане с огнем, на зло ветрам и вьюгам,

Несущимся горе, в нас воля схожа.

79. Такая воля век не будет другом

Насилью! Но так сделать не умела

Чета, что первым сим объята кругом.

82. Когда бы воля их осталась целой,

Как до конца пребыли тверды строго

Лаврентий на решетке, муций, смелый, -

85. То, чуть освободившись, на дорогу

След этой волей был бы им указан;

Но смертных с волею такой – немного.

88. Коль принял ты, – как сделать ты обязан -

Мои слова, – то, верно, устранили

Они всю ложь и узел твой развязан.

91. Но эти объясненья послужили

В тебе к недоумению такому,

С каким бороться ты не будешь в силе.

94. Вложила я в твой ум, как аксиому,

Что дух блаженный быть не может лживым,

Всегда первичной истиной влекомый.

97. И перед разумом твоим пытливым

Могла любовь Констанцыи к покрывалу

Моим речам быть противоречивым

100. Нередко и с тобою, брат, бывало:

Опасности бояся малодушно,

Чего не надо, делал ты, пожалуй.

103. И Алкмеон так сделал благодушный,

И нечестивым стал из благочестья,

И мать убил свою, отцу послушный.

106. И вот к чему твой ум хочу привесть я:

Коль сила с волей заодно, – верховной.

Такой проступок не оправдан местью.

109. Назло согласья в воле безусловной

Нет: но она согласна, быть отказом

Своим бояся более греховной.

112. О воле безусловной так рассказом

Пиккарда говорит, я ж про другую

Речь повела; мы обе правы разом. -

115. Так, мир неся и душу мне чаруя,

Текли того источника струи,

Что правду зарождает в нас любую.

118. – Любовь Первоисточника любви!

Тобой душа моя воспламенилась

И силы обновляются мои!

121. Моя любовь не столько укрепилась,

Чтобы воздать тебе; пусть все Могущий

И зрящий все воздаст тебе за милость.

124. Наш ум не сыт ничем иным, как сущей

Во веки истиной, пред коей ложным

Предстанет всякий призрак, нас влекущий.

127. Как зверь в берлоге, так умом тревожным

Почием в ней мы, и успокоенье

Вне этой правды, станет невозможным.

130. Так, у подножья истины сомненье

Родится и дарует смертным силы

Вздыматься на ступень вслед за ступенью.

133. Вот что меня зажгло и окрылило

Вас вопросить, Мадонна, да ответом

Я уясню все, что темно мне было.

136. Хочу я знать: нарушенным обетам

Возможно ль возмещение какое

Делами, что столь ценны в царстве этом? -

139. Она взглянула на меня с такою

Любовью, в искрах глаз ее открытой,

Что, побежденный, пристыженный вдвое,

142. Поник я взглядом в землю, как убитый.

Песнь пятая

Заключение предыдущего рассуждения об обете. – Вознесение на Меркурий.

1. – Коль скоро я огнем любви блистаю

Сильней, чем вынесть можно оком тленным,

И светом твое зренье затемняю, -

4. То не дивися: в зренье совершенном

Окрепнув, обсужденье поспешает

Сравняться с восприятием мгновенным.

7. Уж отблеск и в твоих глазах блистает

Того, что свет зажег тебя незримый,

Что всяким веяньем любовь рождает.

10. И коль в другом добро какое чтим мы,

То, значит, этот отблеск, нам невнятный,

Нам тайно осенил предмет любимый.

13. Ты хочешь знать: пред правдой благодатной

Какой ценой возможно искупленье,

Когда обет нарушен святотатно?

16. Так искрами святого поученья

Владычица мне просветляла очи,

Не прерывая слов своих теченья:

19. Дар высший, данный Божьей дланью отчей,

Гласящий про любовь Его всех боле,

Им выше ценится, чем всякий прочий.

22. Тот дар великий есть свобода воли,

Что им дана разумному творенью,

Хотя всему, но никакому боле.

25. Отсель – обета важное значенье:

Приносишь волю в жертву ты, коль скоро

Господь твое приемлет приношенье.

28. Представ пред Богом с жертвою, с которой

Ничто другое в мире не сравнится,

Ты с Богом связан силой договора.

31. Как или чем той жертве замениться?

Как милостыня краденым преступна,

Преступно так обетом поступиться.

34. Но с этим мысль поставив совокупно:

Дар церкви разрешать обеты ведом!

Душа твоя сомненьям вновь доступна.

37. Пребудь еще покуда за обедом,

И если тяжело варима пища,

За ней лекарство дам тебе я следом, -

40. Да будешь высшей мудрости жилище:

Ведь слышать мало, надобно усвоить;

Усвой мои слова полней и чище!

43. Два пункта в жертве могут мысли стоить,

И первый пункт – какой избрать предмет;

Второй – как крепкий договор устроить.

46. Последнему замены в мире нет:

Как свят он, объяснила уж тебе я,

И научил тебя в том мой ответ.

49. Но допускали в жертвах Иудеи,

Как сам ты знаешь, иногда замену,

В законе разрешение имея

52. Заменою, обету равноценной, -

Без совести упреков и утраты

Пред Богом, – искупать обет священный.

55. Но лишь ключом из серебра и злата, -

И никакою прочей волей в мире, -

Быть может ноша прежняя отнята.

58. Обет же новый тяжелей и шире

Быть должен по сравненью с тем, что сложен:

Будь новый шесть, коль прежний был четыре!

61. Дабы он, на весы суда возложен,

Перетянул на вечном коромысле,

И выкуп новый не был пуст и ложен.

64. О смертный, не шути с обетом! В мысли

Всегда имей поступок Иефеая

И наперед последствия исчисли;

67. Но помни: зло, что сделал сознавая,

Ты прекратить скорей всегда обязан,

Чем продолжать, обет свой соблюдая.

70. Тому пример в истории указан,

Как был за Ифигению сонм целый

Вождей стыдом и горестью наказан.

73. Не будь, христианин, столь скор до дела,

Как пух, по ветру двигаться готовый:

Не всякой влагой моешься добела!

76. Дарован Ветхий вам Завет и Новый;

Блистают церкви пастыри пред вами, -

Вам полно для спасенья Божья слова.

79. А вы, страстям дурным покорны, сами

Бессмысленно влечетесь вы, как стадо,

На срам перед соседями жидами!

82. Вам на ягнят похожим быть не надо,

Что покидают мать высокомерно

И убегают дерзко за ограду!

85. Она рекла, вперивши взгляд усердно

В сиянье боле светлое, в стремленье

К иным ступеням жизни сей бессмертной.

88. Молчанье, перемена в выражении

Лица у ней – мне

Страница 8 из 17

замолчать велели

И прекратить вопросов предложенье,

91. И быстро, – как стрела подходит к цели,

Не истощивши быстроты до сыта, -

Мы во второе царство прилетели.

94. Была Мадонна радостью облита:

Та радость в новом блеске ярком света

И новом рдении была открыта.

97. Кто б видеть мог – так как я видел это,

По всем путям прошедший мир, – улыбки

И измененье в смехе сей планеты!

100. И как, при появленьи корма, рыбки

Зеркальную струю пруда встревожат,

Сбираясь стаею, легки и гибки, -

103. Огни отвсюду мчались так, быть может,

Меня увидевши и восклицая:

Вот кто любовь, нас жгущую, умножит!»

106. Когда же к нам приблизилась их стая,

Я видел, как блаженство в них кипело,

Их переполнив счастьем свыше края.

109. Читатель! Сам представить опыт сделай, -

В то время как все видел, и молчал я,

Какая жажда знать во мне кипела!

112. И ты поймешь, как жаждой той сгорал я,

Про жребий их узнать стремясь сердечно, -

И оком жадным блеск их созерцал я.

115. – Блаженный дух, ты, кто узреть предвечный

Престол триумфа призван, ты, о воин,

Еще борьбы не ведавший конечной!

118. Мы зажжены тем светом, что удвоен

И приумножен дале; мы готовы

Сказать все, чем твой будет глад спокоен.» -

121. Так дух один промолвил мне, и снова

Мадонна мне сказала: Говори же

И верь той речи словно Божью слову!» -

124. – Дух, кого в свете собственном я вижу,

И этот свет в твоем сказался взгляде,

Когда с улыбкой ты подходишь ближе!

127. Кто был ты и каких деяний ради

На этот светоч ты вселен, который

Для смертных в скромном кажется наряде?

130. Так с духом тем вступил я в разговоры,

Что речь со мной повел – и глядь! волнами

Свет загустел, блистая ярче взору.

133. Так солнца блеск, закутан облаками

В тот миг: когда рассеются туманы,

Себя скрывает в собственное пламя.

136. Беседою обрадован желанной,

Сей свет в огней сокрылся веренице,

И речь со мною он повел пространно,

139. О чем в грядущей песни говорится.

Песнь шестая

На Меркурии. – Речь Юстиниана об орле империи. – Политическая система Данта – Обитатели Меркурия.

1. После того, когда полет орлиный,

Что вслед Энею так привык стремиться,

Перевернули руки Константина, -

2. Сто и сто лет и боле Зевса птица

В соседстве гор, где древле обитала,

На Европейской жизнь вела границе.

7. Так крыл ее священных покрывало,

Храня державу всех окрестных стран,

Ту власть из длани в длань передавало.

10. Я цезарь был, я был Юстиниан.

И мне любовь первичная велела,

Чтоб мной закон очищенный был дан.

13. Но прежде чем свершил я это дело,

Я в вере был слепым монофизитом;

Такая вера мне вполне довлела;

16. Но пастырем великим Агапитом

Наставлен был, его высокой речью

О таинстве, в учении том сокрытом.

19. Не видит так мышленье человечье, -

Как вижу я мои ошибки ясно, -

Ложь с истиной в любом противоречье!

22. Чуть стал я верить с церковью согласно,

Мне Божья милость стала велика,

На славный труд меня подвигнув властно.

25. Вручил я Велизарию войска, -

И знаком, что приятно Богу это,

С ним Божия являлася рука.

28. Но к первому вернемся мы предмету

Беседы; замечаньями однако

Я должен пояснить свои ответы,

31. Чтоб видел ты и смысл святого знака,

И прав ли, кто, себе его присвоя,

С ним борется, в противность правде всякой.

34. Теперь мы взглянем,

Страница 9 из 17

доблестью какою

Он вознесен с минуты знаменитой,

Как пал Паллант за его славу в бое.

37. Ты знаешь, что на Альбе было свито

Гнездо орла по день, когда три брата

Тремя другими братьями побиты.

40. Ты знаешь то ж, – с сабинского захвата

До слез Лукреции его держава

Семью царей правлением поднята.

43. Ты знаешь, он предшествовал со славой

Войскам в сраженьях с Бренном или с Пирром,

Руковождая ход их величаво;

46. Потом ему достали власть над миром

Торкват, власатый Квинтий, Деций, Фабий, -

И славу, мне служившую кумиром,

49. Предел поставив гордости арабьей

В то время, как прошли сквозь Альпы Пуни

Чрез кормящие По ключи и хляби.

52. И Сципион возвысился им юный;

Помпей увенчан славою военной,

Горе, где ты родился, шля перуны.

55. Но небо восхотело дать вселенной

Мир, коего в нем образ; цели эти

Счел Цезарь Рима волею священной.

58. Его деянья стали славны в свете.

Их зрели Рейн, Изера, Сена, Сона

И Роны дол, цветущий в счастья цвете;

61. И что по переходе Рубикона

Так быстро эта птица совершила,

Перо или речь не передаст поденно.

64. В Испанию и в Дураццо устремила

Она войска, так поразив Фарсалу,

Что стало больно пламенному Нилу.

67. Антандр и Симоис, где ей начало,

Узрела вновь и прах детей Гекубы;

Потом на Птоломея вновь напала;

70. Там разразилась, словно гром, на Юбу

Она – и вновь ее пути свернуты

На запад ваш, Помпея слыша трубы,

73. Встал знаменосец следующий – Бруту

И Кассию скорбь суждена до ныне;

С Перузою Модена в скорбь замкнуты,

76. И Клеопатре искупить кручиной

Пришлося, от орла скрываясь в горе,

Миг, как укус был избран ей змеиный.

79. На Красное орел помчался море,

Всеобщий мир в краю упрочив всяком,

И Януса храм заперт был ей вскоре.

82. Но все, что свершено святым сим знаком,

Иль будет свершено на этом свете,

Ему покорном, – пустяком и мраком

85. Покажется, когда деянья эти

Глаз просветленный наш рассмотрит здраво.

В сравненье с тем, что сделал Цезарь третий;

88. И чрез меня вещающее право

Верховною его почтило честью,

За Божий гнев ему отмстить дав славу!

91. Дивись, к чему тебя стремлюсь привесть я:

Потом орел при Тите местью грянет

Над древнею греха людского местью.

94. Ломбардский зуб святую Церковь ранит -

И под ее крылами в блеске власти

Великий Карл на помощь ей предстанет!

97. Суди же тех, кого я в первой части

Беседы обвинял; недаром то мы

Считаем корнем наших всех несчастий!

100. Противоставил знаку мировому

Тот лилии – а этот – кто повинней? -

Так своему его присвоил дому!

103. Пусть гибеллины действуют отныне

Под новым знаком, чтобы прежний лживый

Уж отклика не встретил в гибеллине!

106. Знай, Карл, над ним смеющийся кичливо

Путем своих захватов и покупок:

Те когти льву сильней сорвали гриву!

109. Оплачет сын отеческий проступок!

Свое оружье Бог не переменить!

В Его руках меч с лилиями хрупок. -

112. Сиянье сей звезды всех тех оденет,

Чьи от добра не уклонялись

Страница 10 из 17

Но кто заслуги в мире со славой ценит.

115. Когда желанья, отдалясь с дороги,

Нас к славе и к заслугам отвлекают,

Лучи любви уже не столь в нас строги.

118. Заслуги те нас частью насыщают;

Вот почему не меней и не боле

Блаженства наши души ощущают.

121. Насытить Божья правда нас дотоле,

Сердца у нас любовию покоя,

Что к злу дороги нету нашей воле.

124. Различье звуков разрешится в строе

Приятном, и различие удела

Гармонией становится святою.

127. А вот блистает в этой искре белой

Ромео, чье не знало воздаянья

Великое и доблестное дело;

130. Но не гордится пусть его изгнаньем

Прованс, зане тот дурен нестерпимо,

Кто злоупотребит благодеяньем!

133. Когда на тронах королевских чтимы

Раймонда Беранже четыре дщери, -

Заслуга то Ромео пилигримма.

136. Когда ж Раймонд, злым языкам поверя,

Изгнал его, обидев злобой ярой,

Семь за пять получил он, – не потери!

139. И тот ушел, беспомощный и старый,

Но если б мир проведал, как ходил он,

Куска вслед за куском моля, как дара,

142. Его бы еще боле восхвалил он! -

Песнь седьмая

Беатриче говорит о грехе и искуплении, о творении посредственном и непосредственном.

1. – Осанна Богу истины и силы,

Которого сиянье сих блаженных

Духов огни сугубо просветлило!

3. Так снова к миру песен вдохновенных

Вернулась сущность та, блестя в повязке

Удвоенной красой лучей нетленных.

7. С другими свет умчался в стройной пляске,

Сверкая, как на синем небосклоне

Блестящих искр во тьме сверкают глазки.

10. – Скажи скорей, скажи своей Мадонне»,

Скажи ей все», – мне сердце говорило:

Где ты вождя отыщешь благосклонней?

13. Все ж то почтенье, что мне сродно было

При буквах В и ИСЕ, – мощной властью

Как сонному мне голову клонило.

16. Но Беатриче молвила, участье

Являя мне улыбкою столь сладкой,

Что дать могла сжигаемому счастье:

19. – Как верно мне гласит моя догадка, -

В возмездье должном справедливым карам

Не видишь ты законного порядка.

22. Но положив конец сомненьям старым,

Тебя терзать я не желаю доле

И подарю великих истин даром.

25. Не потерпев узды полезной воле,

Муж не рождённый получил проклятье,

И проклят род, что произошел оттоле; -

28. И род его погиб бы без изъятья,

Не будь тот праотец людскому роду

Всевышнею избавлен благодатью.

31. И со Творцом далекую природу

Любви предвечной действом слило Слово,

Решению предвечному в угоду.

34. Внимательней меня ты слушай снова:

Природа вся в начале, возникая,

Была к общению с Творцом готова,

37. Хотя сама себя лишила рая,

От жизни и от истины небесной

Свой путь по произволу отвращая.

40. Венец терновый с тяжкой мукой крестной

Природе, что приял за нас Распятый,

Был справедливой карою возмездной.

43. Несправедлива ж кара та стократы,

Когда мы личность примем в счет, какою

Мучения те были все подъяты.

46. Та смерть рождает следствие двойное:

Она приятна Богу и евреям;

Рай чрез нее открылся пред землею.

49. Еще ты помни: суд над Назореем

Свершал единый судия законный,

Которого мы на земле имеем.

52. Твой ум, от мысли к мысли увлеченный,

Теперь, я вижу, в новом сплетенье

Запутался в сети неразрешенной.

55. Ты говоришь: мне эти рассужденья

Понятны; но зачем путь столь жестокий

Был надобен для нашего спасенья?

58. Брат, тайна та темна земному оку

И не вместится в разуме убогом,

Что не согрет лучом любви глубокой;

61. Но ты поймешь, по размышленье строгом,

Что путь, который вам столь ненавистен,

Достойнее всех прочих признан Богом.

64. Есть благость, пламень коей бескорыстен,

То бесконечно, ибо неизменна

Ее печать во веки пребывает.

70. Что без посредства, от нее рожденной, -

И не зависит и вполне свободно

От силы всяческой второстепенной.

73. Чем существо с ней будет ближе сродно, -

Тем рвенья в нем священного начаток

Сильней, и тем оно с ней боле сходно.

76. В природе человека отпечаток

Ее полней, чем в прочем всем; но вредно

Хотя б один иметь ей недостаток.

79. Тем недостатком служит грех наследный;

Затем-то полнота ее сиянья

На человеке искрится столь бледно.

82. И человек в первоначальном сане

Мог возблистать лишь только, очищая

Грязь похотей святым огнем страданий.

85. Но праотца грехом природа злая

Была обречена на зло и бедства

И навсегда отторгнута от рая.

88. И чтобы то печальное наследство

На прежний сан переменить, лишь было

Возможно для Всевышнего два средства;

91. Иль чтобы милость Божья грех простила,

Иль чтоб свои грехи Адама чадо

Страданьем добровольным искупило.

94. Так, углубив в совет предвечный взгляды,

Ты мне теперь внимай, чтоб убедиться,

Зачем нам искупленье было надо.

97. Ведь человек в естественной границе

Грех возместить свой быть не мог способен,

Бессильный к послушанью возвратиться.

100. За не непослушаньем был он злобен

И до конца испорчен был душою;

Путь первый, значит, был бы неудобен.

103. II нужно было, чтоб Своей рукою

Бог совершил деянье искупленья

Одним из этих средств – иль чрез обои.

106. Но чем дороже для Творца творенье,

Чем сердца создающего благого

Полней оно являет отраженье;

109. И благость вечная сама готова,

Свое спасая в мире отблистанье,

Пустить все средства, чтоб поднять нас снова.

112. Величественней не было деянья

(И не могло произойти иначе)

Меж первым и последним днем создания!

115. Зане, спася его самоотдачей,

Не просто даровав ему прощенье, -

Великодушнее Господь тем паче.

118. Иные средства были малоценней

Пред вечной правдой, если бы Сын Божий

Сам не унизился до воплощенья.

121. Но я и прочие сомненья тоже

Тебе рассею, чтобы понимая

Твои глаза с моими были схожи.

124 Ты говоришь: На воздух я взираю

И на огонь, как это быстротечно

Все погибает, в порче исчезая,

127. А будь они субстанцией – конечно,

Они б тогда не делались негодны,

Не портилися, существуя вечно,

130. Брат! Ангелы с той областью свободной,

Что зрим мы, пребывают лишь такие,

Как созданы в их цельности природной;

133. А названные мной сейчас стихии

Со всем из них возникшим, – породило

Воздействие одних сил на другие.

136. Лишь вещество их создано, и сила,

Дающая им образ, в поднебесье

Витает, где вращаются светила.

139. Из вещества живого звезд, под смесью

Влияний, жизни низменной животной

Родится бытие и равновесье.

142. А наш дух без посредства от бесплотной

Субстанции рожден, что зажигает

Любовью негасимо доброхотной.

145. Отсель и воскресенье истекает,

Коль скоро размышлять о том ты станешь,

Как тело человека возникает,

148. Или про прародителей вспомянешь.

Песнь восьмая

На Венере. – Карл Мартелл. – Рассуждение о воздействии Божественного Провидения на человеческое общество и государство.

1. Рискуя благом, верил мир когда-то

В то, что Кипридой, в третьем эпицикле

Вращающейся, страсть любви зачата;

4. И жертвы в честь нее тогда возникли,

И гимны, – так как в древнем заблужденье

Все не ее лишь древле чтить привыкли,

7. Но воздавали матери почтенье,

Дионе; почитали и Эрота,

Возжегшего Дидоны увлеченье.

10. С той, с коей начинаю песнь, – с нее-то

Звезду зовут, что кроет солнцу двери,

Сопутствуя ему с такой охотой.

13. Не слышал я, как я взошел к сей сфере,

Но знал я то, увидев, что прекрасной

Еще Мадонна стала в высшей мере.

16. И как в огне нам искры видны ясно,

Что преходящ иль постоянен властно -

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/dante-aligeri-6006940/bozhestvennaya-komediya-ray/) на ЛитРес.

Примечания

«Рай» начинается не приведенным здесь длинным посвящением Кану Гранде, герцогу Веронскому.

Еще в примечании к 31 песни Чистилища обозначен дальнейший ход поэмы до конца. Предстоящий небесный рай является ничем иным, как развитием данного еще там, в зародыше единения человека с Богом. Это развитие достигает здесь своей высшей цели, т. е. безусловное, небесное блаженство достигается через посредство возрастающего познавания Божества до полного погружения в Него и единения с Ним, – верховнейшего идеала обожествленного человечества. Такое восхождение основывается на совершающемся в поэте внутреннем развитии путем двух различных поэтических приемов: 1) поэт посещает ступень за ступенью девять сфер неба, приобщаясь постепенно к блаженству их обитателей, разделяя его й возрастя до него; 2) по дороге он воспринимает по поводу них соответствующие поучения о сущностях христианской веры. Первое служит эпической витью поэмы, правда, мало оживленной; второе сообщает поэме преобладающий

Страница 12 из 17

дидактический характер.

Общение по пути с блаженными духами при постепенном прохождении чрез различные сферы мало-помалу приготовляет поэта к созерцанию Божества, а поучения Беатриче, расширяя его кругозор, приготовляют его к богопознанию. Первое дает фантазии поэта простор для создания художественных образов; вторые заключены в строго схоластические рамки. В поучениях Беатриче наблюдается следующий порядок: она говорит: а) об устройстве вселенной, б) о свободной воле человека, с) о грехопадении и искуплении, d) о благодатном предопределении; е) о трех добродетелях вере, надежде, любви, и, наконец f) о природе ангелов. Девять сфер блаженства суть создания собственной фантазии поэта, равно как и местоположение рая на планетах, которые согласно Птоломеевой системе вращаются все на большем и большем расстоянии вокруг земли, замыкаемые небом Неподвижных Звезд и кристальным небом Первого Движения; хотя Данте распределил блаженных духов по этим семи планетам и двум небесам по принципу все более и более высокого и совершенного блаженства, тем не менее, он хочет показать этим лишь различную степень их совершенства, не отрицая в тоже время равного и полного счастья всех их. Над всеми этими девятью кругами находится огненное небо или Эмпирей, обитель самого Бога, движущая все, но самая неподвижная, внутри которой движутся все остальные небеса в страстном, постоянном желании прикоснуться к ней: отсюда Дант видит всех святых собранных в виде розы. В этом и едином небе все души блаженных распределены постепенно, но все они блаженны одним блаженством; такова общая величавая картина Дантова «Рая». С детски наивными или грубо чувственными поэтическими изображениями загробной жизни в средние века поэма Данта не имеет ничего общего, кроме сюжета. Если в Раю мало движения и действия, то, по самой сущности предмета, там возможно лишь тихое, постепенное, внутреннее развитие без кризисов и потрясений. Беатриче является центральной фигурой поэмы и как возлюбленная Данта, и как олицетворение божественной благодати; ее красота просветляется все больше и больше при вознесении ее от звезды к звезде. Что касается личной и современно исторической стороны поэмы, то Дант является здесь пророком, обличительными тирадами то и дело бичующим свое время, а в символах и аллегориях излагающим просвещеннейшие политические и моральные системы из всех известных средних векам.

Бог, в котором начало всех движений, живет в высшем небе Эмпирее, откуда его свет изливается по всему миру в той мере, как тот иди другой предмет способен его воспринять. По Аристотелю и схоластикам.

«…человека о Христе, еще в теле, еще кроме тела не вем. Иже до третьяго небесе восхищен бысть в Рай». Пocл. к Коринеянам.

Теперь одних муз поэту недостаточно, ему нужен еще и сам Аполлон; а так как, по древнему объяснению Проба к Виргилиевым Георгинам, одна из вершин Парнасса служит обиталищем Музам, а другая Аполлону, то поэту нужны теперь та и другая.

Марсий – сатир, вздумавший состязаться с Аполлоном, но побежденный им, за что с него Аполлон содрал с живого кожу. – Сравнение мало подходящее.

Даже и песнь о небе не пренебрегает с Пенейскими листами» (намек на нимфу Дафну, дочь речного бога реки Пенея, которую Аполлон обратил в лавр), тем более что эти листы теперь так редко требуются и в упавшем искусстве поэзии и в упавшем политическом значения императора. Но задача поэзии – «искрой зажигать великое пламя», передавая великую идею потомству и побуждая последнее к ее проведению в жизнь.

Здесь снова начинается ход рассказа. Значение терцины – что весна, когда круги горизонта, зодиака и экватора пересекаются кругом равноденствия, образуя три креста, – лучшее и благоприятнейшее время, побуждающее человека в стремлениях к высокому; влияние созвездий в это время особенно благоприятно, ибо лучше «на воске праха его сила кладет печать».

Полет Данта и Беатриче из земного рая имеет направление от запада к востоку; а так как действие происходят в южном полушарии, п и солнце находится от Беатриче влево, куда она и глядит.

В земном раю, где они находятся и откуда они имеют возможность воздыматься выше т. е. иноказательно, в состоянии возможного для человека совершенства.

Здесь начинается их полет в небесные сферы, непременное условие которого для Данта – устремление взгляда в Беатриче, которая в свою очередь смотрит на солнце. Аллегорический смысл этого понятен.

Главк, эвбийский рыбак, который, поевши одного растения, превратился в морское божество.

См. опять Пocл. к Коринеянам. Этот вопрос очень занимал средневековых схоластиков,

Небо с своими светилами постоянно побуждается к движению жаждою единения с Богом. Бог распределяет и совокупляет гармонию сфер, давая каждой из них свой собственный звук, но соединяя их любовью в; один аккорд и единство, причем все их звука сливаются в одно целое.

Легкие стихии, воздух и огонь, над сферами которых возлетает теперь поэт, тогда как по обычному естественному закону он, будучи тяжелее их, должен был опускаться вниз. Объяснение этого явления должно было последовать, но Данту оно кажется очевидным и необходимым следствием главного и основного стремления, живущего во всем сущем, – кверху, в небеса, к Богу.

Эмпирей, высшее небо, постоянное и неизменное место присутствия Божества, – неподвижно. Внутри его вращается сфера Первого Движения – Ргimum mobile, получающая силу непосредственно из ее первоисточника в Эмпирее и передающая ее другим сферам побуждая их двигаться. Будучи обширнее всех других сфер, она быстрей их в своем движении, к которому она побуждается постоянным желанием (appetitus) прикоснуться возможно большею своею частью к Эмпирею.

Читатель помнит высказанный в первой терцине основной закон вселенной, по которому все в ней стремится к единству в Божестве по мере сил, то более, то менее, то сознательно, то бессознательно, самыми различными путями, побуждаемое стремлением единения с Божеством. Это стремление и есть искра божественного духа сообщающая миру богоподобие (ст. 104, 106–114). В явлениях природы, в стихиях оно проявляется в соблюдении законов природы напр. в полете огня кверху (ст. 115–119). В разумных существах оно выражается в сознательной жажде общения с Богом (ст. 118–121). В Эмпирее такое единение обусловливает вечный мир и успокоение в Боге; в других сферах – вечное, быстрое и неуставное стремление к этой вожделенной дели (ст. 121–123). Но как бы это стремление ни проявлялось, цель его одна и та же. (ст. 124–126). Высшим существам возможна известная свобода в этом стремлении, ибо они уже переросли возможность заблуждаться и уклоняться от истинного пути (ст. 127–135), но не человеку. Последний должен неуклонно стремиться прямо к дели, как Дант, олицетворяющий это стремлением чувственном образе, возносится сейчас к небу, и освобождается от стеснительных условий телесности (ст. 136–140).

Такое предупреждение читателей у пазы влить на преобладающий дидактическо– философский характер кантики. Один из биографов Данта Бальби говорит: Последняя часть «Б. К.», которую он окончил в старости, считается

Страница 13 из 17

самой темной я трудной для понимания частью поэмы. И она, в самом деле, такова, почему и недоступна для большой публики, которую отталкивают многочисленные ее аллегория, устройство ее небес но забытой ныне Птоломеевой системе и ее длинные и темные рассуждения на темы средневековой схоластики. За исключением трех песен, где появляется Качъягвида и некоторых других эпизодов, напоминающих нам о земле, да изредка отдельных стихов, в кетовых высказывается любовь Данта к Беатриче, она останется навсегда достоянием малого меньшинства интересующихся философией и богословием.

Пища ангелов – познание. Convito 1.1: «Все, что призвано Провидением с бытию непосредственно, стремится к собственному совершенству, а так как познание есть крайнее совершенство нашего духа, в котором заключено наше высшее счастье, то мы естественно стремимся к нему. Блаженны немногие, кто сидят за тем столом, где подают хлеб ангелов!»

Аргонавты с удивлением видели Язона пашущим на волах Аэта и сеющим драконовы зубы. Овидий, Metam. VII.

Эта «врожденная жажда» есть естественное стремление души к познанию. См. «Чистилище» Песнь XXI.

О врожденной жажде, коей утоленье

Лишь в той воде благословенно есть,

Что самарянка жаждала в моленье…

Дант картинно рассказывает о своем поднятии на Луну в обратном порядке – сперва прибытие, потом вознесение, наконец, начало подъема, – точь в точь как описывается выстрел из лука Пандара в IV песни Илиады.

Т.е. на Луну.

Дант проник в вещество лунной сферы как луч в воду, погрузившись сам весь в него вопреки естественному закону непроницаемости одного тела другим и их взаимной несовместности на одном и том пространстве. Как это возможно, – понять нельзя; но человек должен тем более стремиться к лицезрению Божества, в котором ему станут ясны еще менее понятные вещи, как напр. единение божественной и человеческой природы без их взаимного исключении, – что хотя и недоступно нашему разумению, но может быть воспринято нами непосредственно, как первичные аксиомы.

Известно, что в пятнах на луне простонародье думает видеть Каина со связкой хвороста.

Смысл этого (а minori ad majus): не удивляйся, если человек немногое знает о духовном, сверхчувственном мире, если даже и в вещах познаваемых чрез посредство чувств, вроде пятен на луне, возможны такие грубые ошибки.

Более сильный или слабый свет луны в различных ее частях происходят, по мнению поэта, от большой или меньшей густоты ее массы; Беатриче опровергает его мнение и доказывает, что это происходит от отражения света различной силы и степени, производимого через посредство веба Неподвижных Звезд.

Это восьмое небо, небо Неподвижных Звезд, проявляет в своих доступных зрению светилах не только различную силу света, но и различные его роды и степени, хотя, тем не менее, источник их один.

Начала, дающие форму (principia formalia), – схоластический – термин – принципы или силы, по которым образуются формы. Одной из величайших трудностей при переводе этой части «Б. К.» является несуществование на русском языке схоластических терминов. Их покойный проф. Ф. И. Буслаев завещал переводчику искать в Изборнике Святослава и Иоанне, Экзархе Болгарском. Переводчик не воспользовался этим указанием, полагая, что русский термин XII века будет настолько же, если не более, непонятен, как н латинский и только еще затемнит и без того темный смысл дидактических мест поэмы.

Вот вкратце смысл рассуждения: лунные пятна происходят не от полной или частичной прозрачности лунной сущности, а от различной силы – сообщаемого луне чрез посредство сферы Неподвижных Звезд – первичного света. Ложность выраженного поэтом мнения доказывается не только воздействием различных сил, но и законами оптики. Если бы светлые и темные пятна на луне происходили от большей или меньшей толщи ее массы в различных ее частях, то были бы возможны два случая: или в некоторых местах лунный шар мог состоять сплошь из более разреженной массы, по отражающей свет, но пропускающей его; или такая масса могла быть распределена лишь по его поверхности, прикрывая внутри собою другую массу, более твердую. В первом случае, при солнечных затмениях, когда луна становится между землею и солнцем, в тени луны, падающей на землю, замечались бы просветы, чего, как известно, не бывает. Во втором случае луч, пройдя прозрачный слой, должен отразиться внутренней массой (ст. 82–87). Но это отражение от более или менее отдаленного света различается не яркостью, а лишь размером (88–96), что и доказывается опытом с тремя зеркалами, поставленными на различном расстоянии.

Здесь Дант подходит к главному предмету двух первых песен – к описанию устройства вселенной и к изложению системы последней. Эта система уже в общем очерке рассказана в примечании к I. и, рассказ здесь приходится добавить следующими подробностями. Внутри Эмпирея, «неба вечного покоя», резиденции Божества, вращается другая сфера, primum mobile, небо Первого Движения, которое воспринимает от предыдущего жизнь и силу, распределяемые следующей сферой, сферой Неподвижных Звезд, «взирающей на наст столь многими очами», по более низшим сферам, соответствующим различным планетам, постепенно и в различной мере. (112–123) Но такое разделение производится не самими планетами, а обладающими сознанием началами «благодатными Вождями, интеллигенциями на языке средневековой схоластики, ст. 129. (С одной из таких интеллигенций, – Фортуною – читатели уже встречались в VII песни Ада). В этой функции мистическое богословие полагает если не единственное, то главное занятие этих блаженных духов. Как в микрокосме – человеке первичная сила, истекающая из сердца, (Чистилище, песнь XXV) образует душу, развивающую потом различные органы (ст. 130–135), так и в макрокосме-мире истекающая из первичного света (Эмпирея) и от высшей интеллигенции (Божества, мировой души) сила, чрез посредство низших интеллигенций – ангелов, образует и распределяет различные влияния и воздействия – ст. 136–141. (Боэций и плтоники) Таким образом вселенная вся проникнута этим животворящим верховным светом, а находящаяся посреди ее земля, благодаря своей неподвижности, наиболее восприимчива к этим влияниям (астрология).

Солнце – Беатриче или олицетворяемое ею богословие.

Глубокая вода или темное стекло отражают облик ясно и отчетливо; но то, что видит Дант, представляется ему в легком обрисе, словно отраженное чистым стеклом или неглубоким, не закрывающим дна, потоком.

Нарцисс, увидевши свое изображение в ручье, принял его за действительность; а Дант впадает в противоположную ошибку, принимая действительность за отражение. (Это место вдохновило Ботичелли). На Луне, которая дальше всех других планет отстоит от Эмпирея, – о чем говорилось выше, – и единственная из них является с темными пятнами, обитают блаженные души тех, кто не исполнили своих обетов. Но эти души все-таки блаженны, совершенно умиротворены и успокоены тем, что Божия воля указала им эту сферу, ибо блаженство состоит в полной самоотдаче воле Бога.

Видящие постоянно Бога и проникнутые его светом души никогда уже не могут отступить от

Страница 14 из 17

Любовь божия призывает всех зажженных ею быть ей подобными

Пиккарда, о которой упоминается в XXIV, 10, Чистилища, сестра Корсо и Форезе Допати вступила в монастырь, хотя она была уже помолвлена; но Корсо взял ее оттуда насильно и принудил выйти замуж за Розеллино делля Поза. Последнее было нарушением монашеского обета. За это она находится на Луне, в области низшей степени блаженства, – хотя духи, обитающие там, не стремятся к более высоким степеням (ст. 52). В Пиккарде и ей подобных, хотя просветленных и одухотворенных, все-таки Данту еще можно узнать их земной облик (ст. 47–49); у духов в следующих сферах он совершенно преображается и исчезает. Из ее слов читатель видит, как Дант в интересах поэзии, без внутреннего противоречия с понятием о Рае, мог разделить праведников на девять кругов, сообразно большей или меньшей мере достигнутого ими в земной жизни совершенства: хотя блаженство едино, но оно различным образом отражается в различных духах, и наоборот, его сущность дает простор все к большему и большему погружению в океан Божества, но на каждой стадии этою погружения душа вполне умиротворена и полна; единение с волею Бога и нежелание ничего другого, кроме того, что им дано, – вот их блаженство. – Если здесь, в низшей сфере Рая, мы встречаем не соблюдших монашеский обет, то мы позже увидим, что высшая степень земного совершенства, по понятиям Данта, заключается в созерцательности; поэтому низшая степень его – избрать путь созерцательной жизни и вновь отступить от него. Подвижники созерцания помещаются поэтому в высшей, седьмой сфере, а не выдержавшие подвига – в самой низменной, так что все остальные степени находятся между них. Этих степеней, как мы увидим ниже, пять; последние два круга, восьмой и девятый, – обитель апостолов и ангелов; наконец с последней сферы, Эмпирея, все собрание блаженных духов представляется Данту в виде небесной розы.

Сфера, наименее скорая – сфера Луны, которая пробегает сравнительно малый путь в то же время, когда планеты более высокие проходят необъятные пространства.

О непосредственном творчестве Бога иди творчестве чрез посредство Его служительницы – природы и их взаимном различии см. конец VII песни. 95. Т. е. о неисполненном обете.

Констанция, дочь сицилийского короля Роже, была супругою Генриха VI, сына Фридриха I, и матерью Фридриха II. Известие, что она в Палермо постриглась в монахини, во вновь была увлечена в мир, не подтверждается историей. Поэт называет императоров «грозою» и «громом», упоминая что с Фридрихом II совершенно угасает блеск их рода.

В басне Буридава (схоластика XIV века) осел между двумя связками сена умер с голоду от нерешительности, за которую приняться.

Даниил угадал сон, виденный Навуходоносором, ранее, чем царь рассказал ему его, и этим спасся от его гнева, которому подверглись неумевшие это сделать халдейские мудрецы.

Данта мучают сомнения двоякого рода: второе, разрешаемое сначала, – не подтверждает ли размещение блаженных душ по планетам учение Платона, выраженное в «Тимее» и состоящее в том, что каждая душа возвращается после смерти к той звезде, где она обитала в своем доколыбельном существовании (ст. 22–24). Беатриче объясняет, что о приурочении души к известному месту или увеличении и уменьшении сущности блаженства здесь не может быть и речи (ст. 26–48, сравн. ИИ, 70 – 008). Серафимы, «обожествись всех более» – che piu s"india, – а равно св. Дева и высшие святые находятся собственно в одном и том же Эмпирее (ст. 34), где они блаженно н вечно (ст. 33) обитают. Лишь различная степень погружения в созерцание Божества видимо символизируются для Данта их расположением по различным кругам (ст. 35–39, сравн. XXVIII, 106), что служит лишь образом, подобным тем, к каким прибегает св. Писание, приписывая Богу руки и ноги, или изображая ангелов в человеческом виде (ст. 40–46). Поэтому, если учение Платона принимать буквально, то оно ложно (ст. 49–54). Но если это учение лишь образно говорит о влиянии известных планет, под которыми находится душа, и о том, что она возвращается к ним в смысле принесения им известной доли совершенства, достигнутого под их влиянием, – то в учении Платона есть нечто ценное (ст. 55–59). Здесь, таким образом, Дант повторяет глубоко укоренившийся в его современниках взгляд об астрологическом влиянии в смысле индивидуальной степени забот. Провидения о каждой отдельной человеческой личности, – причем совершенно серьезно предостерегает от поклонения звездам (ст. 61–63). Читатель видит, как он проводить тонкую границу между учением о всеобщем блаженстве праведников и личном возмездии по, заслугам (утверждаемым Писанием и церковью, Иоан. 14, 2, I Корине. 15, 41); это вызвало одного из старых его комментаторов Ландино на сравнение их с сосудами различной величины, которые все одинаково полны, хотя больший вмещает большее количество жидкости, чем другие.

Сомнение в том, вполне ли справедливо небо в каждом отдельном случае, истекает из веры в его общую справедливость, а потому не должно считаться ересью и вполне законно. «Наша правда» есть правда Бога, который, как говорит предыдущая песнь, «уподобляет себе всю свою свиту».

Это истекает из согласования учения о свободной воле, изложенного в Чистилище, песнь XVI. 70 и XVIII, 19–75 с положением Аристотеля и Фомы Аквинского, что воля имеет врожденную способность противления и что всякий поступок, сделанный во избежание опасности, есть ответственный акт свободной воли. Поводом к этому сомнению является Констанция, которую Пиккарда в песни 111, 115, назвала внутреннее невинною. Смысл ответа, что вынужденные волевые акты будут признаны непроизвольными лишь в той мере, в какой они являются инстинктивным уклонением от опасности, при чем воля сама по себе оставалась ненарушимо направлена ко благу. С другой стороны, эти акты как бы произвольны в том отношении, что воля, «избегая большей опасности», стремилась к меньшей. Такое различение, по Аристотелевой этике, допускает относительную извиняемость, но все таки безусловную виновность таких causae roixtae, с чем согласен и Фома Аквинский. О свободе воли см. в след. песни ст. 19–24. 103. Об Алкмеоне см. прим. к п. XII, «Чистилища».

Теперь излагается первое сомнение Данта, касающееся специально обитательниц Луны. (19–21). Если они отторгнуты от своего обета насилием, то в чем их вина, о которой идет речь в песни III, 30 и 57 ст.?

Т. е. слова Беатриче, которая, созерцая постоянно Бога, все что говорит, почерпает из Него.

Любовь Первоисточника любви – Беатриче, как олицетворение божественной благодати.

Т. е. пусть Бог тебе возместит все то, что ты отдала мне своим словом.

Человеческая пытливость рождается из естественной любознательности и жажды Богопознания; поэтому «сомнение родится у подножья истины» и есть вполне законное средство для увеличения познаний.

Образное указание на постоянное преуспеяние Данта в способности созерцать Бога при постепенном его вознесении выше и выше.

Лишь истинный и вечный свет зажигает любовь. Земные предметы могут лишь постольку возбуждать ее, поскольку они озарены его светом, т. е. поскольку в них есть нечто

Страница 15 из 17

божественное.

Следующая теория об обете и о возможности или невозможности возмещения его другими жертвами взята Дантом у Фомы Аквинского и Гюго де Сен Виктор (средневековой мистик, на родство с которым претендовал Виктор Гюго в «Miserables»). Не будем утруждать читателя подробным ее разбором, так как ее изложение не отличается поэтическими красотами.

Все разумные твари одарены свободою воли, но только разумные (сравн. предыдущую песнь).

Давший Богу обет уже отрекается от своей свободной воли и должен пополнить этот обет, хотя бы вопреки своей воле; потому то высокая ценность обета и заключается в том, что человек жертвует Богу высшим Божьим даром – своею свободною волей.

Если ты принесенную тобою в жертву Богу (путем обета) свободную волю направишь на другое, ты совершаешь преступление, потому что она тебе уже не принадлежит.

Если слышанное уже тобою трудно понимается, то дальнейшие рассуждения тебе в этом помогут.

В гл. 12 и 27 третьей книги Моисея Иудеям было дозволено заменять некоторые предписанные им жертвы другими.

О ключах см. IX песнь «Чистилища».

Следовательно, если данное обещание настолько ценно, что не может быть искуплено ничем другим, то такая замена совершенно невозможна; потому что заменить обещанное мы можем лишь чем-нибудь более ценным, чем первое.

Предостерегая от легкомысленного давания обетов, Дант набрасывается на чересчур легкое разрешение от них, практикуемое духовенством его времени, и высказывает при этом реформационную идею, – что св. Писание должно быть истинной нормой христианской жизни, а не произвол духовенства.

У евреев, вследствие мелочной определенности предписаний их закона, духовенство далеко не пользуется таким значением, как у христиан, которые верят ему больше, чем Божьему слову.

Попадая в новую сферу, на Меркурий, Беатриче блистает ярче; этот блеск увеличивается все более и более по мере ее приближения к Богу.

Читатель уже привык к тому, что обыкновенным вещам Дант находит необыкновенные сравнения. Спешное приближение рыбок, ищущих корма, отлично соответствует поспешности блаженных духов увидеть Данта, дающего новую пищу их любви.

Блаженные духа этой планеты сияют собственным светом, – новый шаг в сравнении с обитателями Луны.

Планета Меркурий, находясь близко к Солнцу, видна на земле лишь в сумерки и в слабом свете, так как более яркое соседство Солнца затемняет ее лучи.

Политическая система Данта, о которой уже говорилось несколько раз прежде, покоится на трех основных положениях. В песни XVI, «Чистилища» мы видели первое из них, возведенное до широты, делающей эпоху: необходимость самостоятельной государственной власти для светского руководства и счастья подданных – политическая идея новейшего времени! Второе положение, свойственное специально средневековые, излагается в настоящей песни: орел, божественный институт всемирной империи, дарован Провидением в Энее Риму и с тех пор непрерывной нитью идет от основания Рима, чрез века царей, республики и кесарей вплоть до Карла Великого, а oт него переходит на германских императоров священной империи, единственных законных обладателей Шалин, властных целить ее раны (Чистил. VI, 76). Этот своеобразный взгляд Данта известен читателю еще из 11 песни «Ада», и из него же вытекает третье основное положение системы – отношение императорской власти к папству, изложенное в 38 – 112 ст. XXХІІ песни «Чистилища». Через сопоставление с указанными местами, настоящая песнь вполне объясняется, служа их развитием и дополнением. О значении священной римской империи см. Брайс, Священная Римская Империя: «Это древнейшее в мире политическое учреждение была та самая империя, которую под утесами Акциума в борьбе с силами Востока завоевал хитрый племянник Юлия и которая в продолжение многих веков, не смотря на все изменения в своем протяжении, власти и характере, сохраняла почти неизменными все права и притязания, смысл которых давно уже исчез. Ничто так непосредственно не связывало древнего мира с новым, ничто не представляло столько странных контрастов настоящего и прошедшего и ничто не давало в этих контрастах столь много из европейской истории. Со времени Константина и далеко вглубь средних веков, она вместе с папством являлась центром и главой Христианского мира и оказывала на умы людей такое влияние, какого никогда не имела ее материал пая сила…»

Эней держал путь по направлению от востока к западу в то время, когда он, первый основатель римского могущества, перенес пенатов Трои в Италию. Константин, перенеся столицу с запада на восток, повернул и орла империи в противоположном направлении, водворив «птицу Зевса» в Византию, в соседство горы Иды, места выхода Энея.

Юстиниан (527–565) уничтожил последний оплот язычества – академию Прокла в Аеинах п прославился изданием знаменитого кодекса, высокое значение которого Дант в ст. 11 и 12 возводит до того, что считает его как бы непосредственным откровением божественной любви в сфере права. Под влиянием своей супруги Феодоры он впал было в ересь монофизитов, но папа Агапит вновь обратил его к истине.

По закону исключения третьего.

Велизарий совершил одно из славных дел Юстинианова царствования-завоевания Востока, между тем как Юстиниан сам в мере мог предаваться другому своему великому делу – заботам о законодательстве.

Этот первый предмет – ответ Юстиниана на вопрос Данта, кто он; хотя Юстиниан уже ответил на него, но поэт не хочет пропустить случая распространился о высоком значении священной империи и ее символа – орла. Далее мы увидим этого орла еще в более превознесенном виде на Сатурне, в обители справедливых владык.

Палланг, союзник Энея, первый в бою с Турном пожертвовал жизнью за славу будущего Рима.

Горации и Курнации.

Дальнейшие Божии судьбы, приготовлявшие, по мнению Данта, всемирное господство Рима. Упоминаемые исторические факты общеизвестны, «Власатый Квинтий» – Цинциннат. «Гордость арабья» – Кареагенская, по обычному приему Данта, заменять древние названия современными.

Гора Фьезоле, где прежде была расположена Флоренция, была местом сборища участников заговора Катилины, направленного к погибели римского владычества, но рассеянного Помпеем.

При Дураццо и при Фарсале Цезарь разбил Помпея. Антандр – приморский город в малой Азии, Симоис – река близ Трои.

Юба – нумидийский царь, укрывавший Помпея, Катона и Сципиона после битвы при Фарсале.

После Цезаря знаменосцем, державшим орла, явился Август, наказавший убить Цезаря, которого Дант видел в Аду (XXXIV, 66, Ада).

Третий Цезарь – Тиверий, при котором был распят Христос.

Своеобразная диалектика! Распятие Христа для возмещения пред божьим правосудием наших грехов было необходимым актом Божьего правосудия па земле, исполнение которого и было поручено Богом единственному судье, юрисдикция которого простиралась бы на грехи всего мира, взятые на себя Христом, т. е. римскому императору я его представителю Палату. Но эта «честь отмстить за

Страница 16 из 17

Божий гнев» для Рима является преступлением для Иудеев, отмстить которым опять-таки призван римский император Тит. В следующей песни это объясняется подробнее.

Дав абрис римской истории, поэт переходит к Карлу Великому и его преемникам. О значении помазания Карла Великого см. опять у Брайса; «Строго говоря, начало Священной Римской Империи должно быть отнесено к 800-му году, когда папа Лев ІІІ короновал короля французов императором римлян; это не только центральное событие средних веков; это одно из тех немногих событий, о которых, вырывая их из общей связи, можно сказать, что, если бы они не произошли, история мира была бы иная. Убийцы Цезаря думали, что они спасают Рим от монархии, но монархия явилась неизбежно при следующем поколении. Обращение Константина в христианство изменило лицо мира, но окончательная победа христианства представляла лишь вопрос времени. Но если бы Римская империя не была восстановлена на Западе в лице Карла, она вовсе не была бы восстановлена, и не было бы последовавшего затем бесконечного ряда хороших и дурных последствий.

Для того чтобы уяснить себе мысли и мотивы лиц, участвовавших в этом событии, лучше всего привести рассказ современника: «И так как имя императора теперь исчезло у Греков, и их империей завладела женщина, то поэтому и самому папе Льву и всем святим отцам, присутствовавшим на том же совете, равно как и всем христианам казалось, что они должны избрать императором Карла, короля франков, чтобы, с помощью Бога и по молитве святителей и всего христианского народа, он имел и титул императора; и он принял это имя и посвящен в день Рождества господином папой Львом…»

Итак, франкский король вовсе не собственной властью захватывает корону, но принимает ее, как естественное следствие своей фактической власти. Папа дает ему корону не в силу какого-нибудь своего права, как главы церкви, он только орудие божественного Промысла, указавшего Карла. Римский народ тоже не производить избрания. Самый акт коронования принимается, как прямое следование велению божественного провидения.

Впоследствии, император, папа и народ, каждый порознь стал себе приписывать главную роль. В действительности это не было ни завоевание со стороны Карла, ни дарение со стороны папы. Шаг, сделанный папою, не имел прецедентов, а потому и не был законным, если не считать его за непосредственное действие Промысла, как он представлялся современникам…»

Теперь, доказав, что пред империей есть Богом установленный символ всемирного господства, Дант переходит к одинаковому осуждению обеих современных ему партий, как гвельфов, так и гибеллинов; причем последние, присвоив себе и своей партии этот верховный знак, ищут лишь своих выгод, а другие, заменив его лилиями французского короля, подрывают единственно законную в Италии власть германского императора. Пророчества бедствий относятся к Карлу Валуа.

Окончив ответ на первый вопрос Данта, кто они, Юстиниан отвечает на вопрос (V, 128), почему Меркурий, это скромное и неяркое светило, назначен ему и его собратьям местопребыванием. Ответ на это таков: все находящиеся здесь души слитком стремилось на земле к внешнему блеску и славе, что мешало совершенству их христианской добродетели; потому-то они и не поднялись в небе выше. Но это жилище им прилично, и они счастливы сознанием, что божественное правосудие предназначила им именно это место и никакое другое», а так как они, как и все праведные в раю вообще, довольны и счастливы своей ступенью, то это различие в отдельных тонах каждого из них производит один совместный аккорд небесной гармонии. Сравн. ІІІ, 49 и прим. к нему. Для примирения с исторической правдой требовалось, чтобы Юстиниан сознался сам в своем честолюбия потому что, не будь этого, он оказался бы чересчур превознесенным Дантом. Некоторые сопоставляют это место со стихом предыдущей песни «Вот кто любовь, нам жгущую, умножит!» и предполагают, что Дант, всего более обвиняющий себя в Чистилище (песнь XIII, 113, XI, 118) в гордости и высокомерии, предназначает себе звезду Меркурия вместо будущего жительства. Но гордость и честолюбие не одно и то же, а подобным же образом Данта приветствуют блаженные духи и на других планетах.

Именем Ромео назывались вообще пилигриммы, ходившие на поклонение в Рим. Ромео, о котором идет речь, возвращаясь из паломничества, был принят на службу в качестве управителя графом Раймондом Беранже или Белингиери, властителем Прованса. Верно служа своему господину, он умножил его доходы до того, что все четыре дочери Раймонда вышла замуж за королей. Но Раймонд поверил клевете на Ромео и потребовал с него отчета, при чем оказались блестящие результаты его управления; однако, это недоверие так подействовало на верного слугу, что он покинул своего господина и, ушел от него таким же бедняком, как был ранее.

Почему Ромео помещен здесь, трудно сказать, тем более что ею честолюбие ни откуда не видно. Можно лишь предлагать, что Дант приписывает честолюбию его усиленные заботы о финансовом возвышении своего господина и его уход от него, когда на него пало подозрение. Ноттер делает еще предположение, что на Меркурии, же поселены те, слава которых на Земле помрачена по их же собственной вине. Наконец, некоторые придают особое значение словам, что он помещен здесь, несмотря на то, что его дело осталось без награды на земле.

В оригинале эта первая терцина по латыни с примесью еврейских слов:

Osanna sanctus Deus Sabaoth,

Superillustrans claritate tua

Felices ignes horum malaboth!

Указание на двойную заслугу Юстиниана – как законодателя и как завоевателя.

Блаженные духи в одежде света выражают свое блаженство круговой пляской, которая тем оживленнее, блестящее и быстрее, чем выше степень их блаженства и радости. Многие находят такое выражение блаженства излишне низменным и земным; но что можно отыскать более величественного, чье круговое движение звезд во вселенной?

Bice – уменьшительное от имени Беатриче.

Следующее – третье из систематических поучений относительно главных пунктов христианского познании, – вращается около двух главных мыслей: 1) почему необходимое для искупления распятие Христа явилось грехом для иудеев и было отмщено Титом (с 20–26) и 2) почему Бог избрал именно этот путь для искупления, когда (по Григорию Великому и Фоме Аквинскому) возможны и другие пути (ст. 58 – 120.)

Дух напрасно стремится проникнуть в божественные тайны, когда он еще не дозрел до них на огне любви.

Превосходное выражение мысли, что миротворенье, как и искупление есть лишь акт безграничной божественной любви.

Все, что сотворено Богом непосредственно (в отличие от того, что сотворено им через посредство таких непосредственных созданий), одарено высшими и драгоценными преимуществами, – бессмертия, свободы от всего «нового» т. е. от законов посредственного творчества, и богоподобием. Такие же преимущества имел и человек в своем до греховном состоянии. После грехопадения он утратил два последние, сохранив лишь первое – бессмертие как души, так и тела.

В ст. 67. Беатриче выразилась, что все созданное Богом непосредственно, – бессмертно. Теперь она поясняет, почему мы

Страница 17 из 17

видим кругом, что многое имеет конец и смертно. То, что смертно, создано не непосредственно Богом, а чрез посредство тех сил, которые, как сказано уже выше, он сообщил небесным светилам. Поэтому и тело человека, созданное в лице прародителей непосредственно самим Богом, бессмертно и воскреснет снова в день страшного суда.

Птоломеева система, полагавшая землю неподвижным центром вселенной, вокруг которого вращаются светила, помогла привести в сочетание движение планет и других небесных тел и объяснить его видимые полнейшие неправильности. Поэтому предполагали, что каждая планета совершает свой малый круговорот кроме общего, большого, кругом земли; этим малым вращением объяснялось иногда наблюдаемое, по-видимому, обратное движение; круг этого движения назывался эпициклом. В третьем из этих эпициклов, как говорить здесь поэт, предполагали местонахождение Венеры, по имени которой и названа эта звезда и которую почитали греки и римляне в качестве богини. См. Брунетто Лагини: «Эти семь планет язычники считали божествами, поклоняясь Юпитеру, Марсу, Венере и другим».

Венера первая появляется на горизонте после заката и дольше всех остается на небе утром.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.

В своем удивительном, устрашающем творении "Божественная комедия" Данте Алигьери в красках живописал картины наказаний грешников. Выражение "9 кругов ада" получило яркую визуализацию, что, несомненно, сильно подействовало на верующих. И в наше время произведение Данте изучается и истолковывается, ведь сколько будет существовать религия, столько же будут актуальны наказания за проступки перед Богом. Наша статья посвящена описанию кругов ада по известному произведению. Представим же и себе уникальную картину, что простирается перед глазами героев "Божественной комедии".

Обобщенные особенности ада по Данте

Путешествуя по ужасным кругам ада, можно увидеть закономерность. Первые круги представляют собой вечные наказания за невоздержанность при жизни. Чем дальше, тем грехи людские менее материальны, то есть затрагивают моральные аспекты жизни. Соответственно, с каждым кругом истязания над грешниками страшней. То, как представил читателям Данте 9 кругов ада, вызывает бурю эмоций и, как надеемся мы и на что рассчитывал автор древности, предостережет людей от дурных поступков. Живописное представление Данте о географии ада, естественно, не было первоначальной информацией. Поэт выразил опыт и теории философов и ученых-предшественников, описав 9 кругов ада. По Библии подобное представление выражается в семи очищающих души грешников уровнях.

Так, Данте в своем произведении опирается на центрическую структуру ада, где группы кругов характеризуются различной тяжестью грехов. Как мы уже успели заметить, чем ближе к центру, тем тяжелей грех.

Аристотель в своем труде "Этика" классифицирует грехи по разрядам: первый - невоздержанность, второй - насилие над другими и над собой, третий разряд - обман и предательство.

Теперь мы пустимся в путешествие по миру, где царит наказание, и за каждый проступок воздается в полной мере - начинаем знакомство с кругами ада.

Круг первый. Лимб

На первом круге ада страдания грешников безболезненны. Наказание здесь - вечная скорбь, а выпало оно на долю тех, кто не был крещен.

Так, среди скорбящих душ на Лимбе присутствуют праведники из (Ной, Авраам, Моисей), древние философы (в их числе и Вергилий). Сторожит круг Харон - тот самый перевозчик душ через Далее - об интересном, которое содержит "Божественная комедия" Данте, на других кругах.

Круг второй. Сладострастие

На втором круге, созданном для наказания при жизни невоздержанным в любви, грешников сторожит сам тот самый отец чудовища Минотавра. Здесь он также выступает в роли справедливого судьи, распределяющего души по соответствующим кругам.

На этом кругу постоянная тьма, в которой буйствует ураган. Души тех, кто изменял своей супруге/супругу, нещадно бросает ветром.

Круг третий. Чревоугодие

На третьем кругу адских мук находятся те, кто при жизни был несдержан в еде. Обжор поливает холодный дождь, под ногами вечная грязь.

Стражем к обжорам приставлен адский пес с тремя головами -Цербер. Те грешные души, что попадаются ему в лапы, он обгладывает. А мы продолжим углубляться в то, как представил Данте 9 кругов ада.

Круг четвертый. Жадность

На следующем кругу наказания становятся еще жестче. Здесь находятся души тех, кто был жаден в разных сферах жизни. Выглядит наказание так: на обширной равнине две массы душ толкают навстречу друг другу громадные камни. Когда линии сталкиваются, приходится расходиться снова и начинать работу заново.

На страже жадных грешников стоит Плутос - богатства, упомянутый в гомеровской "Одиссее".

Круг пятый. Гнев и лень

Пятый круг представляет собой широкое болото. Буйные и ленивые души беспрестанно дерутся, плавая в болотной воде. К кругу страшных наказаний приставлен стражем Флегий - родоначальник флегийских разбойников, сын Ареса.

Круг шестой. Лжеучители и еретики

Каждый, кто проповедовал иных богов и вводил народы в заблуждение, попадал на седьмой (по Данте) круг ада. В Пламенеющем городе находятся души таких грешников. Там они мучаются в открытых горячих, словно печи, могилах. Сторожат их страшные чудовища - мифические сестры-Фурии со змеями вместо волос. Между шестым и следующим кругами разграничивающий зловонный ров. Начинаются дальние области, где истязают за еще более серъезные грехи.

Седьмой круг. Убийцы и насильники

Представленные Данте 9 кругов ада продолжаются седьмым - местом, где мучаются души убийц разного плана, в том числе и самоубийц, тиранов.

Убийцы и соврешившие насилие находятся посреди степи, над которой льется огненный дождь. Он опаляет грешников, также здесь их раздирают собаки, ловят и мучают гарпии. Даже в деревья, вечно стоящие беспомощно, превращают убийц на седьмом кругу ада. Следит за исправно подвергающимися пыткам душами ужасный мифический монстр Минотавр.

Круг восьмой. Обманувшие

Впереди у нас самые впечатляющие из 9 кругов ада. По Библии христианской, ровно как и в прочих религиях, обманщики подвергаются одиним из жесточайших наказаний. Вот и у Данте им досталось место, настолько губительное, что только бессмертные души и могут здесь существовать.

Восьмой круг представляет собой Злопазухи - 10 рвов, в которых идут среди нечистот гадатели и предсказатели, провинившиеся на должности священники, лицемеры, колдуны, лжесвидетели, алхимики. Грешников варят в смоле, бьют баграми, заковывают в скалы и обдают ступни огнем. Мучают их разные гады и болезни. Стражем здесь стоит великан Герион.

Круг девятый, центр. Изменники и предатели

В центре ада, по поэме Данте, находится вмерзший в ледяное озеро Коцит Люцифер. Его лицо обращено вниз. Он же истязает и прочих известных предателей: Иуду, Брута, Кассия.

Среди адского холода мучаются и все остальные предавшие души. Сторожат их гигант Антей, предатель спартанцев Эфиальт и сын Урана и Геи бриарей.

Заключение

Наконец, мы вышли из адского мира, созданного Данте Алигьери. "Божественная комедия", содержание которой мы таким образом охватили, - произведение, дошедшее до нас через века благодаря своему свойству впечатлять умы читателей. Произведение заслуженно считается классикой, обязательной для прочтения.

Теперь мы знаем, на основе чего создал легендарный Данте 9 кругов ада, и что они собой представляют. Отметим еще раз, что картины, предстающие перед читателями, поражают масштабом и содержанием: словно весь страх человека перед смертью и воплотился в единую мысль, выраженную поэмой "Божественная комедия". Если перед вами еще не лежит открытая эта книга, 9 кругов ада вполне готовы разместить и вашу душу...

Иллюстрация Гюстава Доре «Цербер»

Ад

На полдороге жизни я - Данте - заблудился в дремучем лесу. Страшно, кругом дикие звери - аллегории пороков; деться некуда. И тут является призрак, оказавшийся тенью любимого мною древнеримского поэта Вергилия. Прошу его о помощи. Он обещает увести меня отсюда в странствия по загробному миру, с тем чтобы я увидел Ад, Чистилище и Рай. Я готов следовать за ним.

Да, но по силам ли мне такое путешествие? Я оробел и заколебался. Вергилий укорил меня, рассказав, что сама Беатриче (моя покойная возлюбленная) снизошла к нему из Рая в Ад и просила быть моим проводником в странствиях по загробью. Если так, то нельзя колебаться, нужна решимость. Веди меня, мой учитель и наставник!

Над входом в Ад надпись, отнимающая всякую надежду у входящих. Мы вошли. Здесь, прямо за входом, стонут жалкие души не творивших при жизни ни добра, ни зла. Далее река Ахерон. Через неё свирепый Харон перевозит на лодке мертвецов. Нам - с ними. «Но ты же не мертвец!» - гневно кричит мне Харон. Вергилий усмирил его. Поплыли. Издали слышен грохот, дует ветер, сверкнуло пламя. Я лишился чувств…

Первый круг Ада - Лимб. Тут томятся души некрещёных младенцев и славных язычников - воителей, мудрецов, поэтов (в их числе и Вергилия). Они не мучаются, а лишь скорбят, что им как нехристианам нет места в Раю. Мы с Вергилием примкнули к великим поэтам древности, первый из которых Гомер. Степенно шли и говорили о неземном.

У спуска во второй круг подземного царства демон Минос определяет, какого грешника в какое место Ада надлежит низвергнуть. На меня он отреагировал так же, как Харон, и Вергилий так же его усмирил. Мы увидели уносимые адским вихрем души сладострастников (Клеопатра, Елена Прекрасная и др.). Среди них Франческа, и здесь неразлучная со своим любовником. Безмерная взаимная страсть привела их к трагической гибели. Глубоко сострадая им, я вновь лишился чувств.

В круге третьем свирепствует звероподобный пёс Цербер. Залаял было на нас, но Вергилий усмирил и его. Здесь валяются в грязи, под тяжёлым ливнем, души грешивших обжорством. Среди них мой земляк, флорентиец Чакко. Мы разговорились о судьбах родного города. Чакко попросил меня напомнить о нем живым людям, когда вернусь на землю.

Демон, охраняющий четвёртый круг, где казнят расточителей и скупцов (среди последних много духовных лиц - папы, кардиналы), - Плутос. Вергилию тоже пришлось его осадить, чтобы отвязался. Из четвёртого спустились в пятый круг, где мучаются гневные и ленивые, погрязшие в болотах Стигийской низины. Подошли к какой-то башне.

Это целая крепость, вокруг неё обширный водоём, в чёлне - гребец, демон Флегий. После очередной перебранки сели к нему, плывём. Какой-то грешник попытался уцепиться за борт, я его обругал, а Вергилий отпихнул. Перед нами адский город Дит. Всякая мёртвая нечисть мешает нам в него войти. Вергилий, оставив меня (ох, страшно одному!), пошёл узнать, в чем дело, вернулся озабоченный, но обнадёженный.

А тут ещё и адские фурии перед нами предстали, угрожая. Выручил внезапно явившийся небесный посланник, обуздавший их злобу. Мы вошли в Дит. Всюду объятые пламенем гробницы, из которых доносятся стоны еретиков. По узкой дороге пробираемся между гробницами.

Из одной гробницы вдруг выросла могучая фигура. Это Фарината, мои предки были его политическими противниками. Во мне, услышав мою беседу с Вергилием, он угадал по говору земляка. Гордец, казалось, он презирает всю бездну Ада. Мы заспорили с ним, а тут из соседней гробницы высунулась ещё одна голова: да это же отец моего друга Гвидо! Ему померещилось, что я мертвец и что сын его тоже умер, и он в отчаянии упал ниц. Фарината, успокой его; жив Гвидо!

Близ спуска из шестого круга в седьмой, над могилой папы-еретика Анастасия, Вергилий объяснил мне устройство оставшихся трёх кругов Ада, сужающихся книзу (к центру земли), и какие грехи в каком поясе какого круга караются.

Седьмой круг сжат горами и охраняем демоном-полубыком Минотавром, грозно заревевшим на нас. Вергилий прикрикнул на него, и мы поспешили отойти подальше. Увидели кипящий кровью поток, в котором варятся тираны и разбойники, а с берега в них кентавры стреляют из луков. Кентавр Несс стал нашим провожатым, рассказал о казнимых насильниках и помог перейти кипящую реку вброд.

Кругом колючие заросли без зелени. Я сломал какую-то ветку, а из неё заструилась чёрная кровь, и ствол застонал. Оказывается, эти кусты - души самоубийц (насильников над собственной плотью). Их клюют адские птицы Гарпии, топчут мимо бегущие мертвецы, причиняя им невыносимую боль. Один растоптанный куст попросил меня собрать сломанные сучья и вернуть их ему. Выяснилось, что несчастный - мой земляк. Я выполнил его просьбу, и мы пошли дальше. Видим - песок, на него сверху слетают хлопья огня, опаляя грешников, которые кричат и стонут - все, кроме одного: тот лежит молча. Кто это? Царь Капаней, гордый и мрачный безбожник, сражённый богами за свою строптивость. Он и сейчас верен себе: либо молчит, либо громогласно клянёт богов. «Ты сам себе мучитель!» - перекричал его Вергилий…

А вот навстречу нам, мучимые огнём, движутся души новых грешников. Среди них я с трудом узнал моего высокочтимого учителя Брунетто Латини. Он среди тех, кто повинен в склонности к однополой любви. Мы разговорились. Брунетто предсказал, что в мире живых ждёт меня слава, но будут и многие тяготы, перед которыми нужно устоять. Учитель завещал мне беречь его главное сочинение, в котором он жив, - «Клад».

И ещё трое грешников (грех - тот же) пляшут в огне. Все флорентийцы, бывшие уважаемые граждане. Я поговорил с ними о злосчастиях нашего родного города. Они просили передать живым землякам, что я видел их. Затем Вергилий повёл меня к глубокому провалу в восьмой круг. Нас спустит туда адский зверь. Он уже лезет к нам оттуда.

Это пёстрый хвостатый Герион. Пока он готовится к спуску, есть ещё время посмотреть на последних мучеников седьмого круга - ростовщиков, мающихся в вихре пылающей пыли. С их шей свисают разноцветные кошельки с разными гербами. Разговаривать я с ними не стал. В путь! Усаживаемся с Вергилием верхом на Гериона и - о ужас! - плавно летим в провал, к новым мукам. Спустились. Герион тотчас же улетел.

Восьмой круг разделён на десять рвов, называемых Злопазухами. В первом рву казнятся сводники и соблазнители женщин, во втором - льстецы. Сводников зверски бичуют рогатые бесы, льстецы сидят в жидкой массе смрадного кала - вонь нестерпимая. Кстати, одна шлюха наказана здесь не за то, что блудила, а за то, что льстила любовнику, говоря, что ей хорошо с ним.

Следующий ров (третья пазуха) выложен камнем, пестреющим круглыми дырами, из которых торчат горящие ноги высокопоставленных духовных лиц, торговавших церковными должностями. Головы же и туловища их зажаты скважинами каменной стены. Их преемники, когда умрут, будут так же на их месте дрыгать пылающими ногами, полностью втеснив в камень своих предшественников. Так объяснил мне папа Орсини, поначалу приняв меня за своего преемника.

В четвёртой пазухе мучаются прорицатели, звездочёты, колдуньи. У них скручены шеи так, что, рыдая, они орошают себе слезами не грудь, а зад. Я и сам зарыдал, увидев такое издевательство над людьми, а Вергилий пристыдил меня; грех жалеть грешников! Но и он с сочувствием рассказал мне о своей землячке, прорицательнице Манто, именем которой была названа Мантуя - родина моего славного наставника.

Пятый ров залит кипящей смолой, в которую черти Злохваты, чёрные, крылатые, бросают взяточников и следят, чтобы те не высовывались, а не то подденут грешника крючьями и отделают самым жестоким образом. У чертей клички: Злохвост, Косокрылый и пр. Часть дальнейшего пути нам придётся пройти в их жуткой компании. Они кривляются, показывают языки, их шеф произвёл задом оглушительный непристойный звук. Такого я ещё не слыхивал! Мы идём с ними вдоль канавы, грешники ныряют в смолу - прячутся, а один замешкался, и его тут же вытащили крючьями, собираясь терзать, но позволили прежде нам побеседовать с ним. Бедняга хитростью усыпил бдительность Злохватов и нырнул обратно - поймать его не успели. Раздражённые черти подрались между собой, двое свалились в смолу. В суматохе мы поспешили удалиться, но не тут-то было! Они летят за нами. Вергилий, подхватив меня, еле-еле успел перебежать в шестую пазуху, где они не хозяева. Здесь лицемеры изнывают под тяжестью свинцовых позолоченных одежд. А вот распятый (прибитый к земле колами) иудейский первосвященник, настаивавший на казни Христа. Его топчут ногами отяжелённые свинцом лицемеры.

Труден был переход: скалистым путём - в седьмую пазуху. Тут обитают воры, кусаемые чудовищными ядовитыми змеями. От этих укусов они рассыпаются в прах, но тут же восстанавливаются в своём обличье. Среди них Ванни Фуччи, обокравший ризницу и сваливший вину на другого. Человек грубый и богохульствующий: Бога послал прочь, воздев кверху два кукиша. Тут же на него набросились змеи (люблю их за это). Потом я наблюдал, как некий змей сливался воедино с одним из воров, после чего принял его облик и встал на ноги, а вор уполз, став пресмыкающимся гадом. Чудеса! Таких метаморфоз не отыщете и у Овидия.

Ликуй, Флоренция: эти воры - твоё отродье! Стыдно… А в восьмом рву обитают коварные советчики. Среди них Улисс (Одиссей), его душа заточена в пламя, способное говорить! Так, мы услышали рассказ Улисса о его гибели: жаждущий познать неведомое, он уплыл с горсткой смельчаков на другой конец света, потерпел кораблекрушение и вместе с друзьями утонул вдали от обитаемого людьми мира.

Другой говорящий пламень, в котором скрыта душа не назвавшего себя по имени лукавого советчика, рассказал мне о своём грехе: этот советчик помог римскому папе в одном неправедном деле - рассчитывая на то, что папа отпустит ему его прегрешение. К простодушному грешнику небеса терпимее, чем к тем, кто надеется спастись покаянием. Мы перешли в девятый ров, где казнят сеятелей смуты.

Вот они, зачинщики кровавых раздоров и религиозных смут. Дьявол увечит их тяжёлым мечом, отсекает носы и уши, дробит черепа. Тут и Магомет, и побуждавший Цезаря к гражданской войне Курион, и обезглавленный воин-трубадур Бертран де Борн (голову в руке несёт, как фонарь, а та восклицает: «Горе!»).

Далее я встретил моего родича, сердитого на меня за то, что его насильственная смерть осталась неотомщенной. Затем мы перешли в десятый ров, где алхимики маются вечным зудом. Один из них был сожжён за то, что шутя хвастался, будто умеет летать, - стал жертвой доноса. В Ад же попал не за это, а как алхимик. Здесь же казнятся те, кто выдавал себя за других людей, фальшивомонетчики и вообще лгуны. Двое из них подрались между собой и потом долго бранились (мастер Адам, подмешивавший медь в золотые монеты, и древний грек Синон, обманувший троянцев). Вергилий упрекнул меня за любопытство, с которым я слушал их.

Наше путешествие по Злопазухам заканчивается. Мы подошли к колодцу, ведущему из восьмого круга Ада в девятый. Там стоят древние гиганты, титаны. В их числе Немврод, злобно крикнувший нам что-то на непонятном языке, и Антей, который по просьбе Вергилия спустил на своей огромной ладони нас на дно колодца, а сам тут же распрямился.

Итак, мы на дне вселенной, близ центра земного шара. Перед нами ледяное озеро, в него вмёрзли предавшие своих родных. Одного я случайно задел ногою по голове, тот заорал, а себя назвать отказался. Тогда я вцепился ему в волосы, а тут кто-то окликнул его по имени. Негодяй, теперь я знаю, кто ты, и расскажу о тебе людям! А он: «Ври, что хочешь, про меня и про других!» А вот ледяная яма, в ней один мертвец грызёт череп другому. Спрашиваю: за что? Оторвавшись от своей жертвы, он ответил мне. Он, граф Уголино, мстит предавшему его былому единомышленнику, архиепископу Руджьери, который уморил его и его детей голодом, заточив их в Пизанскую башню. Нестерпимы были их страдания, дети умирали на глазах отца, он умер последним. Позор Пизе! Идём далее. А это кто перед нами? Альбериго? Но он же, насколько я знаю, не умирал, так как же оказался в Аду? Бывает и такое: тело злодея ещё живёт, а душа уже в преисподней.

В центре земли вмёрзший в лёд властитель Ада Люцифер, низверженный с небес и продолбивший в падении бездну преисподней, обезображенный, трехликий. Из первой его пасти торчит Иуда, из второй Брут, из третьей Кассий, Он жуёт их и терзает когтями. Хуже всех приходится самому гнусному предателю - Иуде. От Люцифера тянется скважина, ведущая к поверхности противоположного земного полушария. Мы протиснулись в неё, поднялись на поверхность и увидели звезды.

Чистилище

Да помогут мне Музы воспеть второе царство! Его страж старец Катон встретил нас неприветливо: кто такие? как смели явиться сюда? Вергилий объяснил и, желая умилостивить Катона, тепло отозвался о его жене Марции. При чем здесь Марция? Пройдите к берегу моря, умыться надо! Мы пошли. Вот она, морская даль. А в прибрежных травах - обильная роса. Ею Вергилий смыл с моего лица копоть покинутого Ада.

Из морской дали к нам плывёт управляемый ангелом чёлн. В нем души усопших, которым посчастливилось не попасть в Ад. Причалили, сошли на берег, и ангел уплыл. Тени прибывших столпились вокруг нас, и в одной я узнал своего друга, певца Козеллу. Хотел обнять его, но ведь тень бесплотна - обнял самого себя. Козелла по моей просьбе запел про любовь, все заслушались, но тут появился Катон, на всех накричал (не делом занялись!), и мы заспешили к горе Чистилища.

Вергилий был недоволен собою: дал повод накричать на себя… Теперь нам нужно разведать предстоящую дорогу. Посмотрим, куда двинутся прибывшие тени. А они сами только что заметили, что я-то не тень: не пропускаю сквозь себя свет. Удивились. Вергилий все им объяснил. «Идите с нами», - пригласили они.

Итак, спешим к подножию чистилищной горы. Но все ли спешат, всем ли так уж не терпится? Вон близ большого камня расположилась группа не очень торопящихся к восхождению наверх: мол, успеется; лезь тот, кому неймётся. Среди этих ленивцев я узнал своего приятеля Белакву. Приятно видеть, что он, и при жизни враг всякой спешки, верен себе.

В предгорьях Чистилища мне довелось общаться с тенями жертв насильственной смерти. Многие из них были изрядными грешниками, но, прощаясь с жизнью, успели искренне покаяться и потому не попали в Ад. То-то досада для дьявола, лишившегося добычи! Он, впрочем, нашёл как отыграться: не обретя власти над душою раскаявшегося погибшего грешника, надругался над его убитым телом.

Неподалёку от всего этого мы увидели царственно-величественную тень Сорделло. Он и Вергилий, узнав друг в друге поэтов-земляков (мантуанцев), братски обнялись. Вот пример тебе, Италия, грязный бордель, где напрочь порваны узы братства! Особенно ты, моя Флоренция, хороша, ничего не скажешь… Очнись, посмотри на себя…

Сорделло согласен быть нашим проводником к Чистилищу. Это для него большая честь - помочь высокочтимому Вергилию. Степенно беседуя, мы подошли к цветущей ароматной долине, где, готовясь к ночлегу, расположились тени высокопоставленных особ - европейских государей. Мы издали наблюдали за ними, слушая их согласное пение.

Настал вечерний час, когда желанья влекут отплывших обратно, к любимым, и вспоминаешь горький миг прощанья; когда владеет печаль пилигримом и слышит он, как перезвон далёкий плачет навзрыд о дне невозвратимом… В долину отдыха земных властителей заполз было коварный змей соблазна, но прилетевшие ангелы изгнали его.

Я прилёг на траву, заснул и во сне был перенесён к вратам Чистилища. Охранявший их ангел семь раз начертал на моем лбу одну и ту же букву - первую в слове «грех» (семь смертных грехов; эти буквы будут поочерёдно стёрты с моего лба по мере восхождения на чистилищную гору). Мы вошли во второе царство загробья, ворота закрылись за нами.

Началось восхождение. Мы в первом круге Чистилища, где искупают свой грех гордецы. В посрамление гордыни здесь воздвигнуты изваяния, воплощающие идею высокого подвига - смирения. А вот и тени очищающихся гордецов: при жизни несгибаемые, здесь они в наказание за свой грех гнутся под тяжестью наваленных на них каменных глыб.

«Отче наш…» - эту молитву пели согбенные гордецы. Среди них - художник-миниатюрист Одериз, при жизни кичившийся своей громкой славой. Теперь, говорит, осознал, что кичиться нечем: все равны перед лицом смерти - и ветхий старец, и пролепетавший «ням-ням» младенец, а слава приходит и уходит. Чем раньше это поймёшь и найдёшь в себе силы обуздать свою гордыню, смириться, - тем лучше.

Под ногами у нас барельефы с запечатлёнными сюжетами наказанной гордыни: низверженные с небес Люцифер и Бриарей, царь Саул, Олоферн и другие. Заканчивается наше пребывание в первом круге. Явившийся ангел стёр с моего лба одну из семи букв - в знак того, что грех гордыни мною преодолён. Вергилий улыбнулся мне.

Поднялись во второй круг. Здесь завистники, они временно ослеплены, их бывшие «завидущими» глаза ничего не видят. Вот женщина, из зависти желавшая зла своим землякам и радовавшаяся их неудачам… В этом круге я после смерти буду очищаться недолго, ибо редко и мало кому завидовал. Зато в пройденном круге гордецов - наверное, долго.

Вот они, ослеплённые грешники, чью кровь когда-то сжигала зависть. В тишине громоподобно прозвучали слова первого завистника - Каина: «Меня убьёт тот, кто встретит!» В страхе я приник к Вергилию, и мудрый вождь сказал мне горькие слова о том, что высший вечный свет недоступен завистникам, увлечённым земными приманками.

Миновали второй круг. Снова нам явился ангел, и вот на моем лбу остались лишь пять букв, от которых предстоит избавиться в дальнейшем. Мы в третьем круге. Перед нашими взорами пронеслось жестокое видение человеческой ярости (толпа забила каменьями кроткого юношу). В этом круге очищаются одержимые гневом.

Даже в потёмках Ада не было такой чёрной мглы, как в этом круге, где смиряется ярость гневных. Один из них, ломбардец Марко, разговорился со мной и высказал мысль о том, что нельзя все происходящее на свете понимать как следствие деятельности высших небесных сил: это значило бы отрицать свободу человеческой воли и снимать с человека ответственность за содеянное им.

Читатель, тебе случалось бродить в горах туманным вечером, когда и солнца почти не видно? Вот так и мы… Я почувствовал прикосновение ангельского крыла к моему лбу - стёрта ещё одна буква. Мы поднялись в круг четвёртый, освещаемые последним лучом заката. Здесь очищаются ленивые, чья любовь к благу была медлительной.

Ленивцы здесь должны стремительно бегать, не допуская никакого потворства своему прижизненному греху. Пусть вдохновляются примерами пресвятой девы Марии, которой приходилось, как известно, спешить, или Цезаря с его поразительной расторопностью. Пробежали мимо нас, скрылись. Спать хочется. Сплю и вижу сон…

Приснилась омерзительная баба, на моих глазах превратившаяся в красавицу, которая тут же была посрамлена и превращена в ещё худшую уродину (вот она, мнимая привлекательность порока!). Исчезла ещё одна буква с моего лба: я, значит, победил такой порок, как лень. Поднимаемся в круг пятый - к скупцам и расточителям.

Скупость, алчность, жадность к золоту - отвратительные пороки. Расплавленное золото когда-то влили в глотку одному одержимому жадностью: пей на здоровье! Мне неуютно в окружении скупцов, а тут ещё случилось землетрясение. Отчего? По своему невежеству не знаю…

Оказалось, трясение горы вызвано ликованием по поводу того, что одна из душ очистилась и готова к восхождению: это римский поэт Стаций, поклонник Вергилия, обрадовавшийся тому, что отныне будет сопровождать нас в пути к чистилищной вершине.

С моего лба стёрта ещё одна буква, обозначавшая грех скупости. Кстати, разве Стаций, томившийся в пятом круге, был скуп? Напротив, расточителен, но эти две крайности караются совокупно. Теперь мы в круге шестом, где очищаются чревоугодники. Здесь нехудо бы помнить о том, что христианским подвижникам не было свойственно обжорство.

Бывшим чревоугодникам суждены муки голода: отощали, кожа да кости. Среди них я обнаружил своего покойного друга и земляка Форезе. Поговорили о своём, поругали Флоренцию, Форезе осуждающе отозвался о распутных дамах этого города. Я рассказал приятелю о Вергилии и о своих надеждах увидеть в загробном мире любимую мою Беатриче.

С одним из чревоугодников, бывшим поэтом старой школы, у меня произошёл разговор о литературе. Он признал, что мои единомышленники, сторонники «нового сладостного стиля», достигли в любовной поэзии гораздо большего, нежели сам он и близкие к нему мастера. Между тем стёрта предпоследняя литера с моего лба, и мне открыт путь в высший, седьмой круг Чистилища.

А я все вспоминаю худых, голодных чревоугодников: как это они так отощали? Ведь это тени, а не тела, им и голодать-то не пристало бы. Вергилии пояснил: тени, хоть и бесплотны, точь-в-точь повторяют очертания подразумеваемых тел (которые исхудали бы без пищи). Здесь же, в седьмом круге, очищаются палимые огнём сладострастники. Они горят, поют и восславляют примеры воздержания и целомудрия.

Охваченные пламенем сладострастники разделились на две группы: предававшиеся однополой любви и не знавшие меры в двуполых соитиях. Среди последних - поэты Гвидо Гвиницелли и провансалец Арнальд, изысканно приветствовавший нас на своём наречии.

А теперь нам самим надо пройти сквозь стену огня. Я испугался, но мой наставник сказал, что это путь к Беатриче (к Земному Раю, расположенному на вершине чистилищной горы). И вот мы втроём (Стаций с нами) идём, палимые пламенем. Прошли, идём дальше, вечереет, остановились на отдых, я поспал; а когда проснулся, Вергилии обратился ко мне с последним словом напутствия и одобрения, Все, отныне он замолчит…

Мы в Земном Раю, в цветущей, оглашаемой щебетом птиц роще. Я увидел прекрасную донну, поющую и собирающую цветы. Она рассказала, что здесь был золотой век, блюлась невинность, но потом, среди этих цветов и плодов, было погублено в грехе счастье первых людей. Услышав такое, я посмотрел на Вергилия и Стация: оба блаженно улыбались.

О Ева! Тут было так хорошо, ты ж все погубила своим дерзаньем! Мимо нас плывут живые огни, под ними шествуют праведные старцы в белоснежных одеждах, увенчанные розами и лилиями, танцуют чудесные красавицы. Я не мог наглядеться на эту изумительную картину. И вдруг я увидел её - ту, которую люблю. Потрясённый, я сделал невольное движение, как бы стремясь прижаться к Вергилию. Но он исчез, мой отец и спаситель! Я зарыдал. «Данте, Вергилий не вернётся. Но плакать тебе придётся не по нему. Вглядись в меня, это я, Беатриче! А ты как попал сюда?» - гневно спросила она. Тут некий голос спросил её, почему она так строга ко мне. Ответила, что я, прельщённый приманкой наслаждений, был неверен ей после её смерти. Признаю ли я свою вину? О да, меня душат слезы стыда и раскаяния, я опустил голову. «Подними бороду!» - резко сказала она, не веля отводить от неё глаза. Я лишился чувств, а очнулся погруженным в Лету - реку, дарующую забвение совершенных грехов. Беатриче, взгляни же теперь на того, кто так предан тебе и так стремился к тебе. После десятилетней разлуки я глядел ей в очи, и зрение моё на время померкло от их ослепительного блеска. Прозрев, я увидел много прекрасного в Земном Раю, но вдруг на смену всему этому пришли жестокие видения: чудовища, поругание святыни, распутство.

Беатриче глубоко скорбела, понимая, сколько дурного кроется - в этих явленных нам видениях, но выразила уверенность в том, что силы добра в конечном счёте победят зло. Мы подошли к реке Эвное, попив из которой укрепляешь память о совершенном тобою добре. Я и Стаций омылись в этой реке. Глоток её сладчайшей воды влил в меня новые силы. Теперь я чист и достоин подняться на звезды.

Рай

Из Земного Рая мы с Беатриче вдвоём полетим в Небесный, в недоступные уразумению смертных высоты. Я и не заметил, как взлетели, воззрившись на солнце. Неужели я, оставаясь живым, способен на это? Впрочем, Беатриче этому не удивилась: очистившийся человек духовен, а не отягощённый грехами дух легче эфира.

Друзья, давайте здесь расстанемся - не читайте дальше: пропадёте в бескрайности непостижимого! Но если вы неутолимо алчете духовной пищи - тогда вперёд, за мной! Мы в первом небе Рая - в небе Луны, которую Беатриче назвала первою звездою; погрузились в её недра, хотя и трудно представить себе силу, способную вместить одно замкнутое тело (каковым я являюсь) в другое замкнутое тело (в Луну).

В недрах Луны нам встретились души монахинь, похищенных из монастырей и насильно выданных замуж. Не по своей вине, но они не сдержали данного при пострижении обета девственности, и поэтому им недоступны более высокие небеса. Жалеют ли об этом? О нет! Жалеть значило бы не соглашаться с высшей праведной волей.

А все-таки недоумеваю: чем же они виноваты, покорясь насилию? Почему им не подняться выше сферы Луны? Винить надо не жертву, а насильника! Но Беатриче пояснила, что и жертва несёт известную ответственность за учинённое над нею насилие, если, сопротивляясь, не проявила героической стойкости.

Неисполнение обета, утверждает Беатриче, практически невозместимо добрыми делами (слишком уж много надо их сделать, искупая вину). Мы полетели на второе небо Рая - к Меркурию. Здесь обитают души честолюбивых праведников. Это уже не тени в отличие от предшествующих обитателей загробного мира, а светы: сияют и лучатся. Один из них вспыхнул особенно ярко, радуясь общению со мною. Оказалось, это римский император, законодатель Юстиниан. Он сознаёт, что пребывание в сфере Меркурия (и не выше) - предел для него, ибо честолюбцы, делая добрые дела ради собственной славы (то есть любя прежде всего себя), упускали луч истинной любви к божеству.

Свет Юстиниана слился с хороводом огней - других праведных душ. Я задумался, и ход моих мыслей привёл меня к вопросу: зачем Богу-Отцу было жертвовать сыном? Можно же было просто так, верховною волей, простить людям грех Адама! Беатриче пояснила: высшая справедливость требовала, чтобы человечество само искупило свою вину. Оно на это неспособно, и пришлось оплодотворить земную женщину, чтобы сын (Христос), совместив в себе человеческое с божеским, смог это сделать.

Мы перелетели на третье небо - к Венере, где блаженствуют души любвеобильных, сияющие в огненных недрах этой звезды. Один из этих духов-светов - венгерский король Карл Мартелл, который, заговорив со мной, высказал мысль, что человек может реализовать свои способности, лишь действуя на поприще, отвечающем потребностям его натуры: плохо, если прирождённый воин станет священником…

Сладостно сияние других любвеобильных душ. Сколько здесь блаженного света, небесного смеха! А внизу (в Аду) безотрадно и угрюмо густели тени… Один из светов заговорил со мной (трубадур Фолько) - осудил церковные власти, своекорыстных пап и кардиналов. Флоренция - город дьявола. Но ничего, верит он, скоро станет лучше.

Четвёртая звезда - Солнце, обиталище мудрецов. Вот сияет дух великого богослова Фомы Аквинского. Он радостно приветствовал меня, показал мне других мудрецов. Их согласное пение напомнило мне церковный благовест.

Фома рассказал мне о Франциске Ассизском - втором (после Христа) супруге Нищеты. Это по его примеру монахи, в том числе его ближайшие ученики, стали ходить босыми. Он прожил святую жизнь и умер - голый человек на голой земле - в лоне Нищеты.

Не только я, но и светы - духи мудрецов - слушали речь Фомы, прекратив петь и кружиться в танце. Затем слово взял францисканец Бонавентура. В ответ на хвалу своему учителю, возданную доминиканцем Фомой, он восславил учителя Фомы - Доминика, земледельца и слугу Христова. Кто теперь продолжил его дело? Достойных нет.

И опять слово взял Фома. Он рассуждает о великих достоинствах царя Соломона: тот попросил себе у Бога ума, мудрости - не для решения богословских вопросов, а чтобы разумно править народом, то есть царской мудрости, каковая и была ему дарована. Люди, не судите друг о друге поспешно! Этот занят добрым делом, тот - злым, но вдруг первый падёт, а второй восстанет?

Что будет с обитателями Солнца в судный день, когда духи обретут плоть? Они настолько ярки и духовны, что трудно представить их материализованными. Закончено наше пребывание здесь, мы прилетели к пятому небу - на Марс, где сверкающие духи воителей за веру расположились в форме креста и звучит сладостный гимн.

Один из светочей, образующих этот дивный крест, не выходя за его пределы, подвигся книзу, ближе ко мне. Это дух моего доблестного прапрадеда, воина Каччагвиды. Приветствовал меня и восхвалил то славное время, в которое он жил на земле и которое - увы! - миновало, сменившись худшим временем.

Я горжусь своим предком, своим происхождением (оказывается, не только на суетной земле можно испытывать такое чувство, но и в Раю!). Каччагвида рассказал мне о себе и о своих предках, родившихся во Флоренции, чей герб - белая лилия - ныне окрашен кровью.

Я хочу узнать у него, ясновидца, о своей дальнейшей судьбе. Что меня ждёт впереди? Он ответил, что я буду изгнан из Флоренции, в безотрадных скитаниях познаю горечь чужого хлеба и крутизну чужих лестниц. К моей чести, я не буду якшаться с нечистыми политическими группировками, но сам себе стану партией. В конце же концов противники мои будут посрамлены, а меня ждёт триумф.

Каччагвида и Беатриче ободрили меня. Закончено пребывание на Марсе. Теперь - с пятого неба на шестое, с красного Марса на белый Юпитер, где витают души справедливых. Их светы складываются в буквы, в буквы - сначала в призыв к справедливости, а затем в фигуру орла, символ правосудной имперской власти, неведомой, грешной, исстрадавшейся земле, но утверждённой на небесах.

Этот величественный орёл вступил со мной в разговор. Он называет себя «я», а мне слышится «мы» (справедливая власть коллегиальна!). Ему понятно то, что сам я никак не могу понять: почему Рай открыт только для христиан? Чем же плох добродетельный индус, вовсе не знающий Христа? Так и не пойму. А и то правда, - признает орёл, - что дурной христианин хуже славного перса или эфиопа.

Орёл олицетворяет идею справедливости, и у него не когти и не клюв главное, а всезрящее око, составленное из самых достойных светов-духов. Зрачок - душа царя и псалмопевца Давида, в ресницах сияют души дохристианских праведников (а ведь я только что оплошно рассуждал о Рае «только для христиан»? Вот так-то давать волю сомнениям!).

Мы вознеслись к седьмому небу - на Сатурн. Это обитель созерцателей. Беатриче стала ещё красивее и ярче. Она не улыбалась мне - иначе бы вообще испепелила меня и ослепила. Блаженные духи созерцателей безмолвствовали, не пели - иначе бы оглушили меня. Об этом мне сказал священный светоч - богослов Пьетро Дамьяно.

Дух Бенедикта, по имени которого назван один из монашеских орденов, гневно осудил современных своекорыстных монахов. Выслушав его, мы устремились к восьмому небу, к созвездию Близнецов, под которым я родился, впервые увидел солнце и вдохнул воздух Тосканы. С его высоты я взглянул вниз, и взор мой, пройдя сквозь семь посещённых нами райских сфер, упал на смехотворно маленький земной шарик, эту горстку праха со всеми её реками и горными кручами.

В восьмом небе пылают тысячи огней - это торжествующие духи великих праведников. Упоённое ими, зрение моё усилилось, и теперь даже улыбка Беатриче не ослепит меня. Она дивно улыбнулась мне и вновь побудила меня обратить взоры к светозарным духам, запевшим гимн царице небес - святой деве Марии.

Беатриче попросила апостолов побеседовать со мной. Насколько я проник в таинства священных истин? Апостол Петр спросил меня о сущности веры. Мой ответ: вера - довод в пользу незримого; смертные не могут своими глазами увидеть то, что открывается здесь, в Раю, - но да уверуют они в чудо, не имея наглядных доказательств его истинности. Петр остался доволен моим ответом.

Увижу ли я, автор священной поэмы, родину? Увенчаюсь ли лаврами там, где меня крестили? Апостол Иаков задал мне вопрос о сущности надежды. Мой ответ: надежда - ожидание будущей заслуженной и дарованной Богом славы. Обрадованный Иаков озарился.

На очереди вопрос о любви. Его мне задал апостол Иоанн. Отвечая, я не забыл сказать и о том, что любовь обращает нас к Богу, к слову правды. Все возликовали. Экзамен (что такое Вера, Надежда, Любовь?) успешно завершился. Я увидел лучащуюся душу праотца нашего Адама, недолго жившего в Земном Раю, изгнанного оттуда на землю; после смерти долго томившегося в Лимбе; затем перемещённого сюда.

Четыре света пылают передо мной: три апостола и Адам. Вдруг Петр побагровел и воскликнул: «Земной захвачен трон мой, трон мой, трон мой!» Петру ненавистен его преемник - римский папа. А нам пора уже расставаться с восьмым небом и возноситься в девятое, верховное и кристальное. С неземной радостью, смеясь, Беатриче метнула меня в стремительно вращающуюся сферу и вознеслась сама.

Первое, что я увидел в сфере девятого неба, - это ослепительная точка, символ божества. Вокруг неё вращаются огни - девять концентрических ангельских кругов. Ближайшие к божеству и потому меньшие - серафимы и херувимы, наиболее отдалённые и обширные - архангелы и просто ангелы. На земле привыкли думать, что великое больше малого, но здесь, как видно, все наоборот.

Ангелы, рассказала мне Беатриче, ровесники мироздания. Их стремительное вращение - источник всего того движения, которое совершается во Вселенной. Поторопившиеся отпасть от их сонма были низвержены в Ад, а оставшиеся до сих пор упоённо кружатся в Раю, и не нужно им мыслить, хотеть, помнить: они вполне удовлетворены!

Вознесение в Эмпирей - высшую область Вселенной - последнее. Я опять воззрился на ту, чья возрастающая в Раю красота поднимала меня от высей к высям. Нас окружает чистый свет. Повсюду искры и цветы - это ангелы и блаженные души. Они сливаются в некую сияющую реку, а потом обретают форму огромной райской розы.

Созерцая розу и постигая общий план Рая, я о чем-то хотел спросить Беатриче, но увидел не её, а ясноокого старца в белом. Он указал наверх. Гляжу - в недосягаемой вышине светится она, и я воззвал к ней: «О донна, оставившая след в Аду, даруя мне помощь! Во всем, что вижу, сознаю твоё благо. За тобой я шёл от рабства к свободе. Храни меня и впредь, чтобы дух мой достойным тебя освободился от плоти!» Взглянула на меня с улыбкой и повернулась к вечной святыне. Всё.

Старец в белом - святой Бернард. Отныне он мой наставник. Мы продолжаем с ним созерцать розу Эмпирея. В ней сияют и души непорочных младенцев. Это понятно, но почему и в Аду были кое-где души младенцев - не могут же они быть порочными в отличие от этих? Богу виднее, какие потенции - добрые или дурные - в какой младенческой душе заложены. Так пояснил Бернард и начал молиться.

Бернард молился деве Марии за меня - чтобы помогла мне. Потом дал мне знак, чтобы я посмотрел наверх. Всмотревшись, вижу верховный и ярчайший свет. При этом не ослеп, но обрёл высшую истину. Созерцаю божество в его светозарном триединстве. И влечёт меня к нему Любовь, что движет и солнце и звезды.